Кавалькада - Уолтер Саттертуэйт

Он подвинулся еще ближе, слегка приоткрыл губы, а я приподняла подбородок. Его рот нашел мой, возник новый участок соприкосновения — трепетный, дрожащий. Мое сердце билось уже так громко — в ушах, голове, внизу живота, — что я думала, Эрик его слышит. Я думала, и водитель его слышит, и пешеходы на улице, стоявшие с удивленными лицами вдоль дороги.

Затем я почувствовала его левую руку у себя на затылке, а правая его ладонь медленно скользнула вниз по моей шее, где под шуршащим шелком платья у меня билась кровь…

Довольно.

Сейчас половина первого ночи. Я полностью одета. Сейчас я выйду из номера и отправлю это письмо. Здесь в «Байеришер Хоф», как и в «Адлоне», рядом с лифтом есть жёлоб для почты. Когда я опущу в него письмо, и лишь тогда, я решу, подняться мне на лифте на верхний этаж в номер Эрика или нет.

Доводы в пользу лифта достаточно весомы — начиная с желания, которое кружит мне голову и от которого слабеют ноги.

Но есть и не менее весомые доводы против. По крайней мере, я так думаю, они должны быть.

Пожелай, мне, Ева, всего наилучшего.

Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя.[45]

С любовью,

Глава двадцать девятая

Когда в воскресенье утром мисс Тернер присоединилась ко мне за завтраком, выглядела она так, будто за ночь не сомкнула глаз. На ней было белое платье с кожаным поясом, а сверху легкая хлопчатобумажная куртка — все летнее и веселенькое. Но на фоне всей этой белизны лицо ее казалось несколько сероватым.

— Доброе утро, — сказала она. Изящно поднесла руку ко рту и деликатно откашлялась.

— Доброе утро. Вы в порядке?

— Почему вас это интересует? — Она коснулась своих волос. На этот раз она собрала их в пучок на затылке. — Что-то не так?

— Нет. Просто вы выглядите немного усталой.

Левой рукой она сняла очки. Указательным и большим пальцами правой потерла переносицу.

— Да, — призналась она. Снова надела очки и затем резко и быстро встряхнула головой, будто пытаясь прийти в себя. Посмотрела на меня и весело улыбнулась. — Скажете, глупо? Но я и правда почему-то плохо спала.

Вчера вечером, когда мисс Тернер появилась в битком набитом баре, она выглядела совсем по-другому. Как и в Берлине, после прощального вечера с фон Динезеном, ее лицо снова разрумянилось, глаза блестели. Я не стал спрашивать, хорошо ли она провела время, потому что это совершенно не мое дело, к тому же было и так очевидно, что она провела его прекрасно. Но я все же спросил, удалось ли ей хоть что-нибудь узнать у фон Динезена.

— Да. — Она наклонилась ко мне. — Помните винтовку?

— Ту, что нашли в Тиргартене?

— Да. Сержант Биберкопф позволил Эрику ее осмотреть.

— И что же?

— И Эрик сказал ему, что в Гитлера стреляли не из нее.

Я улыбнулся.

— И тем самым он осчастливил Биберкопфа.

— У Эрика есть алиби.

— Счастливый.

Мисс Тернер откинулась на спинку стула и слегка склонила голову набок.

— И все равно он вам не нравится, так?

— Дело не в том, нравится или нет. Только, я думаю, если он такой же, как другие нацисты…

— Он не такой. Он совсем не такой, как они. И он знал — как вы не понимаете?! — знал, что в Гитлера стреляли не из той винтовки.

— Верно.

— На вас, однако, это не произвело никакого впечатления.

— Я же не знаю, насколько можно доверять людям из полицейского управления в Берлине. У них вполне могла произойти утечка информации.

Она улыбнулась.

— Вы самый настоящий циник-пессимист, так?

— Скорее — циник-оптимист.

— Что это значит?

— Это значит, я привык верить, что люди и в самом деле те, за кого себя выдают, на словах и на деле. Но, к сожалению, они довольно скоро, и почти всегда превращаются в кого-то другого.

Еще одна улыбка.

— Наверно, вас это очень угнетает.

— Очень.

— А как ваша вчерашняя поездка? — поинтересовалась она. — Разговаривали с кузеном нашего сержанта? — Она сменила тему, но мне было все равно.

Я рассказал ей все, что узнал от Ханса Мюллера. Что Хаусхолда в день покушения в Берлине не было. Что коммунисты, по словам Мюллера, к покушению совершенно не причастны.

— Почему он так уверен? — спросила она.

Какое-то мгновение я колебался. Наверное, Мюллеру бы не понравилось, если бы все узнали, что он коммунист. А мисс Тернер явно симпатизирует человеку, которому я все так же не доверяю.

Но она моя напарница, и если уж я ей не доверяю, тогда мне лучше собрать монатки и вернуться в Лондон.

— Он коммунист, — сказал я. — Говорит, если бы коммунисты попытались убить Гитлера, он был бы в курсе.

— Он сам признался, что коммунист?

— Да.

— Почему?

— Мы быстро поладили. Поговорили о мотоциклах.

— О мотоциклах, — повторила мисс Тернер.

— Да.

Она кивнула.

— Вы хотите сказать, мотоциклисты принадлежат к некоему тайному мужскому братству наподобие франкмасонов?

— Точно.

На следующее утро после завтрака мы доехали на такси до Оберменцинга в северо-западной части Мюнхена. Район был зажиточный, улицы усажены ровными рядами деревьев. Мирные старые кирпичные дома в глубине больших участков, покрытых газонами, выглядели такими же неприступными, как банковские сейфы.

Дом Коэнов прятался за плотной баррикадой из деревьев — дубов в три обхвата и вязов, много повидавших на своем веку. Таксист высадил нас на мощеной подъездной аллее, от которой прямо к входной двери вела выложенная плиткой и освещенная солнцем дорожка. Я расплатился с таксистом, но мисс Тернер попросила его подождать.

На двери дома висело большое бронзовое кольцо. Я приподнял его и уронил.

Через несколько мгновений дверь открылась.

Человек, который открыл ее, походил на садового гнома в деловом костюме. Он был мал ростом и лыс, если не считать пушистого ободка по бокам сверкающего розового черепа. Аккуратно подстриженные усики и бородка — жидкий пучок волос на подбородке — были одного цвета. Маленький улыбающийся рот, крупный нос и пара маленьких лукавых карих глаз.

— Господин Бомон, так? — сказал он и протянул мне руку.

— Господин Коэн, — сказал я, — это моя напарница, мисс Тернер.

— Рад познакомиться, — сказал он и слегка поклонился мисс Тернер. Потом повернулся ко мне и лукаво улыбнулся. — Значит, вас оказалось двое? Чтобы поговорить с одной маленькой девочкой?

— Мисс Тернер говорит по-немецки, — заметил я.

— Хорошо. Очень хорошо. — Некоторое мгновение он любовался ею, улыбаясь, потом повернулся ко мне. — Очень даже симпатичная у вас напарница. А у меня все напарники мужчины, и у них из ушей растут волосы. — Он улыбнулся мисс Тернер. — Но входите, входите.

Коэн отступил и закрыл за нами дверь.

— Во-первых, позвольте просить вас вот о чем. Не обижайтесь, но можно все-таки взглянуть на ваши удостоверения, а?

— Конечно, — сказал я. Достал бумажник и показал ему карточку со своей фотографией. Мисс Тернер открыла сумочку, нашла свою карточку и тоже показала ему.

— Прекрасно, — сказал он. — Спасибо. Пройдемте сюда, Сара в другой части дома.

Дом был забит книгами. Все пространство от потолка до пола и вдоль стен широкого коридора занимали полки, одни застекленные, другие открытые. Книги как будто стояли вперемешку. Часть из них были романы, другие — учебники, а некоторые я даже не мог определить. Там были книги на немецком, английском, французском и еще каких-то языках — я не разобрал. Когда мы проходили мимо сводчатого входа в гостиную, то за дальним краем толстого белого ковра, между окон, я заметил другие полки, тоже громоздившиеся до потолка.

Господин Коэн привел нас в помещение, похожее на закрытое каменное крыльцо. Здесь полок не было. Окна с тяжелыми красными шелковыми шторами выходили в ухоженный сад, где среди кустов вились посыпанные гравием дорожки.

Здесь всюду стояли изящные стулья, обтянутые букле кремового цвета. На паркетном полу лежал персидский ковер. На небольшом кофейном столике черного дерева стоял изящный серебряный кофейный сервиз, а также несколько фарфоровых чашек и блюдец. За столиком помещался изящный диван кремового цвета — на одном его конце сидела молодая женщина в белой блузке и серой юбке.

На вид — года двадцать два, красивая. Густые черные волосы каскадом блестящих кудрей ниспадали ей на плечи. Огромные карие глаза. Высокий лоб, точеные скулы, прямой нос. Рот большой и чувственный, очень красивый рот, но губы слегка надуты, уголки опущены вниз, как будто она томилась от скуки или была чем-то раздражена. Хотя сейчас, пожалуй, она была более склонна к раздражению.

Господин Коэн сказал ей что-то по-немецки. Она холодно кивнула мне и мисс Тернер.