О природе человека - Эдвард Уилсон

В «Отрицании смерти» Эрнест Беккер напоминает нам о том, что феномен гуру предполагает механизм подчинения собственного «я» мощной и благотворной силе{194}. Мастер дзен требует абсолютного подчинения в каждом действии (точное расположение головы, точная манера дыхания). Ученик должен полностью отказаться от своего «я» и наполниться магической силой. Лучник дзен более не выпускает стрелу; внутренняя его природа прорывается в мир через идеальную самоотверженность лучника, и именно она отпускает тетиву.

Современные самореализующиеся культы — Эсален, групповая терапия эст, Арика и сайентология — всего лишь вульгарная подмена традиционных форм. Их лидеры добиваются от вполне здравомыслящих американцев такой степени подчинения, которая вызвала бы восхищенные улыбки самых фанатичных шейхов суфиев. На учебных тренингах Эрхарда (эст) послушников с трибуны бомбардируют упрощенными истинами поведенческих наук и восточной философии. Одновременно их то унижают, то успокаивают. Им не позволяют покидать своих мест, чтобы поесть, сходить в туалет, даже просто подняться и потянуться. Питер Марин, который изучал эти тренинги, пишет, что их участники испытывают мазохистское облегчение, порождаемое полным отказом от собственной воли и передачей себя в руки вездесущего и всемогущего мастера{195}.

Подобное добровольное подчинение может принести преимущество и самому индивиду, и обществу. Первым понял то, что стоит за механизмами эмоционального удовлетворения, Анри Бергсон. Он писал, что исключительная пластичность социального поведения человека является одновременно и силой, и опасностью. Если каждая семья будет жить по собственным правилам поведения, общество распадется и погрузится в хаос. Чтобы противостоять эгоистичному поведению и растворяющей силе высокого интеллекта и идиосинкразии, каждое общество должно систематизировать себя. В широких рамках любой набор соглашений эффективнее, чем его отсутствие. Поскольку работают произвольные правила, организации становятся неэффективными и отягощаются ненужным неравенством. Как емко заметил Раппапорт, «канонизация превращает произвольное в необходимое, и произвольные регуляторные механизмы должны быть канонизированы».

Но произвольность канонизации порождает критику. В более либеральных и обладающих развитым самосознанием обществах появляются визионеры и революционеры, которые стремятся изменить систему. Их главная цель — возвысить правила собственного изобретения. Реформы наталкиваются на репрессии, потому что в силу канонизации и мифологизации господствующих правил большинство людей воспринимает их как бесспорные. Любое несогласие рассматривается как богохульство.

Таким образом, складываются условия для конфликта естественного отбора на индивидуальном и групповом уровнях. Разрешив этот конфликт, мы завершим круг и вернемся к теоретическому вопросу о происхождении альтруизма. Примем на минуту, что существует генетическая предрасположенность к послушанию и освящению. Устанавливается ли она путем отбора на уровне целого общества или отбором на уровне индивида? Вопрос можно переформулировать с позиций психологии: является ли поведение «жестким», запрограммированным на защиту интересов всего общества или «мягким» и подверженным манипуляции в личных интересах индивида?

С точки зрения жесткой религиозности единицей отбора является группа. Когда послушание слишком слабеет, группа приходит в упадок, а то и исчезает. В таком гипотетическом варианте развития событий эгоистичные индивиды могут взять верх и умножиться за счет других. Но усиление влияния их девиантной предрасположенности усиливает уязвимость общества и ускоряет его крах. Общества со значительным количеством таких личностей — и, следовательно, генов, способствующих их появлению, — уступает место менее слабым в генетическом плане обществам, в которых преобладают более послушные индивиды. Генетическая склонность к слепому послушанию распространяется за счет генетической неспособности к такому поведению. Так можно усилить даже склонность к самопожертвованию, поскольку готовность индивидов к отказу от наград и даже от самой жизни способствует выживанию группы. Утрата генов в связи со смертью дисциплинированных индивидов может быть уравновешена приростом генов в связи с расширением группы, которой самопожертвование идет на пользу.

С противоположной точки зрения мягкой и неоднозначной религиозности ведущей силой дарвиновской эволюции является индивидуальный отбор. Способность индивидов подчиняться позволяет им наслаждаться всеми преимуществами членства в группе с минимальным риском и затратами энергии. Их поведение долгое время считается социальной нормой. Хотя соперники конформистов в обществе могут получить сиюминутное преимущество благодаря эгоизму и непочтительности, в долгосрочной перспективе их ожидают остракизм и репрессии. Конформисты действуют альтруистически — они даже готовы рисковать собственной жизнью не из-за генетической предрасположенности, сформировавшейся в результате конкуренции в обществе, но в силу того, что группа случайно оказывается способной извлечь пользу из индоктринации, которая в других случаях идет на пользу индивиду.

Эти возможности не обязательно являются взаимоисключающими. Групповой и индивидуальный отбор могут усиливать друг друга. Если для успеха группы требуются спартанские добродетели и жертвенная религиозность, то победа может вознаградить оставшихся в живых последователей землями, властью и возможностью размножения. В этой дарвиновской игре выигрывает средний индивид. Его ставка сыграет, потому что общие усилия всех участников дают среднему игроку больше, чем он мог бы рассчитывать:

«И сказал Господь Моисею, говоря: сочти добычу плена, от человека до скота, ты и Елеазар священник и начальники племен общества; и раздели добычу пополам между воевавшими, ходившими на войну, и между всем обществом; и от воинов, ходивших на войну, возьми дань Господу, по одной душе из пятисот, из людей и из крупного скота, и из ослов и из мелкого скота; возьми это из половины их и отдай Елеазару священнику в возношение Господу; и из половины сынов Израилевых возьми по одной доле из пятидесяти, из людей, из крупного скота, из ослов и из мелкого скота, и отдай это левитам, служащим при скинии Господней»{196}.

При ближайшем рассмотрении становится ясно, что высшие формы религиозного поклонения несут в себе биологическое преимущество. Прежде всего они закрепляют идентичность. Среди постоянно происходящих с человеком хаотичных и потенциально дезориентирующих событий ему необходимо осознать себя. Религия классифицирует человека, дает ему ощущение бесспорной принадлежности к группе, обладающей значительной силой. Благодаря этому человек обретает движущую жизненную силу, совместимую с личным интересом. Его сила -- это сила группы, ориентир на пути к священному завету. Теолог и социолог Ганс Й. Моль назвал этот важнейший процесс «сакрализацией идентичности»{197}. Разум предрасположен — можно даже сказать, что правила обучения запрограммированы физиологически, — к участию в ряде процессов сакрализации, которые все вместе создают институты организованной религии.

Первый механизм — это объективация, описание реальности в образах и определениях, легких для понимания и не подверженных противоречиям и исключениям. Небеса и ад, человеческая жизнь как арена борьбы между силами добра и зла, боги, управляющие всеми силами природы, духи, готовые обеспечить строгое соблюдение любого табу, — вот типичные примеры этого механизма. Объективация создает привлекательную систему ориентиров и украшает ее символами и мифами.

Второй процесс создания религии — чувство долга. Верующие посвящают свою жизнь идеям, которые были объективированы, и благополучию тех, кто делает то же самое. Чувство долга — это трайбализм в чистом виде, проявляющийся через эмоциональное подчинение чужой воле. В центре данного процесса — мистический завет, шаманы и жрецы, которые истолковывают религиозные правила таким образом, какой необходим для подтверждения. Чувство приверженности сопровождается церемониями, в ходе которых произвольные правила и священные объекты освящаются и повторно определяются до тех пор, пока не становятся такой же частью человеческой природы, как любовь или голод.

Наконец, мы подходим к мифу — повествованию, в котором особое место племени в мире объясняется рациональным образом, соответствующим пониманию физического мира человеком. До появления письменности охотники-собиратели рассказывали священные истории о создании мира. Люди и животные, наделенные сверхъестественными силами и имеющие особые отношения с племенем, сражались, ели, давали потомство. Их действия в какой-то мере объясняли законы природы и то, почему племя занимает особое место на земле. Сложность мифов повышалась по мере усложнения обществ. Люди повторяли сложившиеся мифы, придавая им все более фантастическую форму. Племена полубогов и героев, сражавшиеся за царства и обладание территориями, получали власть над разными сторонами жизни смертных. Снова и снова в мифах возникала манихейская тема двух высших сил, которые борются за власть над миром людей. В мифах индейцев лесов бассейна Амазонки -- Ориноко соперничали два брата, символизировавшие солнце и луну. Один из них был великодушным творцом, второй — обманщиком и хитрецом. В поздних индуистских мифах Брахма, благой повелитель вселенной, создал Ночь. Ночь породила ракшасов, которые попытались съесть Брахму и уничтожить смертных. Еще одна постоянная тема многих сложных мифологий — апокалипсис и миллениум. Все предсказывают, что борьба закончится, когда Бог положит конец существующему миру и создаст новый порядок.