История одного лагеря (Вятлаг) - Виктор Бердинских

Наивные новички-сотрудники в своих выступлениях на собраниях партхозактива ИТЛ недоумевали: почему "отрицательно характеризующимся заключенным" начисляются иногда трудовые зачеты даже за время пребывания в ШИЗО или нахождения в больнице? Но вскоре и они (уточним – многие из них) сами убеждались во всесилии "жидкой валюты" во внутрилагерных делах…

Основой лагерного быта для многих "блатных" долгие годы являлись (и остаются по сию пору) употребление "чифира" (крепко, до черноты – пачка на кружку – заваренного чая) и курение анаши (по-лагерному – "план", "травка" – продукт цветения конопли; последнее – вековая традиция в Средней Азии, откуда "планокурение" и "пошло" в "воровской мир", а затем – в лагеря). Не годы – многие столетия (в общей сложности) – отсидели "за чай" заключенные (включая и Вятлаг) в БУРах и ШИЗО, а "такса" здесь суровая: обнаруженная при обыске щепотка чая "стоит" 10 суток "штрафняка"… Но "охота пуще неволи": мало кто из прошедших через лесные лагеря (в том числе – и в недавние годы) имеет "нормальные" сердце и печень: основная причина – злоупотребление "зековским бальзамом"… Ну и кроме того – "чифирение" и курение "травки" входили (как непременный атрибут) в ритуал "воровских сходок"…

В гнетуще-аморальной лагерной "пневмосфере" профессиональные уголовники чувствовали себя "как рыба в воде". Нельзя не согласиться с писателем Сергеем Снеговым, на себе ощутившим изуверскую тяжесть сталинских лагерей: нужно различать в общей массе их невольных обитателей тех заключенных, что "угодили" за решетку по так называемым "бытовым" статьям Уголовного кодекса или по бесчеловечно жестоким Указам Президиума Верховного Совета. Это – вполне "нормальные" люди, для которых криминал не является профессиональной деятельностью, не потерявшие связей с временно утраченной "волей": с родителями, женами, детьми… Но не эти "сидельцы", хотя их было большинство, создавали "погоду" в лагерях – в силу целого ряда обстоятельств они представляли собой запуганную, боязливую, робко покорную любому силовому давлению массу. И внутри этой инертной человеческой субстанции, как вирус в питательном бульоне, наливались соками неформальные уголовные группировки, состоявшие из настоящих бандитов – тех, что жили преступлениями, не имели отягощающих их моральных обязательств, кроме установленных "воровским кодексом", семейных связей (они не женились, а "подженивались") и т.п. Попадая в очередной раз на тюремные нары, они громко бахвалились: "Прибыл из "отпуска"! Кому лагерь злой, кому – дом родной!" Многие из них чувствовали себя в "зоне" лучше, чем на "воле": здесь – постоянная крыша над головой, "пайка" идет, в баню водят… А самое главное – это эйфория власти над себе подобными, "серыми людишками" из нижестоящих в лагерной иерархии "зеков": уж тут-то есть где развернуться самым диким страстям, низменным желаниям, животным инстинктам…

Эта "криминальная власть" имела под собой (помимо финансовых) и другие, не менее материальные основания. Еще раз вспомним "классику": "Всякая власть лишь тогда что-нибудь стоит, если она способна защищаться…" Проще говоря: "Винтовка рождает власть." Ну а если адаптировать эти "умозаключения" к лагерным условиям: "Хозяин за "зоной" – "человек с ружьем", хозяин в "зоне" – "человек с ножом". Обзавестись же оружием (ножом, "заточкой", "пикой", топором и т.п.) в лесном лагере для "блатных" не составляло проблем: только за вторую половину 1944-го (относительно "спокойного") года во время обысков в вятлаговских "зонах" было изъято: топоров – 82, "пик" – 41, ножей – 186, железа разного (из коего лагерные "умельцы" и мастерили "колюще-режущие предметы") – 96 килограммов, костылей и гвоздей – 115 килограммов. И это только "верхушка" того "айсберга", что представлял из себя "боевой арсенал" криминальных группировок в лагерях.

Стоит ли после этого удивляться, что "разборки" внутри "зон" – драки, поножовщина, убийства, смертельные избиения заключенных, вооруженные нападения на "представителей администрации" – были "заурядным явлением" во все годы существования лесных лагерей.

Как закономерное следствие этого, "оперативная обстановка" в подразделениях ИТЛ всегда отличалась повышенной напряженностью. Так, в 1951 году (в общем-то еще не выходившем "из ряда вон" по криминогенным показателям) в Вятлаге зафиксированы следующие нарушения заключенными "режима содержания": проявлений бандитизма – 17 (убиты 15 человек, ранены – 4), случаев отказов от работы – 2.681, "промотов" вещимущества – 431, гомосексуального "сожительства" – 217, хулиганства – 304, побегов – 24 (бежавших – 40 человек), попыток к побегу – 25 (при участии 48 заключенных). В том же году на оперучете состояли (как "склонные к побегу") – 1.397 человек.

Следует отметить, что лагерное начальство ставило "борьбу с побегами" на один уровень с "профилактикой отказов от работы" и уделяло этой "борьбе" первостепенное внимание. Конечно, побег из "зоны" (тем более – лесной) – это всегда авантюра с минимальными шансами на успех. "Уйти к зеленому прокурору" из дальних таежных лесов и болот мудрено: ведь только железная дорога связывала эти края с "большим миром" и она достаточно строго контролировалась. В немногочисленных поселениях и деревнях лагерной округи на беглецов "охотились" добровольцы из числа местных жителей: ловили и "сдавали" их, получая при этом премию (как за пушного зверя). Множество бежавших сгинуло в болотах, умерло от голода, заплутав без карты и компаса в дремучих кайских лесах, погибло от пуль розыскных групп (если оказывали сопротивление или не могли, обессилев, идти "своим ходом" назад – в лагерь). Побег из-под стражи квалифицировался как "контрреволюционный саботаж" (статья 58-14 УК РСФСР), наказывался в судебном порядке с применением самых суровых мер – вплоть до "вышки" (расстрела), и собственный "спецлагсуд" на эту последнюю меру не скупился.

И тем не менее – побеги не прекращались: возможность "персонального помилования", реализации сладкой мечты о "воле" грели душу отчаявшегося и разуверившегося лагерника, подвигали его на смертельно авантюрный шаг…

Чаще всего "уходили в бега" уголовники. Приведем воспоминание о таком ("почти удачном") побеге из Вятлага (середина 1950-х годов):

"Одного малюсенького паренька вынесли из "жилой зоны" под видом продуктов в мешке, а при "съеме" этот паренек в общей толпе бригадников вернулся в "зону". Готовый же к побегу "зэк" Юрка по кличке "Бакинский" дождался ухода конвоя из "производственной зоны" и ушел в побег. Его хватились после ночного (поименного) пересчета, но "Бакинский" был уже далеко… Через неделю его поймали уже под Кировым – при переходе железнодорожного моста. Мост оказался охраняемым…"

Были побеги с подкопами, с перестрелкой (когда, отняв у охранников оружие, "побегушники" при задержании "оборонялись" до последнего патрона). Нашумел в свое время дерзкий побег заключенного-финна, который (при преследовании его) "уложил" более десятка солдат-"вохровцев".

Надо сказать, что охрана зачастую "чудес героизма" при ликвидации побегов вовсе не демонстрировала.

Документальное свидетельство: 9 июля 1950 года с 15-го ОЛПа бежали 7 заключенных. Но выставленная на ликвидацию побега розыскная группа вместо поиска беглецов организовала пьянку в деревне Куницыно, в результате чего пьяный солдат Баранов застрелил своего сослуживца Распутько. Вторая розыскная группа потеряла служебную собаку (как выяснилось впоследствии – ее "зарубили" беглецы) и также вернулась без результата…

Политзаключенные совершали побеги крайне редко: подавляющее большинство "пятьдесят восьмой" твердо верили в конечное "торжество советской власти", в ее "справедливость", были убеждены в своей правоте и невиновности, ждали смерти Сталина и амнистии. В наивных бесхитростных стихах провинциального журналиста Семена Милосердова (1921-1988), угодившего в лесной лагерь прямо со студенческой скамьи, эти настроения откровенно "обнажены":

"Медвежатники" и "скокари"Захватили в "зоне" власть:– Эй вы, сталинские соколы,Или с нами вам – не в "масть"?Возле нар сижу и верю я,Что не знал Он ничегоПро разбой кровавый БерииИ опричнину его,И что банду ненавистнуюОн прижмет – держи ответ!Мы сидим и ждем амнистию,А ее все нет и нет…

Крайне сложная, постоянно взрывоопасная внутрилагерная обстановка требовала (по мнению гулаговского и местного начальства) соответствующих (то есть сверхжестких) мер "дисциплинарного воздействия" на заключенных. В реальности эта установка воплощалась в драконовски-карательной так называемой "дисциплинарной практике".

Основным, наиболее "популярным" у лагерных начальников видом наказания, которым они "щедро", не задумываясь "одаривали" (или – по-лагерному – "охавячивали") заключенных по любому поводу, являлось водворение в штрафной изолятор (ШИЗО). Это на самом деле – очень тяжелое наказание: потерять здоровье в неотапливаемом "штрафняке", находясь там без пищи и отдыха, можно в считанные дни. "ШИЗО без вывода на работу" (а значит – "кормежка" через день и "пустой баландой") – это туберкулез, болезни желудка, печени… Сплошь и рядом "загоняли" в БУРы (бараки усиленного режима) и в ШИЗО целыми бригадами – за невыполнение производственных заданий, "плохое поведение" и т.д. Только в третьем квартале 1951 года через это наказание "пропущены" 1.698 человек – за год так можно было пересажать треть, а то и половину всего "контингента" (что, в общем-то, и происходило в действительности).