Стена Зулькарнайна - Джемаль Гейдар Джахидович

Сюда, в Россию, приезжают люди с какими-то наработками обычного, рационального, западного или восточного человечества, не важно какого, но они обременены таким общечеловеческим буржуазным подходом. Вот их потомки, не важно, будь то потомки немца или еврея, возвращаясь назад, в Америку или в Германию, чтобы там получше жить, и они там — белые вороны. У них генотип людей, которые, пройдя в три, пять, шесть поколений обкатку в России, возвращаются, и они безбытны, они неустроены, они бросаются в глаза, их вытесняют, на них родимое пятно, что они пришли из зоны сопротивления, которая ставит иные задачи, чем обычная трехмерная буржуазная публика с квадратными принципами восприятия мира. Откуда это взялось? Это не генетически… Они прошли алхимическое воздействие времени и пространства в России за несколько поколений.

Есть такое понятие — “Россия”, которое не надо отождествлять с государством, с режимом не надо его отождествлять, потому что режим и Россия — это всегда противостоящие друг другу факторы. Может быть, метаисторическая сверхзадача, чтобы на каком-то этапе эти параллели сошлись. Чтобы наконец-то в России был режим, который являлся бы духовным выражением этой тайной сути. Но не надо отождествлять Россию ни с тем, ни с другим, ни с этническими группами. Россия не является сугубо русской, или сугубо татарской, или тюркской, или смешанной русско-тюркской. Она является именно этой мистической, непонятной Россией, точкой на пересечении несмыкаемых вещей. При этом эта точка громадна. Конечно, можно найти какой-нибудь город, зону вне России, где живут нонконформисты, оппозиция, странные люди. Потому что, даже если это очень хорошие нонконформисты, их число на западе не превышает нескольких тысяч. А здесь у нас двести миллионов на одной шестой суши. Это то, что может потрясти мир. В том-то и дело, что Россия — это страна, где три процента пассионариев могут быть восприняты как свои люди, за которыми идут и в которых верят. А в любых других государствах пассионарии — это люди, которых запирают в тюрьму или в лучшем случае дают им полгода-год погулять, а потом на гильотину и казнят. Пассионариям в любой другой стране не дают пробежать дальше десяти шагов. А Россия — это страна, которая ждет своих пассионариев!

ЗАГОВОР МОДЕРНИЗАТОРОВ

(Аспекты перестройки)

Журнал «ат-Тавхид» №1 1994г.

1. Банализация происходящего как цель перестроечной пропаганды

В перестроечной прессе 1989—90 гг. обычным делом было разоблачение (иногда даже в форме интеллектуальной самокритики) так называемых мифов перестройки. Этим были заняты и “правые”, и “левые”. Действительно, за долгие десятилетия хрущевско-брежневского периода общественное мнение накопило огромное количество прописных истин, общих мест, расхожих общеинтеллигентских конвенций, построенных, как правило, от обратного, к штампам застойной пропаганды. Все эти контрштампы были вербализированы, обкатаны в гласной публицистике 1987—89 гг. Позднее эта проявленная форма альтернативного советского сознания начала представлять собой материал для демонтажа, критики, уточнений, разоблачений, т.е. всех тех публицистиско-инфомационных операций, которые гипнотизируют общественное мнение, позволяя уклоняться от реальных тем и их адекватной трактовки “в лоб”. Ни одно из критических разоблачений перестроечных мифов (о рынке, о советах, об эффективности парламентаризма и т.д.) даже не пыталось подойти к действительно интересным вопросам: что такое большевизм? Чем на самом деле была КПСС и в какой мере она действительная наследница ленинской РСДРП? В какой мере пресловутое противостояние Восток — Запад было на деле результатом сознательного сговора между американизмом и советизмом? Но самое типичное в практике перестроечной публицистики то, как она избегает ответа на вопрос, почему вообще началась перестройка.

На самом деле именно в этой проблеме содержится ключ к загадкам современной истории. Именно здесь можно нащупать один из наиболее ярких и вместе с тем наиболее тревожных парадоксов нашего времени. Поэтому типичным подходом масс медиа к теме “почему перестройка?” оказывается банализация любой ценой, снятие даже привкуса парадокса. Лидируют в этой области рассуждения о “давно назревших тенденциях”, о невозможности продолжать так дальше и т.д. Все это столь неадекватно и вопиюще не соответствует фактам, что пропаганда предпочитает не касаться этой темы вообще.

2. А был ли кризис общества?

Действительно, внутри советского общества не было решительно никаких предпосылок для радикальной переориентации. Литературно знаменитый 1984 год (до которого покойный Амальрик сулил советской власти не дожить) характеризовался полным исчерпанием оппозиционной энергии, возможностей открытого нонконформизма. Если брать неформальные силы общества в самом широком спектре — от шизоидно-богемных интеллектуалов, чьей представительской фигурой был полуподпольный (сейчас право-истеблишментский) писатель Юрий Мамлеев до чисто политических диссидентов, ориентированных на академика Сахарова — они с 1972 до 1984 года прошли такой путь разложения, распада, разочарования и приспособления, что говорить о них как о политическом факторе в предперестроечное время нельзя. Это, кстати, подчеркивается тем обстоятельством, что лидирующими фигурами перестройки сразу же стали истеблишментские деятели, которые и до ее начала были у дел. Старые же нонконформисты вылезли не сразу, а лишь на четвертом году горбачевской эры. Только в 1989 стала популярна тема “шестидесятников” и того, что они якобы сделали, чтобы нынешнее время стало возможным.

Но дело в том, что даже когда нонконформисты еще были политическим фактором (1956—68), это был очень второстепенный служебный контролируемый фактор. Если вынести за скобки искренние иллюзии и доходящее до мании величия самообольщение, существовавшее на периферии в низах “параллельного общества”, остается факт постоянного рабочего диалога между верхами диссидентуры и истеблишментом режима. Только наивные не осведомлены, что обмен людьми и идеями существовал между Востоком и Западом всегда. Достаточно сказать, что радиостанция “Свобода”, ставшая в СССР символом “серой” пропаганды и подрывной деятельности, постоянно контролировалась Комитетом с полного ведома и согласия как ЦРУ, так и самих сотрудников “Свободы”1.

Чувство реального требует признать, что никаких признаков катастрофы не ощущалось и в экономике. Сейчас, когда муссируется тема застойно-советского паразитирования на природных ресурсах, трудно встретить хотя бы вскользь брошенную информацию о реальных масштабах промышленного экспорта СССР, в котором, конечно, лидировал ВПК2. Однако СССР был крупнейшим экспортером оружия (в 1984 году примерно на $25 млрд). Только ежегодные закупки Ливии ($4 млрд) покрывали половину стоимости хлебного импорта ($ 8 млрд). Так что о каком-то “проедании” ресурсов говорить можно лишь с оговорками: это было сложное, многоступенчатое “проедание”, причем речь идет о ресурсах всего “третьего мира”, чей вывоз на Запад (ибо откуда та же Ливия могла получить доллары для советского оружия?) обеспечивался через посредничество советской экономики3.

Стало быть, не было ни массового недовольства, ни катастрофического провала в экономике. Консенсус советского общества в середине 80-х был оптимальным4. Практически все процессы внутри страны были управляемыми.

Во внешней политике видимое противостояние набирало размах еще и через год после прихода Горбачева. На “першинги”, оккупацию Гренады, охоту американских ВВС лично на Муаммара Каддафи советская пропаганда отвечала в жестком тоне.

И вдруг в недрах советского режима что-то сломалось.

3. Были ли оппоненты у перестройки?

Благодаря гипнозу общественного мнения штамп о “врагах перестройки” прочно укоренился в сознании рядового обывателя. В действительности эта идея весьма амбивалентна. “Слева” шла критика так называемых консервативных сил — партаппарата, великодержавников, которые противостоят демократическим завоеваниям. Но “справа” эти завоевания критикуются как издержки перестройки. Можно, конечно, рассматривать эту формулировку как защитно-демагогическую, которая лишь прикрывает ненависть “правых” к перестройке как таковой. Однако это не более чем “левая” мифологема. В действительности на сегодня в стране нет реакции в собственном смысле слова, т.е. сил, которые бы стремились восстановить доперестроечный status quo. Мы, конечно, говорим именно о силах, а не о частных лицах, чьи мнения и пожелания ничего не стоят.