Живая вода времени (сборник) - Коллектив авторов

Шесть вертолетов низко прошли над землей и прямо над базой разделились. Три тянулись в северную сторону кишлака, три других – на южную. На высадку десанта ушло несколько десятков секунд. Один из вертолетов, возвращаясь, сел рядом, забрал убитого и раненого. После колонна БМП и БТР Федорова вышла из своего укрытия и двинулась к кишлаку.

Процесс ожидания, казалось Валентину, будет бесконечным. Вдруг в центре кишлака началась перестрелка, потом – в северной части. Наконец долгожданный громкий голос радиста:

– Товарищ лейтенант, вас вызывает «Фараон»!

Охрану, сопровождающую группу Валентина, Федоров прислал в составе пяти солдат. И Валентин, не мешкая, отправился с ними назад в кишлак. За ним быстро шли прапорщик и переводчик. В кишлаке никто из сопровождавших их солдат взятого темпа не снизил, остановились только у широкой улицы, на которой был расположен сгоревший дукан.

– Вон как корову раздуло, – сказал прапорщик.

– Какую корову? – переспросил Валентин. – Но тут же увидел ее у дома напротив дукана. Она лежала поперек улицы, вздувшаяся от жары и больше напоминающая по своим размерам бегемота. Вчера утром, когда он пришел к дукану со стариками, ее здесь не было. Видно, убили еще вчера, днем. Если б ночью, труп так быстро не набух бы.

Еще на что он обратил внимание, что рядом с коровой лежала коробка из-под импортной фотопленки. Метров через тридцать у трупа женщины – пластмассовый футляр из-под фотопленки. Что-то здесь не так.

– Чья работа?

– Духовская, – ответил один из солдат. – У кяриза, сейчас увидите, куча пеналов от гранатометных снарядов валяется, пехотные мины без взрывателей, мины для минометов. Духи первые заметили нас и открыли огонь.

– Кого-то убили?

– Нет. Около кяриза вас ждет капитан Федоров и все объяснит.

– Валя, здесь мы без тебя разберемся, – встретил группу лейтенанта Федоров. – Слышишь стрельбу? Духи спрятались за дувалом, может, попробуешь их вразумить. У Николая уже двое раненых.

– У какого Николая?

– Моего взводного. Сейчас познакомишься с ним, садись на бээмпешку, довезут.

Желтая пыль от взрывов на улице еще не осела. Взвод Николая расположился за разрушенным дувалом, напротив высокого двухэтажного дома.

– Лейтенант, я не знаю, какого им Корана нужно, я не сторонник вашей агитации, у меня уже трое раненых. – Валентин понял, что с ним говорит тот самый Николай. Его лицо грязное от пыли. – Я сейчас кину туда пару гранат и подорву дувал, а потом ворвемся через дыру и всех замочим.

– Зураб, – заглушая голос Николая, сказал Валентин, – скажи бандитам, что они окружены и пусть сдаются, другого выхода нет.

– Да мне плевать, сдадутся они или нет, – закричал Николай. – Я уже дал команду, сейчас подорвем дувал… – Его слова заглушил взрыв. И только через несколько минут, когда пыль улеглась, перед их взорами открылась небольшая брешь в заборе. В дыру полетели несколько гранат, потом группа солдат, один за другим, бросились во двор и открыли огонь из автоматов. За ними вбежали во двор Николай и Валентин.

Валентин споткнулся обо что-то мягкое. Это было тело небольшого человека, лежавшего на животе. И когда Валентин перевернул его, то узнал того самого мальчугана – Ахмада.

– А-а-а! – зарычал он во все горло. – Николай, сволочь, да я тебя сам сейчас расстреляю!

…Костер почти затух. Дым так и лежал на ветках рябины, исполина ели.

– Ты понимаешь, что тогда натворил своим разбирательством? – разрезал тишину своим голосом Николай.

– Слушай…

– Погоди! А ты думал, как я буду смотреть в глаза матерям и отцам тех погибших солдат? Подумал? За каждого погибшего солдата с меня могли спросить на трибунале, а ты мне еще подсунул смерть того малыша афганца. Понимаешь, что ты тогда натворил своею жалостью?

– А ты думаешь, я там был бессмертным и хорошеньким для всех? До меня два командира отряда погибли, я заменил тяжелораненого, за год два раза свой состав менял – два солдата погибли, два шизиками стали, остальные по госпиталям по всему Союзу!

– Ха, а у меня солдатики в Сочи загорали? – перебил Валентина Николай. – Но ведь ты тогда же должен был увидеть, что тело пацаненка уже закоченело. Значит, он был убит давно. И не пулей убит, а задушен.

– Это мне потом сказали.

– Только не ври. Я тебе сам тогда об этом талдычил, а ты все равно рапорт комдиву написал.

– Для тебя там просто война была. А для меня – интернациональный долг, чтобы американцы и французы видели: мы оказываем помощь. Любая наша оплошность сразу печаталась в тысячах их газет. Только у той убитой коровы я видел два футляра от импортной фотопленки.

– Не понял: я ему про Фому, а он мне про Ерему. Так кто же пацаненка тогда убил, я, что ли?

– Да понял я потом, что не твоих это рук дело.

– Понял! А знаешь, чего мне стоили тогда твои понятия? Партийного билета лишили! Звездочку сняли! А когда во всем разобрались, забыли все назад вернуть. Клеймо-то осталось.

– Ладно, Коля, ты меня прости. Чуть шизиком сам тогда не стал, когда убитым мальчишку увидел.

Валентин встал. Николай тоже поднялся и сказал:

– Да, лейтенант, родителей моих уже нет, так что настоящей правды от тебя они уже не услышат. – Он поднял карабин и наставил его ствол в грудь Валентина. – Так и умерли, зная только мою правду.

Валентин замер.

– И ты прости меня, лейтенант. Слышал, твой БТР на мину наехал?

– Не БТР, а БРДМ.

– Но жив остался.

– Как видишь. – Валентин неотрывно смотрел в глаза Николая.

Тот приподнял ствол карабина выше, передернул затвор и прицелился в лицо Валентина:

– Прости, говоришь. И ты прости. – И нажал на курок.

Громкий щелчок словно ледяным воздухом ударил в виски, в глаза Валентина, которые только и успел закрыть. Озноб прошелся по всему телу, от колен до поясницы, от спины до сердца, стянув холодными объятиями легкие, бронхи, виски.

Валентин открыл глаза, пытаясь с силою протолкнуть в себя больше воздуха. Николай опустил карабин и поднял ладонь, показывая лежащий на ней отстегнутый магазин с патронами.

– Двадцать лет и три месяца назад я бы этот магазин не отстегнул. Дослал бы патрон в патронник и, медленно смотря тебе в глаза, нажал бы курок, – глухо сказал Николай. В оцепенелом раздумье поднял рюкзак, накинул его на плечо и, держа карабин наперевес, пошел к лесу. Остановился, повернулся к Валентину и хриплым голосом покаянно произнес:

– Прощай, лейтенант… – И скрылся за кустарником.

Людмила Францевич

Северный октябрь

Лес окутан инеем,

Зеркалом – вода,

Серебристой линией

Чертят провода.

Мы уже снижаемся,

Картой – Уренгой.

С холодом безжалостным,

Но такой родной…

Память возвращается

В яркую теплынь,

Где горчит-прощается

Томная полынь.

Там лишь только тронула

Осень кистью лист,

Здесь же – царство холода

И метелей свист.

Самолет послушно сел —

Послужить был рад,

За окном рассыпал мел

Северный октябрь.

Радость возвращения!

Выброшен билет…

Смотрят с удивлением

Стюардессы вслед…

Венеция

Стыдливою прелестницей

За карнавальной маскою

Скрывается Венеция

От глаз чужих неласковых:

Туристов пробегающих,

Студентов заполошенных,

Жующей и снимающей

Толпы гостей непрошенных.

Но вот уже закатный час

В стекле муранском светится…

И робко приглашает нас

Вечерняя Венеция!..

Гондолы бархатный уют

Пропах туманной влагою,

Продлить бы несколько минут

Воды и солнца магию!

Соборов белых решелье

Нарядно и торжественно,

Все, что в воде и на земле

Так зримо и божественно!

Ультрамариновые блики

Качают силуэты пар,

Взлетают гондольеров крики

В небес прозрачный будуар…

Мостов ажурные изгибы,

Словно признание в любви,

Почти прозрачные, как нимбы,

Над Гранд Каналом пролегли…

Легко окутывает рондо,

Остановило время бег,

Как неуместно слово «модно»,

Как музыкально слово «век»!

Прошелся кот по теплой арке,

Разыскивая на ночь кров,

И прячут голуби в Сан-Марко

До завтра нежность и любовь…

Сентябрь в Хорватии

Скалистый берег первозданный

Пугает живностью морской,

Уже сентябрьские туманы

Смягчают утренний прибой.

А в полдень чайки заявляют

Права на солнечный экстрим,

Наивные, еще не знают,

Что время не подвластно им.

По пышным Плитвицким озерам

Струится водопадов дым,

Манят прозрачных вод узоры

И беззащитность рыбьих спин.

Лавандовые галереи

Сиреневый прощальный шлейф

Бросают ветру, не жалея,

Для незатейливых ролей.

Зеленая пушистость сосен

В адриатической волне,

Ночами с желтой кистью осень

Крадется к липам при луне.

Прикоснулась к имени —

Горячо,