Непарадигматическая лингвистика - Татьяна Николаева

• *(e/o)TH

• *(e/o)DH.

Рассуждения автора по поводу трех последних дейктиков окажутся важны для третьей главы настоящей монографии, так как один из важнейших вопросов отождествления партикул – это объединение / не-объединение глухих и звонких инициалей и исходов. К. Шилдз [Shields 1992: 30] полагает, что исходная форма (basic variant) была здесь *(e/o)DH, а остальные были ее производными. Однако и *t развивался самостоятельно и легко контаминировался с другими частицами[94]. Изначальное значение этой партикулы с звонким исходом *-dh было ’not – here-now’. Отсюда: *me-dhi (’in the midst of) и предлог μέτα, то есть ’then and there’.

Это же значение К. Шилдз видит в сочетании вокалической партикулы с сигматическим формантом *(e/o)s. Сигматический показатель формирует аорист, будущее время, субъюнктив, дезитератив, претерит, отчасти презент и участвует в показателе 2-го и 3-го лиц. Каким же образом это *-s могло появиться в настоящем времени? Шилдз считает это результатом сложного ре-анализа и комбинации с *-t, который являлся показателем презенса.

Постепенно, по мнению К. Шилдза, на уровне диалектного разъединения происходит разделение значения ’not now’ на время прошедшее и время будущее. Это связано с ре-анализом партикулы (дейктика) *(e/o)T, имеющем исходную форму c *-dh. Разные преображения этого сложного дейктика лежат, по мнению К. Шилдза, в основе германского дентального претерита.

Также дейктического происхождения, по гипотезе К. Шилдза, является и индоевропейская копула *es, которую носители языка той поры из значения ’that’ функционально преобразовали в ’that is’.

Процесс формирования множественного числа шел, по мнению К. Шилдза, параллельно с образованием парадигмы имени и имел в качестве окончаний те же самые дейктики (суффиксы), то есть: *(e/o)N, *(e/o)S, Все остальные присоединяемые элементы вторичны и являются результатом ре-анализа или контаминации. Так, 3-е лицо множественного числа формировалось как *(e/o)N, потом же добавилось *-ti. Функциональное значение 3-го лица – это ’отдаленность’. (Тут нужно вспомнить указанные выше мои наблюдения о значимости и неслучайности самой структуры местоименной парадигмы, о которой упоминалось в § 4 [Николаева 2002].)

В результате сложения-разложения и снова сложения глагольных индоевропейских протоформ К. Шилдз выводит существование пяти этапов эволюции реконструируемого индоевропейского глагола.

1 этап. Личность-неличность. Личность маркируется энклитикой в 1-м лице местоимения. Остальные имеют нулевой показатель. Параллельно возникают парадигмы имени и глагола, прежде всего – с тематической гласной *-a. Классная основа с *-а дополняется дейктической частицей *-i [Shields1992: 97]. На этой стадии не было показателей залога, вида, наклонения и глагольное время «was indicated by means of enclitic deictic particles which signified ’now’ or various degrees of ’not now’» [«обозначалось посредством дейктических частиц энклитического характера, которые имели значение ’now’, а также различные степени значения ’not now’»] [Shields 1992: 121].

Итак, партикулы (дейктики), столь нелюбимые «по-уровне-вой» лингвистикой, были самыми активными языковыми элементами этой ранней поры развития языка индоевропейцев.

2 этап. Язык становится флективным. Разнообразные варианты и фонетические сандхи грамматикализируются и становятся суффиксами. Но язык еще тогда не разделился на диалекты. Эпоха кончается возникновением копулы *es, возникновением медия, среднего залога, и использованием энклитических квантитативных элементов для характеризации несингулярности.

3 этап. Начинают сосуществовать *-s, *-t, *0. Появляется *-k. В это время ^a-класс начинает процесс ассимиляции и расщепления на о-класс и класс атематический.

Эта стадия заканчивается развитием оппозиций первичных и вторичных окончаний и бифуркацией категории «не-сингуляр-ность» на двойственное число и множественное. Формальным средством начинает становиться аблаут. Анатолийская ветвь становится особой группой.

4 этап. Только на этом этапе возникает тот самый индоевропейский, который традиционное языкознание обычно реконструирует. Этот период заканчивается отделением германской группы. Возникают перфект и аорист. В конце периода появляются – как особые по своей семантике – модальные основы.

5 этап. Происходит стремительная дифференциация индоевропейских диалектов. В глагольной системе имеет место «the shift of the meaning of the aorist and perfect to past tense» [«переход семантики аориста и перфекта к значению прошедшего времени»] [Shields 1992: 123]. Начинает развиваться «алломорфизация». Модальные элементы расщепляются на категории субъюнктива и оптатива. Формируется имперфект, и начинают возникать различные и разнообразные формы футурума.

Вся книга К. Шилдза по сути строится на партикулах и их роли в формировании системы индоевропейского глагола. Однако, кроме партикул, в словоформах этого языка есть еще некие знаменательные основы (корни), которые в описании Шилдза не фигурируют. Есть еще и «тематические гласные», о которых знают все студенты первого курса и о которых на самом деле не знает никто. А именно – что это такое, эти тематические гласные: показатели чего-то, остатки былых показателей? (Об этом Шилдз пишет в специальной статье: [Шилдз 1990].)

Монография Г. Т. Поленовой [Поленова 2002] очень обстоятельна и демонстрирует искреннее желание автора понять, какие архаические универсалии стоят за формирующимся енисейским глаголом. Книга написана под влиянием идей А. П. Дульзона, видевшего много общего в строении урало-алтайских и индоевропейских языков [Дульзон 1968; 1969; 1971]. Эта книга, тем не менее, как будто бы далека от монографии К. Шилдза, но некоторые места в этих двух книгах просто поражают совпадениями.

Книга Г. Т. Поленовой понятна и неспециалисту по енисейским языкам (каковым, то есть неспециалистом, я и являюсь), поскольку «енисейские языки сохранили, по общему мнению кетологов, наиболее архаичные черты языка в целом» [Поленова 2002: 6]. Поэтому по этой книге можно судить о языковых истоках в их глубокой архаике. Как пишет Г. Т. Поленова, внутри енисейского глагола «заложена вся необходимая информация о предложении»[95]. В состав енисейской глагольной словоформы может входить семь и более морфем. Существенно, что имя и глагол в этих языках первично недифференцированы. Во многом имя и глагол различаются, как можно видеть по книге, только позициями формантов, что очень хорошо показано. Наглядно демонстрируется, что все падежные формы имени можно присоединить к любым личным и неличным формам глагола. Таким образом, как пишет Г. Т. Поленова, в енисейских языках до сих пор все слова лишены показателей соответствующих частей речи. Их частеречная принадлежность может быть определена лишь по окружающему их контексту, то есть не на морфологическом, а на синтаксическом уровне.

Каждому именному классу соответствует свое вопросительное предложение. В связи с этим положением можно вновь вернуться к идеям Н. Ю. Шведовой о местоимениях как «исходах бытия».

Большая часть имен – имена неодушевленные. Их 90 %. Специальные показатели этого класса в глаголе: b—v—m. Они сопоставляются с притяжательным местоимением bi.

В основе грамматической системы енисейских языков, по теории Г. Т. Поленовой, лежит идея классности, т. е. различается живой / неживой, одушевленный / неодушевленный, класс вещный и невещный и под.

Классный строй языка закончился, по ее мнению, с концом матриархата.

Как и в индоевропейских языках, местоимения состоят из частиц. Г. Т. Поленова предполагает, что в праенисейском было множество частиц с классно-локальным значением.

Как и К. Шилдз, Г. Т. Поленова считает, что временные показатели родились из первоначальных спациальных, пространственных.

Лингвистические факты при этом были такими:

а) локальными уточнителями были гласные: i/e – u – a/o;

б) показателями класса были согласные.

Итак, гласный уточнял местонахождение предмета по отношению к говорящему, а согласный указывал его класс.

Основная семантическая оппозиция классности была следующей: социально значимый, активный / социально малозначимый, пассивный. Конкретно это выражалось противопоставлением: b/m : t : d. Не правда ли, это напоминает *-m первого лица в индоевропейском, а также показатель определенности в 3-м лице индоевропейского? Напоминает и тяготение местоименных клитик к имени со значением определенности или той же «классности» (см. данные македонского языка). Строго говоря, мы и здесь имеем как выражение основной оппозиции противопоставление губного и дентального.

Таким образом, корневые указательные слова – дейксисы – имели структуру CV (вспомним славянские партикулы) или структуру VC – как метатезу. Частица могла быть выражена, как и в индоевропейских языках, чистым V. Так, существенно, что «ближность» выражается через *i (вспомним индоевропейское *i, выражающее пространственную близость; см. об этом выше).