Кремлевские жены - Лариса Васильева

Ленин терпелив в объяснении Коллонтай ее ошибок, не категоричен — с ее образованием и связями на Западе она необходима ему.

Частые поездки Коллонтай в Америку в 1914—1916 годах имеют две цели: чтение лекций интернационалистического направления и попытки — безуспешные — опубликовать в Новом Свете работы Ленина.

В эти годы увлечение ее Уильямом Хейвудом сменяется увлечением Юджином Дебсом, лидером левого крыла Американской социалистической партии. Миниатюрная Александра Михайловна любит мужскую силу.

«Дебс, — пишет она, — действительно „большой“ человек. Сердце ребенка, храбрость льва. Боец. Одни глаза его чего стоят — душу видишь… Оратор он сильный, своеобразный. И главное — обаяние личности».

Есть у Коллонтай в Америке и материнские намерения: она хочет помочь сыну Михаилу, окончившему технологический институт и направленному на работу в Америку, пожить рядом с ним. Но терпения хватает на полгода — едет в Норвегию, где ее застает известие о Февральской революции.

Коллонтай возвращается в Россию, в апреле встречает Ленина на Финляндском вокзале, выступает в защиту его тезисов, разъясняя народу, кто он такой и чего хочет. В эти дни она рядом с ним, рядом с Крупской и Арманд.

Брошюра, написанная Коллонтай, «Кому нужна война», издается в революционной России огромными тиражами. Нарасхват.

Летом 1917 года в Кронштадте экипажи кораблей начинают поддерживать большевиков. Центробалт ведет борьбу против правительства Керенского. Коллонтай направляют в Кронштадт и Гельсингфорс (ныне Хельсинки. — Л.В.). Она должна выступать перед моряками на кораблях. Маленькая немолодая женщина неловко поднимается по трапу. Матросы смотрят недоверчиво: баба на судне — жди беды. Но через несколько секунд, ловко вскочив на какой-то ящик и на глазах молодея, Коллонтай заражает моряков: «Скажи, товарищ, что тебе пишут из дома? Небось пишут, что дома лютует голод? Дети, мать и жена пухнут от голода? Все оборвались и нечего надеть? Или о том, что твой отец или брат погибли на фронте? А к чему вас призывает правительство Керенского, что вам говорят меньшевики и эсеры? Зовут вас на бойню, проливать кровь за Русь, или, вернее, — за эксплуататоров, помещиков и капиталистов? Кто же ваши враги? Где они? Они за вашими спинами, в тылу, в РОССИИ. Вы оглянитесь назад. Они вновь набрасывают на вас петлю, чтобы заставить работать на буржуев. Они не хотят упустить власть, отдать ее вам. А власть должна принадлежать тем, кто работает. Она должна принадлежать вам. Долой правительство эксплуататоров! Да здравствует власть рабочих и крестьян!»

С одинаковой страстью Коллонтай выступает за продолжение войны и против нее. Она напоминает и Инессу Арманд, которая точно так же изменила взгляды на войну, и Ларису Рейснер, зажигающую матросов похожими, может быть, еще более цветистыми речами: все три фурии революции озвучивают идеи Ленина, пускают в ход самые свои сильные приемы обольщения толпы, дабы достичь большевистской цели. И достигают.

Коллонтай переходит с корабля на корабль в Петрограде, Кронштадте, и везде моряки провожают ее словами: «Приезжай еще, сестрица!»

В Гельсингфорсе Александре Михайловне помогает подняться на корабль молодой матрос, начальник Центробалта Павел Дыбенко. Ее речь завораживает и его, вчерашнего грузчика, привыкшего к матросскому мату. Она — первая женщина на его палубе — первая необыкновенная женщина в его жизни. После ее выступления все матросы линкора голосуют за большевиков. Дыбенко лично отвозит Коллонтай в порт и на руках переносит с катера на берег.

Она любит крупных, физически сильных мужчин.

Дебс… Дыбенко…

Сердце ребенка, храбрость льва. Боец.

Молод? Коллонтай не видит разницы в возрасте — семнадцать лет. Да и есть ли она, когда есть любовь?

У Ивана Бунина в «Окаянных днях» есть строки о Коллонтай: «Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы — „на работу“. А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку — и шмыг с коробкой конфет в кровать к подруге: „Ну, давай, дружок, поболтаем теперь всласть!“»

Есть у Бунина и строки о Дыбенко: «Чехов однажды сказал мне: «Вот чудесная фамилия для матроса: Кошкодавленко. Дыбенко стоит Кошкодавленки».

Так реагировала на этот шокирующий роман разбегавшаяся от большевизма русская интеллигенция.

Большевики, разумеется, были терпимы к этой любви, хотя трудно предположить, чтобы пожилая, высоконравственная Надежда Константиновна и стареющая Арманд радовались счастью немолодой Коллонтай, пожелавшей пережить еще одну молодость. Втайне посмеивались над разницей возрастов и интеллектов. Завидовали? Возможно.

Влюбленные были счастливы. Вместе совершали революционные подвиги. Так, Александра Михайловна, став в большевистском правительстве наркомом госпризрения, посчитала необходимым создание домов для инвалидов войны. Замечательное решение, однако она не нашла ничего лучше, чем отнять под инвалидный дом знаменитый монастырь — Александро-Невскую лавру.

Монахи закрылись в монастыре, зазвонили в колокола. К стенам монастыря стал стекаться народ. Коллонтай вызвала на помощь красногвардейцев. Толпы людей, возмущенных действиями женщины-наркома, росли.

— Коллонтай — антихрист! Бей ее!

— Не дадим лавру! Умрем за веру православную!

На помощь Александре Михайловне прибыли матросы Павла Дыбенко и положили конец народному возмущению.

Слух о действиях Коллонтай в лавре достиг ушей Ленина, и он, отменив ее решение, сказал: «Вы форсировали необходимость выразить позицию Советского правительства в отношении церкви, хотя было бы лучше подождать и сделать это позже. Но после конфликта с монастырем надо поспешить с декретом об отделении церкви от государства, объявив при этом полную свободу религиозных убеждений».

Выходит, Александре Коллонтай православная церковь обязана своим поспешным отделением от государства?

С амвонов всех церквей Петрограда Коллонтай предали анафеме.

Стоит вспомнить ее собственное признание: «Всегда ненавидела несправедливость и нетерпимость». Вероятно, лишь по отношению к себе.

Влюбленная в Дыбенко и горячо им любимая, Коллонтай писала дерзкие статьи о любви без предрассудков, о крылатом божестве, которому предлагала дать дорогу в мире, где уже складывались враждебные свободному эросу принципы замкнутой коммунистической морали и нравственности. Она вновь смела не соглашаться с Лениным, ставшим первым лицом государства. Несогласие опять касалось вопросов войны и мира, но если в годы империалистической войны Коллонтай не сумела сориентироваться, провозглашая защиту отечества и войну войне, в семнадцатом солидаризировалась с Лениным, требуя мира усталому народу, то в восемнадцатом она выступила против Брестского мира за продолжение войны со следующими словами: «И если погибнет ваша Советская республика, наше знамя поднимут другие. Это будет защита не отечества, а защита революционной республики. Да здравствует революционная война!»

Странной и чудовищной назвал Ленин эту позицию Александры Михайловны, примкнувшей к левым коммунистам. Он вообще не считал чудовищным желание женщины продолжать какую бы то ни было войну, но он стремился сохранить молодую Советскую республику, дать ей возможность вздохнуть и начать мирную жизнь под большевистскими звездами. Непоследовательной Коллонтай опять пришлось сдаться Ленину, который по жизни всегда оказывался прав, побеждая…

Павел Дыбенко в те дни вторил возлюбленной: «Я отстаиваю принцип ведения партизанской войны».

В обоюдном желании двух возлюбленных воевать до смерти Александре Михайловне явно принадлежала руководящая роль. Она скомандовала Дыбенко по прямому телефонному проводу, когда почувствовала свое и его поражение:«Отвечаю тебе на вопрос о выходе из Совета Народных Комиссаров… заявление сейчас не подавай… пока не побываешь в Гельсингфорсе и не наладишь здесь свои дела. Мое впечатление, что твое присутствие многое сгладило бы и наладило бы…»

— Как вы решились на отношения с Дыбенко, — бестактно спросил Александру Михайловну западный журналист, — ведь он был на семнадцать лет моложе вас?

— Мы молоды, пока нас любят! — не задумываясь ответила она.

А я задумалась над тем, что такие вопросы почему-то никогда не задают мужчинам, решившимся на отношения с женщинами моложе их на семнадцать, двадцать и больше лет.

Она была почти ровесницей его матери, но мать Дыбенко, сработанная в тяжком крестьянском труде, выглядела и ее матерью, приняв их союз, как счастье для сына, которого многому научит эта вечная женщина со странной фамилией, мелодичным голосом и железной волей: настоящая барыня среди народа. Чудно.

«Наши отношения с Павлом, — вспоминала Коллонтай, — всегда были радостью через край. Наши расставания полны были мук, эмоций, разрывающих сердце. Вот эта сила чувств, умение пережить полно, горячо, сильно, мощно влекли к Павлу. Романтизм его нравился мне».