Север и Юг - Элизабет Гаскелл

— О! Мистер Торнтон! Я не знаю, я, может быть, ошибаюсь… только…

Но он уже ушел, он был внизу в холле и отпер входную дверь. Все, что Маргарет могла теперь сделать, — побежать вслед за ним и запереть дверь; потом она снова поднялась наверх, потрясенная и с тяжелым сердцем. Она снова заняла место у дальнего окна. Мистер Торнтон стоял на ступеньках внизу, она поняла это по направленным на него тысячам озлобленных глаз. Но она не могла ни видеть, ни слышать ничего, кроме ропота дикого удовлетворения, прокатившегося по толпе. Она шире распахнула окно. Многие в толпе были всего лишь мальчишками, злыми и неразумными, злыми от своего неразумия, другие были мужчинами — голодными, как волки, жаждущие добычи. Она знала, как они стали такими. У них, как у Баучера, так же голодали дома дети. Готовые на что угодно, лишь бы добиться повышения жалованья, теперь они были взбешены сверх меры, обнаружив, что хозяин привез ирландцев, чтобы лишить их малышей хлеба. Маргарет все это поняла. Она прочитала это по лицу Баучера, полному безнадежного отчаяния и искаженному яростью. Если бы мистер Торнтон поговорил с ними, позволил им услышать себя… Ей казалось, что это было бы лучше, чем противостояние бешеного стука их сердец и его каменного молчания. С его губ не сорвалось ни слова — ни слова злости или упрека. Но может, он сейчас говорит с ними? Шум моментально стих, стал невнятным, будто под окном была не толпа людей, а стая животных. Маргарет сняла шляпку и наклонилась вперед, чтобы лучше слышать. Но она могла только видеть. Если мистер Торнтон и сделал попытку заговорить, то мгновенный порыв уже прошел и люди озлобились еще больше. Он стоял, скрестив на груди руки, не двигаясь, словно статуя. Его лицо побледнело от подавляемого волнения. Они пытались запугать его, заставить его отступить. Они подстрекали друг друга, чтобы кто-нибудь первым совершил насилие. Маргарет интуитивно почувствовала, что через мгновение они зашумят, что первый удар вызовет вспышку ярости среди сотен взбешенных мужчин и безрассудных мальчиков — и тогда жизнь мистера Торнтона окажется в опасности, потому что их негодование закипит, сметая все барьеры благоразумия. Маргарет увидела, как несколько парней в задних рядах наклонились, чтобы снять свои тяжелые деревянные башмаки — готовые метательные снаряды. Она поняла, что этой вспышки будет достаточно для взрыва, и с криком, который никто не услышал, она бросилась из комнаты вниз по лестнице, с силой подняла тяжелый железный засов, широко распахнула дверь и оказалась там, лицом к лицу с этими людьми, и ее глаза разили их пылающими стрелами укора. Башмаки так и остались в руках тех парней, их лица, такие свирепые минуту назад, теперь казались нерешительными, будто спрашивали, что все это значит. Она стояла между ними и их врагом. Она не могла говорить, но протянула к ним руки, силясь восстановить дыхание.

— Не надо насилия! Он один, а вас много. — Но ее слова едва ли кто-то услышал, она словно мгновенно лишилась голоса от волнения и могла лишь еле слышно шептать.

Мистер Торнтон шагнул в сторону и выступил вперед: он не мог никому позволить встать между ним и опасностью.

— Уходите! — сказала она еще раз (теперь в ее голосе слышалась мольба). — Солдаты уже едут. Идите с миром. Уходите. Все ваши жалобы будут удовлетворены.

— Пусть он уберет своих мерзких ирландцев! — с угрозой в голосе крикнул кто-то из толпы.

— По вашему требованию — никогда! — ответил Торнтон.

И мгновенно разразилась буря. Новые выкрики заполнили воздух, но Маргарет не слышала их. Она наблюдала за группой парней, которые заранее вооружились тяжелыми башмаками. Она увидела их движения, она поняла, что это значит, она поняла, что они хотят сделать. В следующее мгновение они обрушат свои «снаряды» на мистера Торнтона, которого она заставила выйти на это опасное место. Маргарет думала теперь только о том, как спасти его. Она обвила руками его шею и встала так, чтобы защитить его своим телом. Он попытался стряхнуть ее руки.

— Уходите, — сказал он низким голосом. — Это не место для вас.

— Нет! — ответила она. — Вы не видели того, что видела я!

Если Маргарет думала, что ее пол послужит ей защитой, если наивно полагала, что стоит ей зажмурить глаза, и безумная ярость этих людей просто перестанет существовать, прежде чем она снова на них посмотрит, они уже затихнут, одумаются, крадучись разойдутся по домам, — она ошибалась. Их уже ничто не могло остановить, по крайней мере некоторые из них зашли слишком далеко. Те, кто возглавляет бунты, всегда исполнены жестокости и безрассудства и, не задумываясь, способны пролить чужую кровь. Башмак просвистел в воздухе. Маргарет, словно загипнотизированная, проследила за его полетом — он не попал в цель. Маргарет побелела от страха, но не сдвинулась с места, только уткнулась лицом в плечо мистера Торнтона. Затем повернулась к толпе и снова заговорила:

— Ради бога! Не отягощайте своей совести насилием. Вы не ведаете, что творите. — Она пыталась говорить отчетливо.

Острый булыжник пролетел рядом с ней, оцарапав лоб и щеку. У Маргарет потемнело в глазах. Как подкошенная она упала на руки мистера Торнтона. Он поддерживал ее одной рукой.

— Ну что, добились своего?! — крикнул он. — Вы пришли причинить вред невинным людям. Вас сотни — и вы напали на одного человека! А когда женщина вышла к вам и просила вас образумиться ради вашего же спасения, вы обрушили свой гнев на нее. Вы добились своего!

Они молчали, пока он говорил. Они смотрели, широко раскрыв глаза и разинув рты. Тонкая струйка темно-красной крови словно отрезвила их. Те, кто стоял близко у ворот, выскользнули, словно пристыженные дети. Толпа зашевелилась, отступая. Только кто-то один выкрикнул:

— Камень предназначался тебе, но ты спрятался за женщину!

Мистер Торнтон задрожал от ярости. Кровь привела Маргарет в чувство, хотя ее сознание так и не прояснилось. Он осторожно усадил ее на ступеньки, прислонив головой к стене.

— Отдохнете здесь? — спросил он. Не дожидаясь ее ответа, он медленно спустился прямо в середину толпы. — Теперь убейте меня, если вы пришли сюда за этим. Здесь нет женщины, чтобы заслонить меня. Вы можете забить меня до смерти, но вы никогда не заставите меня отменить мое решение, только не вы! — Он стоял среди них, скрестив руки, как стоял до того на ступенях.

Но толпа уже начала отступление в сторону ворот, такое же стихийное, необдуманное и бессознательное, как и внезапно охватившая ее перед тем ярость. А может, людей заставила отступить мысль о приближении солдат или, может, вид запрокинутого девичьего лица — бледного, спокойного и неподвижного, будто мраморного, по которому катились слезы из-под длинных сомкнутых ресниц. А из раны тяжелыми и медленными каплями стекала темная кровь. Даже самые отчаянные вроде Баучера отступали, спотыкались, глухо ворчали — и наконец ушли, посылая проклятия хозяину, который стоял, не изменив позы, и смотрел на их отступление с презрением. В тот момент, когда отступление превратилось в бегство (а к этому все и шло), он бросился по ступенькам к Маргарет.

Она попыталась подняться без его помощи.

— Ничего, — сказала она со слабой улыбкой. — Кожа поцарапана, и меня оглушило на мгновение. О, я так рада, что они ушли! — И она заплакала, не сдерживаясь.

Он не стал утешать ее. Его гнев не прошел, напротив, он еще больше разозлился, когда понял, что непосредственная угроза миновала. Солдаты опоздали на пять минут и не дали толпе почувствовать силу власти и закона. Он только надеялся, что, увидев войска, они сообразят, чего едва избежали. Пока он размышлял об этом, Маргарет, держась за дверную стойку, попыталась подняться, но в глазах у нее потемнело, и он подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить ее на руки.

— Мама! Мама! — закричал он. — Спускайтесь, они уже ушли, и мисс Хейл ранена! — Он внес ее в гостиную, осторожно положил на диван и вгляделся в ее побледневшее лицо. Осознание того, что она для него значит, обрушилось на него с такой мучительной силой, что заставило его воскликнуть: — О моя Маргарет… моя Маргарет! Никто не знает, что ты для меня значишь! Бледная, словно мертвая, ты лежишь здесь… ты… единственная женщина, которую я любил! О Маргарет… Маргарет!

Он стоял на коленях возле нее, и его невнятная речь больше походила на стон, но все же Торнтон устыдился самого себя и вскочил на ноги, когда вошла его мать. Она ничего не заметила, кроме того что сын был немного бледнее и суровее, чем обычно.

— Мисс Хейл ранена, мама. Камень оцарапал ей висок. Боюсь, она потеряла много крови.

— Она тяжело ранена, я бы приняла ее за мертвую, — ответила миссис Торнтон, всерьез встревожась.

— Это только обморок. Она уже со мной разговаривала. — Пока он говорил, казалось, что вся кровь из его тела прилила к сердцу, он весь дрожал.