Шаги по земле - Любовь Овсянникова

Мой след на земле…

Он состоял из отдельных шагов. И один из них — тот, что племянницы и многие славгородчане, не имеющие летних душевых кабин, перед сном купались в пруду. Еще я научила их купаться и мыть волосы под дождем и в летний зной ходить дома в купальнике. Когда меня впервые увидели разгуливающей во дворе в таком виде, то улицу потрясло ошеломление. Но дня через три мой вызов подхватила учительница биологии Гунадзе Раиса Григорьевна, а потом и остальные женщины, которые никогда до этого не подставляли тела лучам солнца. С той поры — это было в восьмом классе — я ежегодно шила ситцевые купальники себе и маме и все лето мы в них щеголяли в своем дворе.

А каким благом была эта толока за огородом! Целую жизнь там что-то менялось. Помню пшеничное поле и жатву, и как комбайнеры катали меня на своих дребезжащих, нестойко движущихся машинах, колышущихся в облаках пыли. Один раз была посеяна какая-то масленичная культура, которую хочется назвать резедой, но по фото вижу, что это не то. И на рапс не похоже. Ее стебель был сочен, невысок, 60–80 см — небольше, листья имели цвет с красноватым отливом. Росло это растение не густо, отдельными кустиками и цвело розовыми цветами. Красивое, мощное, оно у меня тем не менее вызывало антипатию. Высаживали тут и кукурузу. Но все время я помню толоку, заросшую муравой, где сел самолет, где мы жгли костры и пекли картошку, где учились ездить на велосипедах.

Теперь там людские огороды: всем плохо, только некоторым хорошо. Правильно ли это?

Школьная пора

Собираясь в школу, я не могла предполагать, что попаду в эксперимент с одиннадцатилетним обучением, на чем то ли потеряю возможность вовремя войти в зрелость, то ли получу шанс на год продлить школьную юность. Какой потребностью государства он был вызван, сказать трудно, сама же определить его целесообразность я не могу, ведь продлился он всего четыре года. Первый выпуск одиннадцатиклассников состоялся в 1963, а последний в 1966 году. Мне выпало счастье окончить школу в 1965 году.

Готовилась реформа заблаговременно, ибо официально заявила о себе еще в 1961 году. Тогда мы окончили семь классов, что до этого считалось неполным средним образованием и с ним детей выпускали в жизнь. Но нас после семи классов не выпустили, а перевели в 8-й класс и только после его окончания аттестовали на получение неполного среднего образования. Так что реформа как таковая началась заблаговременно и коснулась нас еще в средних классах.

1. Начало

Настало последнее вольное лето. Сине-льдистое небо с наступлением тепла привычно потеряло цвет, и теперь белые облака уже не бежали по нему барашками, а плыли бригантинами с поднятыми парусами.

Да и я изменилась — чувствовала растущую в себе ответственность за то, чтобы держаться строже, по-взрослому, ведь шел 1954-й год, в котором я превращалась в школьницу. Мама говорила: «Этот год войдет в твою жизнь важной вехой. Запомни его». Повсеместно у меня спрашивали: «Ты хочешь идти в школу?» Еще как! Я очень хотела, потому что это было приближение к знаниям, потому что я буду еще больше знать и уметь. Меня не покидало ощущение именинницы, и где я ни появлялась — несла себя со значением, горделиво. Потом эта стать и походка незаметно во мне закрепились и многие видели в них мою отличительную особенность.

В дом Аллы-Жени приехал жених их старшей сестры Зои, он — кадровый военный. Жених и невеста познакомились по переписке, и полюбили друг друга по фотографиям. Встретившись, обнаружили, что Зоя выше Петра Павловича, своего жениха. Как досадно! Ничего, — говорит Зоя Григорьевна, — мы не будем ходить рядом. Она сильно грассирует, зато красивая со своей длинной толстой косой — светлорусой, как спелый хлеб.

Я прибежала к ним утром — посмотреть на «женишка». Он уже был одет в военную форму, ходил по комнатам подтянутый, бравый, постоянно шутил. Потом вышел в просторный коридор, совмещающий в себе летнюю кухню, и, поставив ноги на табурет, полоской шерстяной ткани полировал натертые гуталином сапоги. Позже, в годы хрущевского разрушения Советской Армии, он окажется за бортом, и вынужден будет устраиваться в гражданской жизни с нуля. По ходатайству жены его возьмут работать в нашу школу — учителем физкультуры. Мы будем любить его уроки, интересные, полезные, полные юмора и необидной насмешливости. И за его постоянное обзывание всех неуклюжих учеников калеками, дадим ему прозвище Калека. Потом он окончит истфак, стане преподавать историю… Впрочем это уже будет без меня, я же запомнила его учителем физкультуры — в синем спортивном костюме, со свистком на шнурке, свисающем с шеи. Идет он вдоль моей памяти: натоптанный коротышка, ножки торчат врозь, в глазах почти озорство, на устах легкая усмешка — ну какой же он Калека…

Петр Павлович видит, что я наблюдаю за ним как за диковиной, в самом деле — мне не часто приходилось видеть людей в форме

— Что это за девочка к нам прибежала? — спрашивает он, сверкая неимоверно ласковым и одновременно насмешливым взглядом.

— Борисова дочка, младшая, — говорит бабушка Дуня и, коротко глянув в мою сторону, добавляет: — Большая уже, в этом году в школу идет.

Я удивилась, что баба Дуня так ответила совсем чужому человеку, словно он должен знать всех Борисов на свете. Оказывается, Петр Павлович, этот приезжий издалека «женишок», действительно давно знает моего папу — в конце войны они вместе учились в офицерском училище.

— Вот как! — восклицает «женишок», поправляя ремень на форме и пристальнее всматриваясь в меня. — Ты хочешь учиться в школе?

Ну и этот туда же, — подумала я, молча кивая головой, и засмущавшись, убежала.

В школу я шла вполне подготовленной — свободно считала, знала арифметические действия и свободно читала даже взрослые книги. Благодаря папе на примере разрезанного на несколько равных частей яблока познакомилась с понятием дроби, научилась вычитать и складывать дроби с одинаковым знаменателем. Все упиралось в обучение письму. Те, кто учился писать в эру перьевых ручек, знают, как трудно было освоить тогдашнюю каллиграфию, эту вязь из волосяных и жирных палочек, черточек и завитушек.

Училась читать я, конечно, по букварю, но, во-первых, это было в мои четыре года, а во-вторых, как только я освоилась с этим занятием, так взялась за книгу «20 тысяч лье под водой» Жюль Верна. Выбор не был случайным. Накануне папа пересказал нам «Дети капитана Гранта», первую часть трилогии. И я, будучи, как теперь говорят, в теме, захотела самостоятельно узнать продолжение истории, и даже, приняв эстафету от папы, пересказать ее остальным. Все это у меня отлично получалось. Единственное что мешало — я не могла читать и запоминать текст большими кусками. Несколько страниц — это была посильная для моей еще детской памяти порция. Однако же помню, сестра, слушая мой пересказ, то и дело восклицала: «Как тебе удается запоминать все эти сложные слова и имена!» А ведь книга действительно пестрит россыпями редких названий, касающихся жизни Мирового океана.