Айза - Альберто Васкес-Фигероа

Восхищение и уважение Рамиро по отношению к брату объяснялось не только тем, что тот был человеком, о невероятных подвигах которого он слышал на протяжении своей жизни тысячу и один раз. Его преклонение уходило корнями в первые детские воспоминания, когда тот был героем всех драк, проводником во всех вылазках, выдумщиком всех проказ и покорителем всех девчонок.

Рамиро все еще помнил, словно это случилось месяц назад, тот вечер, когда двое пьяных мужиков стали приставать в закусочной к их матери. Это были два бугая, а Гойо едва исполнилось четырнадцать, однако он без лишних слов вошел в дом, взял револьвер и недрогнувшей рукой три раза выстрелил в каждого из них.

Спокойное безразличие мальчишки, взирающего на своих жертв в то время, как он перезаряжал оружие, навсегда запечатлелось в памяти Рамиро, который спрашивал себя, как возможно, чтобы человек в таком возрасте, да еще впервые совершая преступление, выказал подобное хладнокровие.

Когда той же ночью сержант Кирога явился, чтобы его задержать, и услышал, что Гойо убежал, но если он горит желанием его найти, тот будет ждать его в пальмовой роще у водоема, бесхитростный полицейский лишь хмуро покрутил длинный ус и отказался.

— Не парень, а едреный корень! — воскликнул он. — Ему без разницы, что два покойника, что три, пусть даже один из них и окажется сержантом. Еще с тех пор, как он был сопляком, я не спускаю с него глаз, потому что он злее, чем перец чили. В бумагах напишем, что эти двое покончили с собой, у них нет ни денег, ни семьи, а значит, никто не будет совать нос в это дело и приставать с расследованием. — В дверях он обернулся и сказал, подводя черту: — Что до парнишки, пусть пару лет не возвращается в деревню, и нет проблем.

Сержант знал, как сберечь свою шкуру, и в ту ночь увернулся от смерти, но было ясно, что Гойо Галеон уже приготовил для него пулю, которую и вогнал ему в переносицу спустя восемь лет, когда перегонял стадо украденного скота в Колумбию, а патруль Кироги по роковой случайности оказался у него на пути.

В тот день Рамиро ехал неподалеку от брата, и его поразило, как тот по первому сигналу тревоги соскользнул вниз по крупу коня, одновременно извлекая из чехла винтовку, и исчез, словно его, как по волшебству, поглотила трава, чтобы вынырнуть в сорока метрах поодаль и первым же выстрелом поставить точку в судьбе старого сержанта.

А ведь это был тот же самый человек, который сейчас, спустя двадцать лет, качался в гамаке на крыльце своего роскошного особняка на реке Мета и, отпив из зеленого кокоса, верхушку которого срезал огромным мачете, указал на двух знойных гвианских красоток, плескавшихся около берега.

— Выбирай, какая нравится, — сказал он. — Или обеих, если хочешь, потому что они больше заводятся, если работают на пару. Поживи здесь, отдохни и насладись жизнью. Есть вещи, которые лучше обдумать и сделать все как надо.

— Я останусь, — принял приглашение Рамиро. — Но не собираюсь кидаться на твоих девиц. Меня интересует только Имельда Каморра.

— Ах ты, чертов влюбленный дурак! Что это за мужик такой: отвергает двух лакомых негритянок, которые, когда их раскрываешь, все равно что сочные спелые фиги, ради шлюхи, которая спит и видит, как бы захомутать какого-нибудь дурня? Конечно, почти все мы родились от разных папаш, но порой мне кажется, что ты, чучело, родился еще и от другой матери. Ну что мне с тобой делать?

— Убедить самбо-паралитика, чтобы он продал мне имение.

— Имение будет твоим, но если ты не приедешь с Имельдой и деньгами — лучше не возвращайся.

Для косоглазого явилось потрясением, когда он увидел, как четверо его братьев исчезают под копытами быков, но какой бы сильной ни была его боль, она была бы еще сильнее, если бы он узнал, что потерял любовь Гойо. Мысль о том, чтобы провести остаток жизни с сознанием, что тот от него отрекся, была для него невыносима.

Желание быть достойным братом Гойо, вероятно, и подтолкнуло остальных детей Фелисианы Галеон отправиться в саванну угонять скот, мутить воду, убивать христиан или охотиться за дикарями. Чтобы оказаться достойным Гойо, нужны были полная самоотдача и большое старание, поскольку он сам постоянно требовал от остальных, чтобы все на него равнялись.

Но разве кто-то еще мог быть таким хладнокровным, таким жестоким, таким хитрым и таким извергом? И совершенно спокойно, как он, презирать свою собственную и чужую жизнь?

Пятнадцать лет назад один колумбийский касик[64] заказал ему своего политического противника, о котором было известно, что он всегда окружает себя охраной. Гойо сумел заполучить приглашение к нему на партию в покер — и явился один и без оружия. Внезапно, в самый разгар игры, он бросился из окна вниз головой — в то самое мгновение, когда огромная гаванская сигара, оставленная им в пепельнице, взорвалась и разнесла присутствующих на куски. Когда охрана опомнилась, он уже галопом умчался в ночь.

Можно ли себе представить, чтобы человек как ни в чем не бывало в течение десяти минут курил сигару, начиненную динамитом? Это какую же надо иметь выдержку, чтобы ждать до последнего момента, зная, что ошибка в десятую долю секунды отправит его в ад?

— Вдобавок он еще и выигрывал! — заявил единственный выживший.

Но сейчас он был такой спокойный, безмятежно прихлебывал кокосовое молочко и предлагал своих девиц, довольный, поскольку утренний улов оказался богатым, а Гойо Галеона ничего не делало таким счастливым, как удачная рыбалка.

— Расскажи-ка мне о девчонке.

— Об испанке?

Брат молча кивнул, и Рамиро заметил:

— Меня интересует лишь Имельда, но я понимаю, что по саванне никогда не ступала подобная женщина. Рядом с ней обе твои негритянки смотрелись бы, словно клещ на хвосте тигра: никто бы их и не заметил. Жаль только, достанется она этому импотенту Кандидо Амадо!

— Возможно, потом я ее у него отобью.

Косоглазый посмотрел на брата и сказал себе, что если какой-то мужчина в этом мире и заслуживает такой женщины, как Айза Пердомо, то это Гойо Галеон. И если какая-то женщина обладает всеми достоинствами, чтобы привлечь Гойо Галеона, то это может быть только Айза Пердомо, и никакая другая. Они словно родились друг для друга, потому что Гойо пора было обзавестись семьей, и не шлюхи вроде тех, что сейчас плескались в реке, способны ему в этом помочь. А Айза Пердомо как раз в подходящем возрасте, чтобы иметь детей, и не Кандидо Амадо их ей делать.

— Неплохо бы тебе с ней познакомиться, — сказал он, — перед тем как я передам ее этому говнюку…

Но брат не ответил, и, подняв на него взгляд, Рамиро обнаружил, что тот спит, покачиваемый слабым бризом, все еще с пустым кокосом на груди.

Даже самого крутого из всех известных ему мужиков сморил сон.

~~~

Это уже было похоже на корабль.

После того как был изготовлен киль и поставлены шпангоуты, корпус мало-помалу стал обретать очертания, потому что Пердомо Вглубьморя трудились над ним по четырнадцать часов в сутки, а Асдрубалю, похоже, было по плечу выполнить всю плотницкую работу в одиночку.

Коровы справлялись самостоятельно, поскольку воды было хоть залейся и уже начали появляться первые ростки нежной и аппетитной травы. В «Кунагуаро» скота было не так-то много, чтобы сгонять его и вести на бойню, так что отпадала необходимость собирать гурт — можно было сосредоточиться на постройке шхуны.

Дождь все лил — теперь уже слабее, — температура была приятной, потому что солнце не жгло землю, пыль успела превратиться в грязь, в воздухе веял легкий ветерок, и забивать гвозди, строгать и шкурить стало уже не так утомительно, работа спорилась за разговорами, шутками и песнями.

Акилес Анайя ворчал, что на старости лет заделался судовым плотником, но в глубине души испытывал удовольствие, видя, как куча бесформенных бревен постепенно превращается в остов красивого и крепкого судна. А тут еще Селесте подкинула досок — из конюшни, которая стояла без дела, — что значительно сократило время и работу, поскольку распиливать бревна было самым трудным делом, с которым Пердомо столкнулись почти с самого первого момента.

По эскизам Асдрубаля (он лучше всего помнил старую шхуну «Волчий остров»), усовершенствованным Себастьяном (у него было больше технических познаний), Аурелия сделала чертежи. Она не жалела времени и усилий, чтобы в нужный момент все детали с математической точностью сошлись друг с другом.

— Это будет замечательный корабль!

Так и должно было быть, ведь редко какой корабль строили с таким энтузиазмом. Айза, шкуря доску или подкручивая гайку, старалась представить отца и деда, когда там, в Плайа-Бланка, они занимались тем же делом за много лет до ее рождения.

— А кто сделал самые первые чертежи? — спросила Айза.

— Хосе Риал, смотритель маяка на Волчьем острове. Его дочка Маргарита стала первым пассажиром нового корабля, когда дед повез ее крестить в Коралехо, — ответила мать.