Ослепительный нож - Вадим Полуян

- Он должен доставить меня к Мамонам, - объявила Евфимия.

- Или ты - или он! - упрямствовал князь. Всеволожа, стиснув руки на груди, отошла к окну.

- С детства ты - себялюб, себятник. Добр к одному себе, до других нужды нет. Ну на что я тебе, сирота безмужняя? Срам помыслить!

Василиус сел за стол, запустил пальцы в космы.

- Всеми брошен! Всеми пренебрегаем! Мать и Марья за приставами увезены в Звенигород. Брат Иван Андреич Можайский сидит в Твери. Написал ему: «Не изменяй мне в злосчастии». Не изменит ли? Обездружен, как обнажён! Не пристало тебя в друзьях держать - твоя правда. Как всегда, твоя правда! Потому, любя без ума, послушался матушки, не повенчался с тобой. Знал, всегда твоя будет правда, не моя. С детства ты была мне советницей, как потом твой батюшка. Что ж, беги от своего государя, коего назвала единственным великим князем земли Московской…

Он поднял взор. Она глядела на него, ожидаючи. Он встал и с несовратной твёрдостью изрёк:

- Ты уедешь, Карион будет казнён, Евфимия покорно уронила руки.

- Я останусь.

В дверь тихонько заскреблись. Князь распахнул её. Вошли Бунко с Калисой и Плещеев. Евфимия заметила кровоподтёки на лице отпущенного.

- О, Карион! - Боярышня дала ему свой платчик. - Оботрись. Возьми на память.

- На память? - недоумевал Бунко. - Что ты говоришь, Евфимия Ивановна? Или не едешь в Нивны! Вот, Калиса собралась…

- Едете с Калисой. Без меня, - сказала Всеволожа. - Простимся!

Она перекрестила Бунко, по-сестрински прижала губы к наливной щеке свой целительницы, таимно прошептав над её ухом: «Вдругожды похищена».

Калиса с Карионом вышли, поклонясь Василиусу.

Счастливым голосом он наказал Плещееву:

- Повозку и коней! Питья и яств в дорогу! И обережь покрепче, чтоб нашу Всеволожу не кручинила тревога!

8

Зимовала Евфимия в Нижнем Новгороде. В слюдяное окно своей ложни она видела крутой скат горы, на коей воздвигся кремль, и задумчиво вглядывалась в необозримую даль, белую, как мертвецкий саван. Здесь соединялись две могучие реки Волга и Ока. Ныне вся прелесть Соития их была прикрыта снежным крылом зимы. Боярышня ничего не распознавала. Она размышляла о злосчастной судьбе своей, вновь взнузданной Василиусом, хотя на сей раз вовсе не по поставу, даже не по приличию. Спору нет, Василиус - не Васёныш Косой. Заполночь не нагрянет, взаперти не иссушит. Однако трапезуй с ним ежедень, слушай да наставляй. А наставлять было в чём и не без толку, иначе двусмысленное положение Всеволожи при бывшем великом князе показалось бы вовсе невыносимым. «Враги не зрят стези правды, - жаловался Василиус, - сердца их одебелели завистью. Однако же мир мне надобен с дядей Юрием и его сыновьями, моими братьями». Евфимия возражала: «В разгаре драки мира не встретишь». Напоминала князю о деде его, герое Донском, покидавшем столицу не ради бегства, а для собрания сил против нашествия Тохтамышева. Свои мятежники злей татар: те, взяв Москву, уходят с награбленным, эти же остаются, крепя своё беззаконие. Свергнутый властелин воспламенялся от речей Всеволожи, да ненадолго. Окончательно подкосил его ответ Ивана Можайского, привезённый Андреем Фёдорычем, сыном Марии Голтяихи, внуком старого советника при отце Василиуса Фёдора Кошки. Молодому Голтяю в присутствии Всеволожи велено было прочесть привезённую епистолию. На мольбу Василиуса «не изменять в злосчастии» двоюродный брат отвечал: «Государь! Я не изменяю тебе в душе, но у меня есть город и мать, я должен мыслить об их безопасности. Итак, еду к Юрию». Заметался другом и братом преданный: «Он, вишь, - к Юрию!.. А к кому же мне?» Умудрённый Всеволожею сверженец бежал из-под Костромы в Нижний Новгород. Не ошибся! Здешние воеводы Фёдор Долгоглядов и литовский выходец Юшка Драница сохранили верность: приняли своего государя честь честью. И вдруг Голтяев доносит: Шемяка с младшим братом Дмитрием Красным заняли Владимир, движутся к Нижнему. Где далее скрываться Василиусу? «В Орде, - легкомысленно предложил Голтяев. - Ордынский царь защитит. Его волей увенчан ты золотою шапкой». Всеволожа сказала: «Нет, не в Орде! Там Улу-Махмета свергнул братец Кичи-Махмет». - «Чем Кичи хуже Улу?» - встрял Плещеев. И Голтяев поддакнул, мол, нам всё едино. Всеволожа не потерялась в мужеском споре: «Царям не до прочих драк в драке собственной. К тому же князь Юрий, заняв Москву, наверняка послал к новому царю большой подкуп. На это он достаточно мудр». Оба Андрея Фёдорыча не нашли возражений. Василиус колебался. На чём порешит? - об этом думала-передумывала боярышня в своей ложне, пытливо вглядываясь сквозь слюдяное оконце в белую бесконечную даль.

Внезапь вплыла Платонида и, как всегда, отвлекла своим добрым достоспокойным видом. Счастье для Всеволожи, что «мамушка Латушка» увязалась за ней, заперев избу, перепоручив хозяйство соседям. «Хоть на малое времечко пригожусь, пока воля у тебя отнята, - приговаривала она. - А воротишься на Москву к друзьям, я с лёгким сердцем вернусь до дому». Платонида напоминала Полагью, только возрастом старше. Тоже услащала горькие дни изобильными приговорками. «Трещи, трещи! - обращалась к морозу, закрывшему окно ледяной рукой. - Минули водокрещи. Дуй не дуй - не к Рождеству пошло, а к Велико дню». И мороз, как бы устыжаясь, принимал руку от окна, уносился вдаль, шурша снежной шубой. Так Аксинью-по-лузимицу, полухлебницу пережили. А пришёл февраль-бокогрей, солнышко стало припекать, Платонида пуще повеселела. «На Сретенье снежок, весной - дождёк!» - радовалась она. В марте Авдотью-подмочи порог встретили пирогами на ореховом масле с лососиной начинкой. А вскоре Всеволожа пожаловалась, что за дневною трапезой щи подали пусты. «Мамушка Латушка» замахала руками: «Захотела в апреле кислых щей! Сегодня же Марья Египетская! Все запасы на исходе. Марья - зажги снега! Марья - заиграй овражки!» Вот когда ощутила Евфимия, что зиму благополучно пережила. Жди приятных новин. Грянут перемены к лучшему.

- Венценосец недёржкий зовёт тебя в свой покой, - объявила, войдя, Платонида. Не было приязни между ней и Василиусом. Князь почему-то считал, что именно она может стать споспешницей Евфимьина бегства от него. Платонида же в отместку именовала сверженного властелина не иначе как «недержким венценосцем» или «несидухой на троне». - Сведущий человек прискакал из Москвы, - добавила она к княжому позову. - Не иначе пленитель поделится с тобой новостями.

В трёхпрясельном тереме на подклете, бывшем дворце великих князей нижегородских, покои Василиуса занимали среднее прясло. Окна были стрельчатые, дверь - двустворчатая. Обычно Всеволожа на позов входила без стука. Ныне ж, памятуя о прискакавшем человеке из Москвы, постучалась. От неловкости получился не стук, а скорее какой-то скребок. Ответил раскатистый смех Василиуса.

- Чему смеёшься? - вошла Евфимия.

Князь трясся уже в беззвучном смехе, извергая из себя невнятные два слова:

- Ручная… медведица…

- Что с тобой, государь? - теряла терпенье боярышня. - Не в себе ты?

- В себе, в себе, - постепенно успокаивался Василиус - Верный мой воин, прибыв из Москвы, только что поведывал: напуган дядюшка Юрий Дмитрия неблагорасположением людей московских, как год назад. Неуютно ему во взятой столице на отнятом великокняжьем столе. Трепещет за свою жизнь! Не выходит из ложни. Обедню совершают для него в соседнем покое, слушает сквозь дверь. Вместо неподкупного стража завёл ручную медведицу. Пока поводырь выгуливает её во дворе, незаконный властитель дрожмя дрожит, ждёт, когда медведица заскребётся, чтобы впустить. Она царапает лапой, он отворяет. Ты тоже… сейчас… царапала… - сызнова зашёлся князь в смехе.

Евфимия ждала молча. Стройный стан её чётко чернел в свете стрельчатого окна.

Василиус успокоился, положил тяжёлые руки на девичьи плечи.

- Красота ненаглядная!

- Красота твоя за приставами сидит в Звенигороде, - отстранилась Всеволожа.

- Хочешь, исправлю свою ошибку? - жарко дышал он в ухо. - Марью пошлю под клобук, с тобой останусь. Матушку не превозмог, смалодушествовал.

Не впервые за зиму слышала она эти речи. Отмалчивалась. Теперь откликнулась:

- Батюшку моего, верного своего слугу, предал, а потом ослепил. Смалодушествовал? Меня, сироту, лишил дома, тоже матушки не превозмог?

- И бояр, - опустил повинную голову бывший жених, - всех ненавистников покойного Ивана Дмитрича. Каюсь!

Евфимия высвободила плечи из его рук.

- Как государя, Василиус, я тебя почитать должна. Как к человеку ну вот настолько нету к тебе почтения.

- Кабы не ты, - вздохнул он, - кто бы я сейчас был? Червь, уползающий в преисподнюю ордынского ханства! Пёс, лижущий руки своих мучителей! Будь со мной. Исправим случившееся.