Таинство - Клайв Баркер

— Александр, — позвала женщина вкрадчивым голосом. — Вернись. Ты меня слышишь, Александр?

Он несся по коридору, и сладкоголосый зов его не трогал. И он знал почему. Только мать, которую он ненавидел всеми фибрами души, называла его так. Эта женщина могла призывать жертву голосом сирены, но, если она навешивала на него ненавистное «Александр», он оставался в безопасности.

Джеффри выскочил из здания, спрыгнул со ступенек в снег, бросился к живой изгороди, ни разу не обернувшись. Он нырнул в заросли, выбежал на дорогу. Легкие у него горели, сердце бешено колотилось, и его охватило такое ощущение счастья, что он едва ли не радовался тому, что вкушает его в одиночестве. Позднее, рассказывая об этом, он тихим, скорбным голосом говорил о том, как потерял друга. А тогда он кричал, и смеялся, и чувствовал себя (ах, какая извращенность была во всем этом!) тем более в радостном настроении, что он не только перехитрил эту шлюху, но еще и видел гибель Дела — доказательство того, какой смертельной опасности подвергался он сам.

Гикая и спотыкаясь, он вернулся в машину, припаркованную ярдах в пятидесяти, и, не обращая внимания на то, что дорога обледенела (теперь он мог ничего не бояться — он был неуязвим), понесся с сумасшедшей скоростью назад в деревню, чтобы поднять тревогу.

А Роза в здании Суда чувствовала себя глубоко несчастной. Она была вполне довольна до прихода Александра и его тяжеловесного приятеля, сидела себе, вспоминала места получше и дни поприятнее. Но теперь воспоминания оборвались, и нужно быстро принять решение.

Скоро к дверям Суда заявится толпа. Она знала, что Александр постарается. Они будут исполнены праведного гнева и наверняка, если она не скроется, попытаются сотворить с ней что-нибудь непотребное. Ей не в первый раз приходилось быть гонимой и преследуемой. Один неприятный инцидент произошел в Марокко всего год назад, когда жена одного из ее случайных ухажеров повела против нее малый джихад, что сильно развеселило Джекоба. Ее муж, как и этот тип, лежавший сейчас у ее ног, умер in flagrante delicto,[8] но — в отличие от Доннели — ушел в мир иной с широкой улыбкой на лице. Эта-то улыбка и привела в бешенство его жену: она не видела и намека на подобное за всю свою жизнь и от этого загорелась местью. А потом в Милане — ах, как она любит Милан! — была сцена и того хуже. Она задержалась там на несколько недель, пока Джекоб ездил на юг, и затесалась в компанию трансвеститов, которые занимались своим небезопасным ремеслом в районе парка Семпионе. Ей всегда нравились искусственные штуки, и эти красотки, которые, на мужской взгляд, были этакими самодельными женщинами (местные называли их viados, что значит «фавн»), очаровали ее. Она чувствовала странную общность с ними и, возможно, даже осталась бы в городе, если б один из сутенеров по имени Генри Кампанелла, страдавший время от времени приступами садизма, не вызвал ее гнев. Узнав, что он с изощренной жестокостью избил одну из их компании, Роза не выдержала. Такое случалось редко, но если случалось, то неизменно заканчивалось кровью. И кровью обильной. Она удавила этого негодяя, засунув ему в горло то, что считалось его мужским достоинством, и выставила тело на всеобщее обозрение на Виале Чертоза. Его брат, тоже сутенер, собрал небольшую армию из уголовников и наверняка убил бы ее, если б она не бежала на Сицилию под крылышко Стипа. И все же Роза часто вспоминала своих сестер из Милана, как они сидели, болтая об операциях и силиконе, как щипались, миловались и обжимались, изображая женственность. А вспоминая о них, она вздыхала.

Хватит воспоминаний, сказала она себе. Пора сматываться, пока за ней не пришли собаки — как дву-, так четвероногие. Она взяла свечу в свою маленькую гардеробную и упаковала вещи, то и дело напрягая слух. Она слышала вдали голоса на повышенных тонах и решила, что Александр сейчас в деревне, рассказывает небылицы, как это обычно делают мужчины.

Спешно закончив сборы, Роза попрощалась с телом Делберта Доннели и, позвав свои четки, простилась с этим местом. Она намеревалась двинуться на северо-восток по долине, чтобы как можно дальше уйти от деревни и этих идиотов. Но стоило ей ступить на снег, как ее мысли обратились к Джекобу. Отчасти она была готова оставить его в неведении относительно того, к чему привели ее игры. Но в глубине души знала, что обязана его предупредить, хотя бы из сентиментальных побуждений. Они провели вместе столько десятилетий, споря, страдая, в своей странной манере отдавая себя друг другу. Хотя его недавняя слабость ее разочаровала, она не могла его бросить, не исполнив последний долг.

Повернувшись к холмам, которые проявились после отступления метели, она быстро нашла его. Для этого ей не требовались органы чувств: в них обоих было по компасу для того, чтобы находить друг друга. Ей нужно было только отпустить стрелку и дать ей успокоиться — там его и следовало искать. Волоча мешки, она стала подниматься по склону в сторону Джекоба, оставляя след, по которому пустится погоня — в этом она не сомневалась.

«Ну и пусть, — думала она. — Придут — значит, придут. И если придется пролить кровь, то я в прекрасном расположении духа».

XI

Весна наступила внезапно. Дыхание земли пришло и ушло, а уходя, прихватило с собой зиму. Деревья чудесным образом оделись листвой и расцвели, замерзшая земля покрылась стеблями летней травы, колокольчиков, лесной ветреницы, мрачного чертополоха; повсюду плясали солнечные лучи. В ветвях устраивали брачные игры и гнездились птицы, из сгустившейся чащи появилась рыжая лиса, смерившая Уилла бесстрашным взглядом, а потом, сверкнув усами и шерстью, засеменила по своим лисьим делам.

— Джекоб! — произнес пронзительный голос слева от Уилла. — Никак не думал, что увижу тебя так скоро.

Уилл повернулся на голос и в нескольких ярдах увидел человека — тот стоял, прислонившись к высокому ясеню. Дерево выглядело лучше, чем человек: заляпанная рубашка, грубые штаны и дешевые сандалии казались жалкими на фоне блестящих листьев. В остальном у дерева и человека оказалось много общего. Оба стройные и хорошо сложенные. У мужчины, однако, было кое-что, чем не могло похвастаться дерево: глаза такой безукоризненной голубизны, что казалось, в них отражается небо.

— Должен сказать тебе, мой друг, — проговорил человек, глядя не на Джекоба, а на Уилла, — если ты все еще надеешься убедить меня отправиться с тобой, то это пустые мечты.

Уилл посмотрел на Джекоба, рассчитывая получить какое-нибудь объяснение, но Джекоба не было.

— Вчера я сказал тебе правду. У меня ничего не осталось, чтобы дать Рукенау. И все эти истории про Домус Мунди меня не соблазнят…