Шаги по земле - Любовь Овсянникова

Неожиданно остро, или, вернее, заинтересованно, этот вопрос уже назавтра встал не только в школе, но и в сельском совете — нашем административном органе, регулирующем местные общественные процессы. Идея не просто понравилась, она заразила всех, показалась полезным примером для остальных, даже для престижа села — вот, дескать, какие у нас необыкновенные дети растут. Без квалифицированного мнения школы, однако, там никаких одобрительных мер предпринять не могли, поэтому запросили официальный отзыв педсовета о явлении опережающего развития одной первоклассницы. По тем временам это было просто невероятное событие, из ряда вон выходящее, исключительное.

И в школе все забурлило еще больше — в классах и в учительской, в кабинете директора и среди учащихся, во дворе и на переменках. Я не понимала этого внимания к себе, почему вне уроков подбегали десятиклассники и восхищенно подбадривали меня, хлопали по плечу, крутили на все стороны, осматривали и хвалили. То, что Наталья Дмитриевна тренькнула в оправдание моего ухода с уроков, а на самом деле в оправдание себя, буквально овладело массами. Спонтанной выходкой, не продуманной, а случившейся помимо сознания, я словно подбросила жару в давно тлевшее огнище. Страсти накалялись с каждым днем.

Ажиотаж разразился не только между учениками. По просьбе местных властей на срочно собранном педсовете, где присутствовали инспекторы из районо, обсуждали мою спокойную независимость от окружения, мое поведение в разрезе высокого уровня подготовки к школе, возводя меня в ранг редкого явления, феномена, требующего вмешательства и правильного урегулирования.

Меня вместе с мамой, благо, она работала тут же, в школьном буфете, тоже пригласили зайти в учительскую, чтобы рассмотреть, задать несколько вопросов. Глядя на маму, присутствующие понимающе кивали головами: да-да, ребенок бывшей учительницы… само собой…

— Прасковья Яковлевна? — вдруг воскликнул один из приехавших на заседание педсовета, представитель высшей инстанции, словно внезапно обнаружил ее, хотя так оно и было. После войны случилось столько перемен, люди теряли друг друга, не узнавали после перенесенных страданий… Потом мама объяснила, что это был представитель Облоно, он вместе с ней учился в институте.

— Да, — тихо ответила мама и, положив руку мне на плечо, слегка прижала к себе — Здравствуйте, Афанасий Васильевич, — она робко кивнула говорящему.

— Николенко? — уточнил Афанасий Васильевич.

— Да-да, это я, — сказала мама.

— А я-то думал, куда вы пропали, уйдя со школы… — сказал он. — Так это ваша дочь, девочка, о которой мы говорим? — он показал на меня.

— Да, моя.

— Разрешите? — отозвалась Наталья Дмитриевна, моя учительница.

— Да, пожалуйста.

— Прасковья Яковлевна была также первой учительницей детей, которые сейчас оканчивают школу, наших выпускников.

— Что-о?! — в голосе воскликнувшего было удивление, изумление, ошеломление… — Она и их учила? Тоже?

— Да, я только сейчас об этом вспомнила.

— Вы были первой учительницей в классе, который сейчас выпускной? — с показавшейся мне угрозой спросил он у мамы. — У этих умников, которые все претендуют на медали и мы не знаем, что с этим делать? — но в его лице что-то изменилось, там появилась улыбка, и мои страхи развалялись.

— Да, это мой бывший класс… — сказала мама. — На редкость хорошие дети.

— Мама, ты их учила?! — заорала я обрадовано, что мамин класс оказался таким хорошим и в нем так много отличников.

Маму пригласили сесть. После того как выяснилось, что дети, которых она учила в начальной школе, прекратились в класс сплошных отличников, уже ни у кого не вызывало удивления, что и я обладала поразительными знаниями. Наоборот, это теперь воспринималось как норма.

— Что же вы молчали? — обратился этот самый главный тут начальник к директору школы. — Почему скрывали, что нынешние выпускники — это воспитанники Прасковьи Яковлевны? Почему не сказали, что уникальный ребенок — это ее дочь?

— Мы не скрывали… — растерянно ответил тот, — мы просто не связывали эти факты…

— Попривыкли, понимаешь… — ругнулся начальник и обратился ко мне: — Тебе нравится ходить в школу?

— Да, нравится.

— А учительница?

— Тоже нравится.

— А одноклассники?

— Ага.

— Ты хотела бы учиться не в первом, а во втором классе?

— Хотела бы.

И дальше все в таком же духе. Я по инерции отвечала утвердительно. Не мог же этот человек спросить у меня глупость. Но что могла дать такая беседа, какое представление обо мне? Она просто превратилась в формальность после того, как прояснился вопрос с мамой. Совпадение это было или закономерность, теперь не имеет значения. Есть факт, что это было.

Вскорости после этого к нам домой, так же под вечер, пришла Ксения Анисимовна Топоркова — председатель сельсовета. Родители были дома, пригласили ее посидеть во дворе, где отдыхали перед сном. Удивительного в ее визите ничего не усмотрели, с недавним педсоветом не связали. Да за своими заботами они и не думали о нем, ведь Топоркова часто посещала дома сельчан, интересовалась их жизнью — привычное дело. Но тема ее разговора повернула не в то русло, что всегда — она тоже заговорила обо мне, о моих способностях и о необходимости перевести меня сразу же во второй класс, пока учебный год только начался, пока я не обзавелась подругами в своем классе, пока не привыкла к учительнице. Пока… пока… Вот и педсовет рекомендует, ввиду особенной одаренности девочки, согласиться на перевод, чтобы ей не привилось безразличие к учебе, чтобы не скучать среди незнаек, получать посильные нагрузки и правильно развиваться. Это, мол, полезно не только для нее, и это является единственным выходом из положения, при котором она подает дурной пример одноклассникам — все знает и только скучает на уроках, развлекает себя ротозейством, рассматривает за окном тихую улочку и парк, занимается подсказками и ехидничанием, насмешками над другими детьми.

Действительно, я скучала в школе, скучала дома, имея свободного времени больше положенного. Иногда оно пропадало зря, а иногда уходило на полезные занятия, тогда мы с папой разбирали математические шарады, задачи на смекалку. А еще я много читала.

Так было и в последующие годы. В пятом классе, например, я прочла «Мартин Иден» Д. Лондона. Научившись от самой этой книги, взяв из нее рецепты обучения, выписала оттуда непонятные слова, затем из словарей выбрала их значения и скоро на уроках жонглировала фразами, от которых учителя теряли дар речи: «дилемма», «априори», «софизмы», «доктрина», «квинтэссенция», «феномен».