Волшебный пояс Жанны д’Арк - Екатерина Лесина

— Скажи мне, что тебя столь гложет, что ты предаешься подобному безумию? — Гийом обвел рукой комнату, которая за прошедшие дни преобразилась. — Твоя супруга пребывает в печали и весьма о тебе беспокоится, но не смеет нарушить твое уединение… В чем дело?

— Ты знаешь.

— Все еще печалишься о той девке?

— Она не была девкой!

— Была, — спокойно ответил Гийом. — Девицей. Женщиной. Как хочешь, так и назови, но факта не изменить. И была безумна, но почему-то вы все приняли это безумие за проявление святости.

Гийом пнул золотой кубок, который покатился, расплескивая остатки вина.

— Чего ты от меня хочешь?

Гийом не ответил. Он никогда не отвечал на вопросы прямо. И сейчас замолчал, и молчание это длилось, длилось…

— О тебе пошли нехорошие слухи, Жиль, — произнес он наконец. — Пока им не верят, но… лишь пока.

— Какие слухи?

— Говорят, что будто бы твой дед обучил тебя неким вещам, которые доброму католику знать не пристало… и будто бы ты душу не то продал, не то продать собираешься…

Если бы она была у Жиля, он бы продал, обменял на иную, которая ушла.

— Пока слухам этим не больно-то верят… но послушай моего совета. Уезжай.

— Куда?

— Домой. Война еще длится, но исход ее уже предрешен. — Гийом поднялся. — Народ не простит англичанам ее смерти…

— И это выгодно тебе?

— Ты удивлен?

— Нет.

— Выгодно. Видишь ли, друг мой, между нами разница в том, что я не боюсь признать очевидное. Мертвая Жанна мне ближе и полезней живой. Безопасней. Англичане сделали за нас всю грязную работу… уверенные, что если ее не станет, то к ним вернется удача… а теперь их ненавидят все, от мала до велика… и значит, им на этой земле не зацепиться. Мы же можем скорбеть. Воевать. И побеждать.

— Ты ублюдок, — спокойно произнес Жиль.

— Знаю. — Гийом усмехнулся: — Как и ты. Но я хотя бы не пытаюсь представить себя благородным рыцарем…

— Стой! — окрик Жиля заставил Гийома остановиться. — Я ведь… я ведь тоже мертвым выгодней, чем живым?

— Пожалуй, — согласился Гийом. — Но к тебе у меня имеется слабость…

Ложь.

Впрочем, за годы придворной жизни Гийом научился обращаться с ложью так, что она походила на правду. Она отчасти и была правдой.

Жиль был ему симпатичен.

Прежде.

Гийом даже понадеялся было, что ему удалось встретить человека, способного оценить что величие замыслов, что тонкости интриг. Но нет… слишком мягкий, слишком совестливый.

Слабый.

Слабость Гийом ненавидел. И еще вот это запоздалое раскаяние, когда люди, озираясь и поняв, что сотворили, начинают искать виновных. Находят. А себя бьют в грудь, утверждая, будто не ведали, что творят.

Он и вправду был опасен, страдающий маршал, который знал, пожалуй, слишком много. И ведь заговорит. Если не сейчас, то завтра, послезавтра… а потому… нет, нельзя убивать сейчас, подтверждая этой смертью слух о проклятье и Божьем гневе.

Но можно сделать так, чтобы словам Жиля, если вдруг случится такое, что он решит покаяться прилюдно, не поверили.

И Гийом сделает.

Уже делает.

Тот ли разговор стал причиной, или же остатки души Жиля все ж перегорели, но он вдруг успокоился настолько, чтобы оглядеться. А оглядевшись, сам себе ужаснулся, тому, до чего жалким и ничтожным он стал.

— Нет, — сказал он себе, разглядывая свое отражение в бронзовом зеркале. Лицо было красно и одутловато, а дыхание столь зловонно, что сам Жиль ощущал его и кривился от отвращения. — Хватит… я не безумен.

Он сказал это и замолчал, пытаясь понять, ответят ли. И сам же рассмеялся: от кого, Господи, он ждет ответа? От девчонки, которая сгорела, а прах ее был развеян?

Она была безумна… или верила… Но не зря дед говорил, что безумие и вера сродни друг другу. А Жиль не хочет становиться одним из тех юродивых, которые всегда и во всем видят знак Его руки.

Дед был мудр. Он бы сумел найти верные слова… объяснить… уберечь…

Остановить.

Ничего, Жиль и сам справится.

Знание — вот что спасет от веры… знание и покой Тиффожа… каменные коридоры, тишина и умиротворение библиотеки, и той явной, что доступна многим, и иной, скрытой, запертой в дедовых лабораториях…

Их ведь не разобрали.

И дедовы записи… Он говорил, что почти уже нашел, почти открыл секрет вечной жизни. Да, пожалуй, Гийом прав. Пора возвращаться домой, если король, конечно, отпустит.

Когда отпустит.

Как ни странно, но случилось это скоро. Король, прежде не единожды говоривший, что будто бы видит в верном рыцаре свою опору и надежду, что полагает его естественным оплотом всех добродетелей, переменился.

Во взгляде его появилась некая подозрительность, которая порой сменялась брезгливостью, а то и вовсе отвращением. Теперь он если и заговаривал, то свысока, и старательно избегал всяческих встреч. Когда же Жиль сказал о своем желании оставить двор, то Карл с готовностью поддержал это желание.

— Езжайте, мой друг, — сказал он холодно, так, что ни у кого не осталось и тени сомнений, что другом Жиля он вовсе не считает. — Вы славно потрудились во благо короны. И ныне настал черед отдыха… Мы благодарны вам за верную службу…

Вежливые слова.

Ледяные.

И странное ощущение, что Карл собирался сказать совсем иное.

Впрочем, странности, окружавшие Жиля, множились. Он вдруг с удивлением обнаружил, что не только Карл избегает его, но и многие, с кем Жиль прежде если не дружил, то всяко приятельствовал, предпочитают ныне делать вид, будто вовсе с Жилем де Ре не знакомы.

Правильно Гийом сказал — уезжать надобно.

Мысль об отъезде всецело завладела разумом Жиля. Теперь родной замок представлялся ему местом, где он обретет долгожданное счастье. И Жиль торопился. Будь на то его воля, он бы вовсе отправился в Тиффож верхом, в одиночестве, но нынешнее его положение не позволяло подобного.

И Жиль, теряя терпение, ожидал, когда соберется обоз.

Супруга его, недовольства которой он втайне опасался, известию об отъезде обрадовалась.

— Я не верю тому, что говорят о вас, — сказала она, взяв Жиля за руку. И это прикосновение теплых мягких ее ладоней заставило его вздрогнуть. — Ни одному слову…

— А что говорят?

О слухах самого разного свойства ему уже доводилось слышать, но Жиль так и не сумел добраться до сути.

— Говорят… — Щеки Катрин порозовели. — Говорят, что будто бы вы устраиваете в покоях своих оргии… и будто бы приглашаете на них женщин дурного свойства… и мужчин… и поносите имя Господа нашего… и поклоняетесь богам языческим…

— Чушь!

Жиль выкрикнул это и смутился, что испугал жену, но она лишь робко улыбнулась:

— Я знаю, муж мой и господин. И я говорила это… говорила не единожды…

Но кто поверил ей?

— Спасибо, — Жиль обнял жену и поцеловал в холодную щеку ее.

Чем он заслужил подобную преданность?

— Я был не самым лучшим мужем…

— А я не самой лучшей женой, — грустно улыбнулась она. И Жиль увидел крохотные морщинки у губ и у глаз. Сколько лет прошло с той поездки… и с похищения… и с нелепой их свадьбы в старой церквушке… Много.

— Я знаю, — меж тем продолжила Катрин, глядя в глаза, и в этом она была смелей и честней короля. — Знаю, что ваш дед говорил вам, что я оказалась бесплодна…

Ее руки легли на живот.

— И что вам надо избавиться от меня… и если бы у меня имелась совесть, я сама бы избавила вас от своего присутствия в вашей жизни, отправившись в монастырь. Но, Жиль, я так любила жизнь… и люблю… я думала о монастыре, но я боюсь…

— Катрин, я никогда не заставлю вас…

— Я знаю, — перебила она. — Знаю! Как знаю и то, что вы запретили своему деду… использовать иные средства… Я его боялась. Он желал моей смерти, и если бы не вы… Вы исполнили ту клятву, которую давали перед Богом. А я исполню свою. Я буду с вами в радости и в горе… и я верю, что все те, кто ныне злословит, вскорости забудут о вас. А мы… мы постараемся быть счастливы…