Красные пианисты - Игорь Бондаренко

Ганс всегда испытывал волнение, когда женщины раздевались. Восхитительно смотреть, как женщины берутся за подол платья, чтобы через секунду стянуть его через голову, или привычным жестом распускают «молнию» на юбке, и она валится к их ногам.

Петерс сделал легкое движение и вскочил на ноги. На его молодом теле не было даже складочки жира.

В ванной висело большое зеркало, и он подошел к нему. Из зеркала глянули черные маслянистые глаза. Жестковатые темные волосы слегка блестели — он постоянно пользовался бриолином. Сейчас он сбреет колючую щетину с подбородка и щек, освежится одеколоном, облачится в белый костюм…

Рита ждала его на бульваре Ронсар. На ней были серая плиссированная юбка и красная блузка с жабо. Легкой походкой, с улыбкой пошла она навстречу Гансу. Нет, ему определенно нравилась эта высокая стройная итальяночка.

Она довольно сносно говорила по-немецки. Небольшой акцент, не всегда правильно произносимые слова очень мило звучали в ее устах и придавали сказанному особую пикантность.

Еще в одну из первых встреч Рита сказала Гансу, что они уехали из Италии, потому что отцу не нравились порядки, заведенные Муссолини. Когда Петерс спросил, что связывает ее с этой уже не очень молодой женщиной, кажется Еленой, Рита ответила, что Лена помогает ей изучать французский язык. И вообще Лена — хорошая женщина, и она привязалась к ней.

Петерс об этом спросил, конечно, ее в первую их встречу. Первая их встреча состоялась ранней весной, два месяца тому назад.

Получив приказ Раттенхубера познакомиться с итальянкой, Петерс сделал так, чтобы она попала в его кресло.

— Вы, кажется, из-за меня пропустили очередную? — спросила Рита по-французски. Французскому Петерс уже немного подучился. Во всяком случае, все, что касалось его профессии, понимал.

— Уи, мадемуазель.

— Почему вы это сделали? — спросила Рита, подняв на него свои бархатные глаза.

— Такую головку должен делать только мастер, к такой головке должны прикасаться только руки мастера. — Петерс с трудом подбирал слова. — А не говорит ли мадемуазель по-немецки? — спросил он.

— В университете я изучала немецкий, потом с отцом мы жили в Берне, так что могу объясняться и по-немецки.

— Дас ист шён! — с неподдельной радостью воскликнул Петерс.

— Вы немец? — с любопытством спросила Рита.

— А как вы догадались? — в свою очередь спросил Ганс.

— У вас совсем другой выговор, другой акцент, совсем не похожий на бёрнердойч.

— Да, я немец. Стопроцентный немец и совсем недавно оттуда. — Петерс кивнул головой в ту сторону, где должна была, по его мнению, находиться Германия.

Он ждал следующего вопроса, но Рита его не задавала.

Тогда Петерс поинтересовался:

— А вы не бывали в Германии?

— Нет.

— Это ваше счастье!

— Почему?

— Потому что эта страна превратилась в огромную тюрьму.

И эти слова у Риты не пробудили любопытства.

Петерс решил не спешить. Пустил в ход набор своих обычных комплиментов, но они, по всему видно, скользнули мимо Ритиного сердца. Петерс сказал, что она очень мило произносит слово «шё-ён»[20] и теперь это слово всегда будет ассоциироваться с ней, с Ритой.

У итальяночки были шелковистые длинные волосы, они просто текли у него между пальцами. Ганс не преминул сказать ей и об этом.

— Не могли бы вы сегодня поужинать со мной? Я знаю один замечательный ресторанчик!

— Сегодня — нет.

— А завтра?

— Вам этого хочется?

— Очень.

— Хорошо, — согласилась Рита.

Ресторанчик действительно оказался симпатичным. Вместо электрических лампочек в бронзовых старинных подсвечниках горели свечи. Настоящие свечи, а не их имитация, которую можно было встретить даже в кирхах. Ресторанчик славился итальянской кухней, а Рита соскучилась по национальным блюдам. Дома она готовила редко.

На деревянный помост вышло несколько музыкантов. Полилась мягкая, мелодичная музыка. Одна пара пошла танцевать. Ганс с Ритой тоже танцевали танго.

Вдруг на помост выскользнула танцовщица в черном трико с блестками. Откуда-то сбоку ударил яркий луч — зажегся прожектор.

Ганс резким движением закрыл глаза.

— Что с вами?

Петерс ответил не сразу.

— Извините, не сдержался. Они тоже всегда зажигали прожектора.

Рита ждала, что он пояснит свою мысль, но Петерс молчал. Тогда она спросила:

— Кто — они?

— Охранники. В концлагере…

— Вы были в концлагере?

Петерс молча кивнул. Она не решалась расспрашивать дальше. Было видно, что ему тяжело вспоминать об этом. Но через некоторое время он сам заговорил.

— У них там было много забав. Зимой они любили выгонять заключенных на аппельплац. Не всех. Несколько человек из барака. Заставляли раздеться догола. Направляли на них с вышек прожектора и поливали водой из брандспойтов… Заключенные, конечно, пытались убежать, уклониться от струй ледяной воды, но эсэсовцы их снова ловили лучами прожекторов и снова поливали… И еще у них была такая «игра». Провинившегося заставляли танцевать в лучах прожекторов. Танцевать и не закрывать глаз, не опускать головы! И в какую бы сторону вы ни поворачивались, вам в глаза бил острый, как бритва, свет.

Все это было правдой. Петерс через все это прошел. Поэтому в его словах звучало неподдельное волнение. У Риты на глазах невольно выступили слезы. Ганс заметил это и как бы спохватился:

— Зачем я рассказываю вам об этом?

— Нет, нет, рассказывайте, простите меня. — Рита уголком платочка смахнула слезинку со щеки.

— Нет, мы не будем больше говорить об этом, — твердо сказал Петерс.

Как хотелось Рите сказать Гансу, что она не только ненавидит фашизм, но и борется с ним! Но разговоры на эту тему с кем бы то ни было ей были строжайше запрещены Альбертом.

Ресторанчик они покинули после полуночи. Ганс проводил ее. На прощание Рита позволила поцеловать себя.

Дома, приняв ванну и очутившись в теплой постели, Рита, переполненная впечатлениями, долго не могла уснуть.

Говорить ли Альберту о своем новом знакомом? Если она скажет, то как бы поставит под сомнение его рассказ о концлагере, о побеге…

Ганс по дороге успел ей рассказать и об этом.

Нет, она не станет пока ничего говорить Альберту. Она поговорит с Леной. Знает ли она бывшего депутата рейхстага от Германской коммунистической партии Франца Зигеля?

Рита спросила в тот вечер Ганса, не собирается ли он продолжать бороться с фашистами.

— Нет, — ответил Ганс. — Я не хотел бы снова попасть к ним в лапы! Вам, наверное, трудно меня понять.