Последняя стража - Шамай Голан

– Ну, как тебе эти? – спросил Ваня.

Хаймек вновь почувствовал вкус арбузной сладкой мякоти во рту и от удовольствия зажмурился.

– Оч-чень хорошо, – сказал он.

Они подошли к арбузной горе поближе, так что седая голова хозяина вполне могла сойти за белый арбуз.

Переломившись в пояснице, Ваня (а вслед за ним и Хаймек) низко поклонились старику.

– Ассалям-алейкум, бабай, – громко сказал Ваня, а Хаймек промолчал.

– Алейкум-салам, – доброжелательно откликнулся старик, выглядывая из-за своих арбузов и всматриваясь в приятелей красными, изъеденными трахомой глазами. То, что он увидел, не добавило ему доверия к этим оборванным ребятам. Но покупатель – всегда покупатель. Поэтому старик раскрыл рот, в котором одинокими пеньками чернели остатки зубов, и сделал неопределенно приглашающий жест.

– Ха-ароши арбуз. Сладки арбуз. Покупай…

Ваня сделал вид, что обдумывает покупку. Зная своего друга, Хаймек оттянул его за рукав и прошептал на ухо:

– Давай не будем… давай уйдем отсюда…

Ваня сделал вид, что не расслышал. Сделав несколько шагов вдоль ряда, он остановился в дальнем его конце и жестом подозвал продавца, а когда тот просеменил к нему, уверенно показал на арбуз, возле которого стоял.

– Вот этот, – сказал он. – Покажи, бабай.

Старик нагнулся и ловко поднял красивый арбуз с сухим завивающимся хвостиком.

– Эта? – спросил он. – Ха-ароши арбуз. Сладки-сладки.

Ваня внимательно вглядывался в тугой полосатый шар, словно засомневавшись вдруг, то ли это, что он хотел бы купить. Потом нерешительно покачал головой и ткнул пальцем в дальний конец кучи.

– Во-он тот… нет, рядом… еще дальше… давай…

Старик приоткрыл рот, наполовину высунув обложенный табачной жвачкой (насом) язык, потом нагнулся так низко, что сквозь тонкую ткань халата проступили кости позвонков. Ему пришлось откатить несколько арбузов в сторону, чтобы не рухнула остальная пирамида. Все это требовало времени и немалых стариковских сил. Отойдя в сторону, Хаймек мог наблюдать, как развивается эта, по-видимому давно отработанная операция Ваниной шайки, лежавшей в кажущемся беспорядке – то голова к голове, то голова к ногам, и только руки, четким движением откатывали один арбуз за другим из общей кучи и безостановочно катили вдоль туловищ, пока арбуз не достигал последнего в линии, после чего этот последний и исчезал вместе со своею добычей.

Ваня тоже внимательно следил за ходом операции. Решив, что настало время уносить ноги, он вдруг, утратив всю вежливость, во все горло заорал на старого узбека, обзывая его всеми ему известными узбекскими обидными прозвищами и кличками, из которых «шайтан» и «старый обманщик» были самыми невинными.

Старик, поначалу ошеломленный такой неожиданной переменой, через некоторое время пришел в себя… и над базаром навис гул нарастающей перебранки, на который, как мухи на мед, стал слетаться охочий до бесплатных развлечений базарный люд. Кто-то был на стороне разгневанного старика, кто-то, в основном молодежь, подзадоривала Ваню. Обвинения и оскорбления, точно мячики, перелетали с одной стороны на другую. И вот уже вдали, реагируя на разраставшуюся толпу и крики, прорезал воздух милицейский свисток – на рынке было свое отделение милиции и нарушителей порядка далеко тащить не приходилось.

Ваня, цепко поглядывая по сторонам, отступал, пятясь. Старик, раззадоренный близкой победой, петухом наскакивал на него. Толпа, напоминавшая море, то приливала, то отступала; внезапно Хаймек оказался совсем рядом со стариком, зато Ваню отнесло к дальнему краю толпы, чем он не преминул тут же воспользоваться и исчез. Вслед ему неслись торжествующие проклятья продавца.

Тем временем, пользуясь общей суматохой и беспорядком, наиболее сметливые зрители стали потихоньку раскатывать арбузные бастионы. То один, то другой оголодавший гражданин с невозмутимым видом отправлялся восвояси, прихватив на память тугой полосатый шар. Здесь надо сказать и другое: не все граждане проявляли подобную корысть и несознательность. Кто-то, пожалев взмокшего старика, подслеповато оглядывавшего свои убытки, крикнул ему:

– Эй, бабай! Смотри! Все растащат!

Старик видел плохо. Но и того, что он разглядел, было достаточно, чтобы он рысью бросился к подходившему милиционеру Что уж там он сумел объяснить стражу порядка, осталось тайной, но представитель власти направился прямо к Хаймеку, железной рукой закона схватил мальчика и спросил у старика:

– Этот?

Владелец арбузов закивал и, разводя широко руками, начал что-то объяснять. Милиционер слушал, глядя куда-то вдаль.

– Ну, пошли, – сказал он Хаймеку, когда старик на мгновенье умолк. Он сказал это точно так, как много раз он говорил мальчику в его самых кошмарных снах.

Через несколько минут они уже стояли перед входом в райотдел милиции. Милиционер как схватил руку Хаймека, так и не ослаблял своей хватки. У мальчика сложилось впечатление, что его рука все это время была зажата в железные клещи. Перед тем, как переступить первую ступеньку, он попробовал разжалобить этого страшного человека, выглядевшего, впрочем, скорее внушительно, чем грозно.

– Дяденька… отпустите меня… Я же ничего не делал. Честное слово. Я… только пришел… посмотреть… Если нельзя, больше никогда на базар не приду. Отпустите меня, дя-день-ка-а…

Железная рука закона, чуть помешкав, повела Хаймека внутрь узилища, пропахшего сапогами, махоркой и еще чем-то кислым. Толкнув какую-то дверь, милиционер и мальчик оказались в небольшой и пустой комнате, единственной мебелью в которой был обшарпанный деревянный стул, томившийся в углу. Милиционер взял стул себе и оседлал его в середине комнаты, а Хаймека толкнул в освободившийся угол.

Мальчика от страха не держали ноги, и он сполз на пол. Так и сидел он в углу, глядя на милиционера, и думал только об одном – будет его милиционер сейчас бить или нет.

По рассказам Вани и его друзей бить должны были обязательно.

Подумав об этом, Хаймек глубоко вздохнул и приготовился встретиться с неизбежным.

Что говорить! Конечно, он очень боялся побоев. Но с другой стороны – разве в предыдущей жизни ему никогда не доставалось? Даже от папы? Или от ребе в хедере. Так что…

Он предпочел не развивать эту тему далее. А кроме того, сам факт, что он попал в милицию (и кто мог сказать, не закончится ли это тюрьмой или колонией) придаст ему совсем другой вид в глазах Вани и всей базарной братии. Ваня очень высоко ценил подобный опыт, и Хаймек не раз слышал от него, что тот не человек, кто хоть раз не отведал тюремной баланды. И Ваня вполне серьезно обещал другу:

– Я бы хоть сейчас, Хаймек. Если ненадолго. Но мама… она ведь такая больная… Вот погодите… как только она умрет, сразу постараюсь попасть за решетку.

Ну вот, кажется, теперь, кажется, и Хаймек попал. Или вот-вот попадет.

Милиционер, тем временем, занялся своими делами. Вытащив из кармана брюк коричневый кисет, он запустил в него пальцы и извлек наружу щепотку махорки, которую насыпал на аккуратно оторванный от газеты прямоугольник. Большими пальцами он приминал махорку, а остальными ловко скручивал газету, так что вскоре у него в руках оказалась скрученная папироса. Затем он прослюнил ее по всей длине, прокрутил на ладони – и сигарета (или папироса, кому что больше нравится) была готова, После чего он и сунул ее по назначению – в рот.

Увлеченный наблюдением за этим творческим процессом, мальчик на время забыл, где он и что с ним. Особенно поразила его работа милиционерских пальцев – толстых, словно опухших. Они казались такими неуклюжими и – на тебе – как ловко свернули они самокрутку. Теперь уже Хаймек с неподдельным интересом ждал продолжения. Того, как самокрутка будет прикурена. Самое простое было бы зажечь спичку, но поскольку милиционер не закурил сразу, мальчик решил, что спичек у того нет. А когда нет спичек, прикуривают от фитиля. Надо только было иметь при себе трут, кремень и огниво, вместо которого повсеместно использовали обломок напильника. Скрученный трут прижимался к кремню, а потом ударами напильника высекали из кремня искры. Заниматься добыванием огня было повсеместным занятием мальчишек на всей территории страны, и Ташкент не был исключением. Хаймек так же, как и его сверстники, быстро постиг и овладел необходимым мастерством и заставлял трут дымиться с двух или трех ударов по кремню. Один раз он зазевался и трут больно обжег ему пальцы… очень больно…

В этот момент он снова почувствовал жжение… но не в пальце, как тогда, а в ухе. Когда этот, казавшийся неуклюжим дядька успел подняться со стула и, ухватив своими толстыми пальцами его ухо, потянуть к себе с такой силой, было едва ли не самым удивительным. Но боже, какая же это была боль! И за что? Хаймек хотел было закричать: «Дяденька, вы еще не прикурили вашу папиросу…» но вместо этого у него изо рта вырвался тонкий заячий всхлип: «Ой!» перешедшее в такое же тонкое, но долгое «ой-ой-ой-ии…»