Христианские левые. Введение в радикальную и социалистическую христианскую мысль - Энтони Д. Уильямс

Кроме того, теология освобождения отвергает представление Маркса и Энгельса о том, что религия есть двигатель ложного сознания, продукт экономического базиса, который стремится сохранить капиталистический способ производства (см. главу 3). Ее представители соглашаются с тем, что Церковь слишком часто увековечивала ложное сознание и поддерживала капиталистическое угнетение, но вместо «марксистского подхода, при котором религия отвергается как опиум, сторонник теологии освобождения должен повышать сознательность через убеждения, которые сообщает ему его вера, призывая к радикальной практике, которая может преобразовать политические структуры, ответственные за угнетение»[785]. Об этом говорится в «Манифесте епископов третьего мира»:

Бог не хочет, чтобы были богатые люди, которые наслаждаются благами этого мира за счет бедных. Нет, Бог не хочет, чтобы бедные люди вечно жили в нищете. Религия – это не опиум народа. Религия – это сила, которая возвышает бедных и низлагает гордых, которая дает хлеб голодным и оставляет голодными тех, кто насытился[786].

Теология освобождения использует аналитический инструментарий марксизма – производственные отношения, эксплуатация, отчуждение, ложное сознание, – когда он полезен, но вполне может отвергнуть или изменить его составляющие, если они бесполезны или неуместны.

Джон Корт утверждает, что теология освобождения на самом деле является формой христианского социализма, а другой исследователь называет ее «самым известным направлением социального евангелизма в Латинской Америке»[787] – хотя, конечно, в ней мы можем обнаружить куда более радикальный взгляд, чем тот, что предлагали Вальтер Раушенбуш или Уильям Блисс (см. главу 4). Было бы чрезмерным упрощением полностью приравнивать теологию освобождения к другим направлениям левого христианства, но у нее есть ряд совпадений и общих акцентов с христианским социализмом, особенно в той мере, в какой теология освобождения основана на интерпретации Библии, таинств и церковного учения[788]. Как и у христианского социализма, идеал теологии освобождения – братство, ибо Бог призывает нас к тому, что Гутьеррес называет «братством между людьми»[789]. Это братство выражается в евхаристии – такие англокатолики, как Стюарт Хедлам (см. главу 1), делают тот же акцент – до такой степени, что, по мнению Гутьерреса, «без реальной приверженности борьбе против эксплуатации и отчуждения, за общество солидарности и справедливости, проведение евхаристии – пустое действие»[790]. Библия и таинства, пишет Берриман, дают представление о том, «какой должна быть жизнь – сообществом братьев и сестер, жизнью совместного пользования и равенства»[791].

Кроме того, теология освобождения разделяет общее представление левого христианства о Царстве Божьем как о том, что должно менять общество здесь и сейчас. По Гутьерресу, «наступление Царства Божьего [имеет] историческую, временнýю, земную, социальную и материальную природу. <…> Борьба за справедливый мир, в котором нет угнетения, рабства или отчуждения труда, будет означать приход Царства»[792]. Это Царство «реализуется в обществе братства и справедливости», обществе, в котором ценности Царства проявляются в земной политике: «Политическое прививается к вечному»[793]. Взгляды теологии освобождения очень близки представлениям Пауля Тиллиха (см. главу 3) и Шейлера Мэтьюса (см. главу 4) – и отличны от идей британских христианских социалистов конца XIX и начала XX века – в том, что они проводят различие между осуществлением Царства Божьего на земле и вечным Царством Божьим, которое будет открыто в грядущем[794]. Царство Божье, утверждает Гутьеррес, проявляется в истории через акты освобождения, но ни процесс освобождения, ни достижение истинно братского общества не отражают «полноту Царства, которое пребывает за пределами истории». Общество должно отражать Царство Божье, и в той мере, в какой общество его отражает, оно может считаться его проявлением, но истинное Царство Божье остается вне времени и пространства[795]. Тем не менее, пишет Берриман, Царство «приближается везде, где люди достигают справедливости и любви»[796].

Заключение

Теология освобождения возникла в определенном контексте. Она стала попыткой применить социальное учение Католической церкви и декларации Второго Ватиканского собора к ситуации в Латинской Америке; средством преодоления зависимости латиноамериканских народов от бывших колониальных держав, которые теперь стали представлять собой центр глобализированного капитализма; и критикой программы развития, предлагавшей принять колониальные, капиталистические ценности и увековечивавшей зависимость обществ третьего мира. Вероятно, именно Медельинская конференция 1968 года и труды Густаво Гутьерреса больше всего способствовали формированию теологии освобождения и развитию таких ее ключевых концепций, как предпочтительный выбор в пользу бедных, раскрытие истины с точки зрения угнетенных, предшествование действия, или праксиса, размышлению и теории, идолопоклонническая природа капитализма и необходимость радикальных перемен для создания общества справедливости и братства. Теология освобождения, опирающаяся на Библию, церковное учение и таинства, делающая акцент на братстве как ключевом понятии и подчеркивающая, что Царство Божье нужно искать в политических и экономических структурах общества, имеет много общего с другими направлениями левого христианства. Сегодня теология освобождения сохраняет актуальность по трем причинам. Во-первых, как утверждал Гутьеррес в 2007 году, несмотря на заявления глобального капитализма о том, что он приносит блага, «бедность резко возросла. Разрыв между богатыми и бедными странами сегодня больше, чем два десятилетия назад. То же самое происходит в каждой латиноамериканской стране»[797]. Во-вторых, теология освобождения позволяет критиковать апеллирующие к религиозным ценностям популистские правительства вроде кабинета Жаира Болсонару в Бразилии[798]. В-третьих, как мы увидим в следующей главе, теологию освобождения оказалось достаточно легко адаптировать под условия многих других регионов мира.

Глава 7

Свободу пленным: теология освобождения в мировом масштабе

В августе 1989 года, в разгар борьбы против апартеида в ЮАР, архиепископ Десмонд Туту в рамках кампании ненасильственного гражданского неповиновения провел в кафедральном соборе святого Георгия в Кейптауне Экуменическую службу сопротивления. Во время проповеди Туту в собор вошла южноафриканская полиция безопасности. Полицейские выстроились у стен и окружили паству. У некоторых из них были блокноты и диктофоны, чтобы фиксировать все, что епископ скажет против правительства ЮАР или режима апартеида. Туту обратился к ним напрямую: «Вы могущественны, очень могущественны, но вы не Бог. Я служу Богу, над которым нельзя насмехаться. Поэтому, так как вы уже проиграли, сегодня я приглашаю вас присоединиться к победившей стороне»[799]. Для Туту, как и для других сторонников теологии освобождения, конец несправедливости и подавления неизбежен. Джим Уоллис, присутствовавший при этих событиях и рассказавший о них, заявляет, что «именно христианская вера [Туту] давала ему силы в трудные времена» – силы пройти «через горнило южноафриканских репрессий и отчаяние апартеида»[800].

Мы уже рассмотрели подробно теологию освобождения, возникшую в Латинской Америке в ответ на капиталистическую зависимость, девелопментализм и угнетение, и теологию освобождения, возникшую в США