Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Яна моргает, улыбается сначала неуверенно, а потом широко, и пока с радостными воплями несется ко мне через весь зал, я успеваю подумать, что жаль.

Даже больно.

Расставаться с этими двумя монстрами, у которых родители должны прилететь уже на следующей неделе. В понедельник врачебный консилиум, и Ника уверена, что Виктора признают транспортабельным.

Всё, моя так неожиданно свалившаяся работа няни подходит к концу.

Больше я не увижу ни сусликов, ни Красавчика…

— Ты пришла!!!

Под слишком бурным восторгом Яны я покачиваюсь, но на ногах удерживаюсь и на руки монстра подхватываю. И второго монстра, что поднимает голову от машинок и вскакивает, вижу.

— Кирилл пообещал, что ты придешь, и ты пришла! — Ян обнимает за ноги, поднимает голову.

И по светлой макушки я его треплю с невольной улыбкой.

— Конечно, пришла, вы мне обещали показать свои поделки. И, монстры, я жду: кто выиграл целую корзину Киндеров?

Я делаю крайне заинтересованное лицо и смотрю на них с нетерпением. Похвастаться победой их законное право.

И суслики счастливо хвастаются, притаскивают черепаху и Пинки Пай, жестикулирует, рассказывая всю дорогу до дома как они волновались, как готовились, как рассказывали, а Кирилл их снимал для мамы с папой и как Кириллу с утра пришлось завязывать Яну бабочку, ибо рубашку без бабочки нельзя…

— Я сам хотел, — суслик важно поджимает губы и задирает нос, — мы с ним не говорили, Кирилл тебя обидел!

— Но сам ты не смог, — Яна его пихает и язык показывает, дергает меня за руку и на платье свое указывает, — а я смогла!

Смогла.

И Лавров внес свою лепту только в прическу, к моему великому ужасу. Лучше б он как обычно с грехом пополам соорудил ребенку хвост, а не косички, как у настоящей принцессы.

Где он принцесс с такими косичками видел, я еще спрошу.

— Подумаешь, — Ян обиженно сопит, — зато ты маме на него нажаловалась. Ябеда!

— Я не жаловалась! — Яна возмущается, и я ее тяну в сторону, не давая пнуть брата, и на искренность в огромных глазах не введусь. — Даша, я только сказала маме, что Кирилл тебя обидел и ты больше к нам не придешь!

— Ты ревела, а мама на Кирилла наругалась, она назвала его дураком!

— Вы с ним помирились? — монстры тормозят, дергают меня и смотрят подозрительно-вопрошающе.

— Помирились, — я машу своей корзиной шоколада.

— Хорошо, — суслики кивают, одобрительно и по-взрослому.

Но мою натянутую улыбку они совсем не по-взрослому не замечают, улыбаются радостно и, перескакивая, тараторят, что их похвалила даже Марина Сергеевна, спросила кто такое придумал и попросила — представляешь?! — повторить, чтобы записать и… мы доходим до дома, около которого, на скамейке, монстры видят Аллу Ильиничну.

Она вяжет на спицах и от слаженного вопля монстров вздрагивает, ярко-зеленый клубок падает, катится ко моим ногам, а суслики приседают ей на уши с двух сторон и взахлеб делятся «стольким всем».

— Добрый день, — пряжу я поднимаю и под проницательным взглядом улыбаюсь неуверенно, ухватываю Яну за футболку, дабы оттащить, — ребята…

— Все нормально, Даша, они не мешают, — Алла Ильинична улыбается вежливо и сусликам благосклонно кивает. — Замечательные дети, хоть и шумные.

Очень шумные, особенно когда соседка Лаврова приглашает на чай и веера, что с мёдом и по-старинному рецепту.

— Кулинария, в соседнем дворе, — делится Алла Ильинична, когда мы усаживаемся за стол и она разливает чай, а суслики усердно пытаются запихнуть веера в молоко.

Для вкуса.

— Недавно открыли, эксклюзив, — Алла Ильинична тонко улыбается и палец, унизанный перстнями, поднимает для наглядности…

И за этим самым эксклюзивом по-старинному рецепту суслики тащат меня, когда на часах почти пять. Лавров должен скоро прийти, и монстры уверяют, что Кирилл Александрович не переживет и не уснет, если сегодня же не попробует эти веера.

— Даша, они очень вкусные… — суслики пыхтят, настаивают и в лифт меня тянут за обе руки.

— Они очень сладкие, монстры, — я закатываю глаза, но вхожу, — и вы уже и так слупили по три штуки на рожицу. Баста.

— Чего?

— Хватит.

— Даш, ну мы ведь Кириллу! — Ян праведно возмущается, но под моим скептическим взглядом формулировку меняет. — Мы на завтра.

— На утро, Даш, — с ангельской улыбкой и лисьей хитростью в глазах заверяет Яна.

— На утро по Вашингтону? — я хмыкаю, суслики подвисают.

А двери лифта открываются, сталкивают с Лавровым, и не попятиться назад сложно.

— И куда? — он смотрит на сусликов.

И отвечают ему они же.

Цепляются и за меня и за него, и сбежать мне не дают, не отпускают, и под отстранено-вежливым взглядом Кирилла Александровича я соглашаюсь, улыбаюсь и смеюсь.

Ведь сусликам нужны гарантии, наглядная картинка, что с Лавровым мы помирились в самом деле, общаемся.

Мы, правда, общаемся, выбираем что на ужин, ибо победу сусликов надо отметить и без меня они отказываются, и… возмущение из-за мытья полов вырывается невольно, рассказывается, а у Кирилла Александровича невольно вырывается смех и заверения, что сия участь не минуло никого.

И неловкость истончается, прячется за радостными голосами сусликов, серьезными обсуждениями несерьезных вопросов, энтузиазмом и беспечными улыбками.

— … они сегодня сладкого съели на год вперед, — Кирилл Александрович качает головой, но выклянченные чупа-чупсы у монстров не отбирает.

Руки заняты.

Пакетами, ибо за веерами в соседний двор — это еще и за всеми продуктами в гипермаркет через квартал.

— Из корзины они взяли только по киндеру-сюрпризу, — я возражаю из чувства справедливости и, пожалуй, удивления, ибо подобной щедрости от этих сладкоежек не ожидала, — остальное оставили родителям.

— Они?!

Лавров останавливается и ошеломленно глядит на сусликов, что усвистали уже вперед, а потом на меня, недоверчиво.

Очень-очень недоверчиво.

— Они, — подтверждаю и, рассматривая его физиономию, не выдерживаю и хохочу.

Где моя камера?!

Второй раз за день пропадают такие ценные и редкие кадры…

— Дарья Владимировна, ты в курсе, что переворачивать мир вверх тормашками вот так нельзя?! — Кирилл Александрович делано возмущается.

— Что, многое наша Земля повидала, но не видала такого скандала? — я веселюсь.

И сусликов догоняю, тормошу их, и на вопрошающий взгляд Лаврова отвечаю вдохновенной декламацией:

- Батюшки! Глобус попал под автобус! Смялся в лепешку новехонький глобус![1] — округлив глаза и перейдя на трагичный шепот, я щекочу монстров, что разбегаются, прячутся за Кирилла Александровича и, выглядывая, показывают мне языки.

И оскорбленного в лучших чувствах Лаврова мы игнорируем, наматываем вокруг него круги, дурачимся.

— … возле экватора плавают льдины, бродят пингвины в степях Украины… — от надвигающихся на меня сусликов я пячусь, поднимаю руку, капитулируя, и… врезаюсь.

Наталкиваюсь на кого-то и, поворачиваюсь с тихим ойканьем, извиняюсь.

Растерянно и машинально.

Вздрагиваю.

И отступаю, ибо черные глаза опаляют ненавистью.

Лютой, физически ощутимой и… непонятной.

Черные глаза, черные волны волос, прямой нос, бесцветные тонкие губы… я не знаю эту женщину.

— Извините, пожалуйста, я случайно, — повторяю через силу и сусликов, что подбегают и хотят подтвердить, что случайно, удерживаю, не подпускаю к ней.

Она мне не нравится.

Она пугает.

И сердце болезненно сжимается от страха перед этими испепеляющими глазами. На меня никогда так не смотрели, не желали смерти, что застыла в ее взгляде.

— Сдохни, — она цедит, почти не разжимая губ.

— Что? — я моргаю и притихших монстров к себе прижимаю.

— Сдохни, она и ваши отродья, — она говорит отчетливей и смотрит… не на меня — на Лаврова, что рядом, отодвигает и заслоняет.

— Даша, идите домой, — он говорит напряженно, не глядя, но я все равно киваю и сопротивляющихся сусликов тяну с силой.