Таинство - Клайв Баркер

— Ну, теперь ты доволен? — пробормотал Джекоб.

Уилл не отважился спросить, к кому обращен этот вопрос — к тому, кто завладел телом Джекоба, или к лежащему перед ними трупу. Он снова против воли Джекоба заставил его увидеть это жуткое зрелище и теперь стыдился своего поступка. К тому же тошнота подступала к горлу. Но не при виде тела. Оно не особенно его беспокоило; оно было не ужаснее, чем туша, висящая в лавке мясника. Его побуждала отвернуться мысль о том, что, возможно, так выглядел и Натаниэль, чуть лучше или хуже. Уилл всегда представлял себе, что Натаниэль и в смерти был совершенен, что его раны были залечены добрыми руками, чтобы мать могла запомнить его безупречным. Теперь он знал, что это не так. Натаниэля отбросило в витрину обувного магазина. Скрыть такие глубокие раны невозможно. Неудивительно, что Элеонор проплакала несколько месяцев и заперлась у себя. Неудивительно, что она стала есть таблетки, а не яичницу с хлебом. Он не понимал, какие душевные страдания выпали на ее долю, когда она сидела рядом с его постелью, а он умирал. Но теперь он понял. А когда понял, щеки запунцовели от стыда: каким же он был жестоким.

С него довольно. Пора сделать то, чего давно хотел Стип, — отвернуться. Но теперь они поменялись ролями, и Стип это знал.

— Хочешь рассмотреть получше? — услышал Уилл его голос, и в следующий момент Стип присел на корточки рядом с телом Томаса и стал разглядывать его раны.

Теперь передернуло Уилла, его любопытство было более чем удовлетворено. Но Джекоб не отпускал его.

— Посмотри на него, — бормотал Стип, обводя взглядом искалеченный пах Томаса. — Лисичка им потрапезничала?

В голосе Стипа слышалась нотка фальшивой шутливости. Он ощущал это так же глубоко, как и Уилл, а может, еще сильнее.

— Так ему и надо. Нужно было получать удовольствие от своего члена, пока еще он мог размахивать им направо и налево. Бедный, глупый Томас. Роза не раз пыталась его соблазнить, но он был стойкий как кремень. Я ему говорил: «Если ты не хочешь Розу, у которой есть все, что только может пожелать мужчина, то ты вообще не можешь желать женщину. Ты содомит, Том». Он отвечал, что я слишком прост.

Стип подался еще ближе, чтобы пристальнее рассмотреть рану. Острые зубы лисы проделали аккуратную работу. Если бы не кровь и несколько клочков плоти, можно было подумать, что этот человек родился без члена.

— Ну и вид у тебя теперь, Томас! — сказал Стип, переводя взгляд с выхолощенного паха на ослепленную голову.

Тут был и еще один цвет, которого Уилл не заметил раньше. Синеватый оттенок на внутренней поверхности губ художника, на зубах, языке.

— Ты принял яд? — спросил Стип и наклонился к лицу Томаса. — Зачем ты сделал такую глупость? Уж наверняка не из-за Рукенау. Я бы защитил тебя от него. Разве я не обещал?

Он протянул руку и провел пальцами по щеке мертвеца, как сделал это днем раньше, когда они прощались.

— Разве я тебе не говорил, что со мной и Розой ты будешь в безопасности? О господи, Том. Я бы не допустил, чтобы ты страдал.

Он отстранился от тела и сказал громче, словно делал официальное заявление:

— Во всем виноват Рукенау. Ты отдал ему свой гений, а он отплатил тебе безумием. А значит, сделался вором. Это как минимум. Больше я не буду ему служить. И никогда его не прощу. Пусть вечно остается в своем паршивом доме, но я никогда не буду рядом. И Роза тоже. — Он встал и понизил голос. — Прощай, Том. Тебе бы понравился остров.

И он отвернулся от тела, как отвернулся вчера от живого человека, и пошел прочь.

Теперь эта сцена замигала, моросящий дождь, розы и тело, лежавшее под тем и другим, в одну секунду скрылись из вида. Но в этот момент Уилл увидел лису — она стояла на границе рощи и смотрела на него. Луч солнца пробился сквозь дождевые облака и нашел зверя, покрыв золотом его поджарые бока, заостренную морду и мотающийся хвост. Уилл встретил немигающий взгляд лисы, в котором не было угрызений совести за то, что она пообедала сегодня гениталиями. Взгляд, казалось, говорил: я зверь — и не смей осуждать меня.

Потом они оба исчезли — лиса и солнце, ее осенившее, — и Уилл вернулся в темную рощу над Бернт-Йарли. Перед ним стоял Джекоб, которого Уилл все еще держал за руку.

— Ну, тебе достаточно? — спросил Стип.

Вместо ответа Уилл отпустил его руку. Да, этого было достаточно. Более чем достаточно. Он оглянулся, чтобы убедиться: ничего из виденного им не осталось. Это его успокоило. Деревья снова стояли безлистые, земля обледенела; единственными телами были тела двух птиц — одна со сломанной шеей, другая — заколотая. Но на самом деле он даже не был уверен, что находится в той самой роще.

— Это… это случилось здесь? — спросил он, поднимая глаза на Джекоба.

Лицо, все в слезах, опухло, глаза помутнели. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы сосредоточиться на вопросе.

— Нет, — сказал он наконец. — Симеон в тот год жил в Оксфордшире…

— Кто такой Симеон?

— Томас Симеон, человек, которого ты только что видел.

— Томас Симеон…

— Это было в июле тысяча семьсот тридцатого. Ему тогда исполнилось двадцать три. Он отравился пигментами, которые сам и смешивал. Мышьяковые и небесно-голубые.

— Это случилось в каком-то другом месте, — сказал Уилл. — Почему вы вспомнили об этом?

— Из-за тебя, — тихо ответил Джекоб. — Ты вызвал его в моей памяти. И не чем-то одним.

Он отвернулся от Уилла, устремил взгляд сквозь деревья в сторону долины.

— Я узнал его, когда ему было столько, сколько сейчас тебе. Он словно был моим. Слишком нежный для мира иллюзий. Он с ума сходил, пытаясь найти путь в этом порочном мире. — Он посмотрел на Уилла острым, как его нож, взглядом. — Бог — трус и показушник. С годами ты это поймешь. Он прячется за выигрышными формами, хвастаясь совершенством Своего творения. Но Томас прав. Даже в своем жалком состоянии он был мудрее Бога.

Джекоб поднес ладонь к его лицу, отставив мизинец. Значение этого жеста было совершенно ясно. Не хватало только лепестка.

— Если б мир был проще, мы бы в нем не потерялись, — сказал Джекоб. — Мы бы не жаждали обновления. Мы бы не хотели вечно чего-то нового, вечно чего-то нового! Мы бы жили так, как хотел жить Томас, трепеща перед тайнами лепестка.

Стипу, похоже, показался слишком томным его голос, и он придал ему ледяную холодность.

— Ты совершил ошибку, мальчик, — сказал он, сжимая кулак. — Ты пил там, где глупо было пить. Мои воспоминания теперь в твоей голове. Как и Томас. И лис. И безумие.

Уиллу не понравились эти слова.

— Какое еще безумие? — спросил он.