Айза - Альберто Васкес-Фигероа

Она поискала в своем отражении в зеркале ответ на вопрос, почему несчастья продолжают неотступно ее преследовать, и увидела только грустное и усталое лицо, покрасневшие от слез глаза и плечи, ощущавшие страшную тяжесть груза нелепых смертей, который взвалила на них судьба.

Мало-помалу стемнело, жара не спала, зато увеличилось напряжение, царившее в атмосфере, перегруженной электричеством, и Айза заметила, как пот, который медленно выделяла каждая пора, ручьями стекает по телу; тягостное безмолвие постепенно захватило пространство, еще недавно заполненное унылым тарахтением мотора, увозившего останки животных.

В доме было очень тихо, ветер, вероятно, умчался далеко-далеко, увлекая за собой души четверых всадников, и даже яакабо не кричали в сухой траве, словно их тоже потряс масштаб трагедии, произошедшей в саванне.

Первая вспышка одним ударом прорезала мрак, и в ее ослепительном сиянии Айза смогла разглядеть Абелая Пердомо, который смотрел на нее, сидя на высоком стуле в углу.

Молния расколола надвое пальму в нескольких шагах от ее окна, и страшный грохот сотряс дом; на какую-то десятую долю секунды показалось, будто он оторвался от фундамента и подброшен в воздух неукротимой силой.

Приближалась вода.

Она была уже тут и возвещала о своем приходе грандиозным зрелищем — грозой. За первой вспышкой последовали сотни других, и первая молния предшествовала яростному полчищу, которое обрушилось на саванну, рассекая небо на тысячи осколков. На протяжении трех часов в ночи было больше света, чем мрака, больше шума, чем тишины, и больше страха перед концом света, чем радости по поводу окончания долгой засухи.

Выбившиеся из сил животные все же возобновили свой панический бег, однако, рассыпавшиеся по равнине, они кинулись в разные стороны, и к быкам присоединились дикие лошади, быстроногие олени, грозные ягуары и даже пугливые чигуире, в то время как молнии-убийцы выбирали то здесь, то там свои жертвы, и на всем пространстве бассейна Арауки равнина была усеяна дымящимися обугленными трупами.

Полил дождь.

Полил дождь, но никто не отважился бы утверждать, что с неба падает именно дождь — небо, раскалываемое молниями, обрушило на землю целое море воды, которую оно копило в течение долгих месяцев.

Дождь — это ведь отдельные капли, а то, что падало на огромную равнину, представляло собой не капли, а непрерывный поток воды, напоминавший каскад тысячеметровой высоты, в котором сияние молний порой обретало самые причудливые оттенки, и Айза с отцом молча созерцали чудесное зрелище бурлящей природы.

Они не разговаривали, потому что слова были им не нужны. Айзе было достаточно видеть его и знать, что он составляет ей компанию и защищает, в то время как глазами они рассказали друг другу обо всем, о чем желали рассказать за время долгой разлуки.

~~~

Абелай Пердомо не жаловался и не был растерянным мертвецом, какими обычно были те, что часто являлись его дочери, поскольку он сам выбрал конец, который его постиг, осознавая, что исчезает во имя спасения дорогих его сердцу людей.

Абелаю Пердомо было хорошо там, где он обретался; он терпеливо ожидал того дня, когда Аурелия захочет к нему присоединиться, и если он не приходил раньше, чтобы сообщить об этом дочери, то лишь потому, что ему не хотелось быть очередным мертвецом из числа тех, что постоянно тревожили Айзу.

Абелай Пердомо вернулся, когда в нем возникла надобность, и теперь, в эту ужасную нескончаемую ночь, оказывал дочери поддержку и оставался с ней рядом, вероятно надеясь на то, что другие — недавно преставившиеся — мертвецы не посмеют явиться.

А дождь все лил.

Лил и лил, даже когда молочный свет уже победил вспышки молний, и на равнине, на этот раз политой сильнейшим дождем и покинутой ветром, виднелись разбухшие трупы животных, погибших от толчеи, молний или непреодолимого страха, который сразил их вдали от арагуанеев, что росли на границе земель «Моррокоя».

Дождь продолжал лить, когда начался день, и Рамиро Галеон отважился покинуть крохотное укрытие, в котором провел самую жуткую ночь в своей жизни, и, хромающий и промокший, отправился искать обратную дорогу к своему канею.

Он никогда не представлял себе, что расстояние, которое он столько раз преодолевал верхом, могло настолько удлиниться, потому что одна нога у него болела и внезапно отказывала, вынуждая время от времени падать, а грязь — саванну уже развезло — хватала его за сапоги, словно пытаясь намертво приклеить к земле.

Чертыхаясь, стеная, воя или плача при воспоминании о братьях, раздавленных тысячей быков, тот, кого не брали пули, продвигался по равнине, по которой хлестала вода, — где ползком, где снова поднявшись на ноги или на четвереньках, вымазавшись в грязи с ног до головы, то и дело спотыкаясь, словно пьяный.

И дрожа от страха.

Он, который столько раз сталкивался со смертью в любом обличье: засухи ли, наводнения, человека или зверя, — был объят ужасом, понимая, что эта жуткая смерть, за считаные секунды забравшая к себе его братьев, не имела ничего общего с теми, другими, которые кружили вокруг него на протяжении его бурной жизни.

Откуда она взялась?

Он провел бессонную ночь, наблюдая вокруг сверкавшие молнии и неистовые потоки дождя, слыша топот обезумевших животных, снова и снова спрашивая себя, как такое могло случиться, что четверо его братьев — четверо! — которые с детства привыкли угонять скот и управляться с полудикими быками или норовистыми коровами, оказались захвачены врасплох бегущим стадом и ни одному из них не удалось спастись.

Рамиро Галеон по опыту знал, что, когда одна часть стада без видимой причины обращается в бегство, каждое животное несется куда глаза глядят, однако на этот раз впечатление было такое, будто на пути у них возникла непробиваемая стеклянная стена: ни один бык или хотя бы самая безобидная телка не отважились пересечь воображаемую линию, за которой находились Айза Пердомо и он сам.

Благодаря этому он и остался жив, и, хотя привык выходить целым и невредимым из любой передряги, ему казалось чудом то, что, когда он был не на лошади и стоял в каких-нибудь пятидесяти метрах от стада, ни одна из длиннорогих тварей так и не решилась кинуться в его сторону.

Сцена пережитого все время прокручивалась в его сознании. Все представлялось так же расплывчато, как в самом нелепом кошмаре: пыль, ветер, мычание и крики Флоренсио, который был единственным, кто успел понять, что его убивают. Однако не паническое бегство животных настойчивее всего приходило ему на память, а образ девушки в розовом платье, присутствие которой, похоже, и явилось причиной столь ужасной трагедии.

Была ли она одна?

Рамиро Галеон был абсолютно уверен в том, что она одна вышла из дома и одна дошла по саванне почти до того места, где он находился. Совершенно точно, что никто не мог к ней присоединиться, выросши из-под земли на абсолютно гладкой равнине. И все же, словно во сне, ему порой виделась фигура высокого и сильного мужчины, который держал ее за руку.

Какое этому было объяснение?

Из какого забытого уголка его памяти возникал этот образ? Ведь когда все случилось и она подошла к нему так близко, что впору дотянуться рукой, с ней рядом никого не было.

Рамиро видел, как девушка удалялась, направляясь обратно к дому, и как оттуда высыпали в тревоге ее мать и братья, но абсолютно точно знал, что никакого высокого мужчины поблизости от нее не было, а значит, это видение было всего лишь плодом его воспаленного ума.

А может, это и был Призрак Саванны, один из тех, о которых рассказывали старожилы льяно: якобы их появление предшествует несчастью?

Однако никто не слышал, чтобы Призрак Саванны являлся при свете дня; даже Одинокая Душа, Плакальщица или Бонго Дьявола, если назвать самых известных, никогда не осмеливались предстать перед христианином, пока сияло солнце.

— Это все игра воображения, — сказал Рамиро себе, стараясь успокоиться. — При падении я ударился головой. У других перед глазами возникают искры, а мне вот привиделся человек, который вел девчонку за руку.

И все же он был напуган.

Он возобновил свое скорбное шествие в сторону «Моррокоя», но не мог удержаться и время от времени оглядывался — убедиться в том, что виденный им великан не вырос из-под земли, чтобы наслать на него какую-нибудь новую напасть.

Дождь продолжал лить.

Словно миллион завес опустился перед Рамиро, отделяя от того места, куда он стремился; молнии продолжали рыскать в поисках крон мориче и чагуарамо[60], чтобы обрушить на них свою ярость, и Рамиро спросил себя, почему одна из них не избрала его своей жертвой и не положила конец всем его несчастьям.

Однако молнии тоже обошли его стороной и мало-помалу стали удаляться под аккомпанемент грохота и треска, а потоп в конце концов переродился в тихий моросящий дождик, который позволил Рамиро определить направление и, вконец выбившись из сил, все-таки выйти к дому.