И пусть их будет много - Ева Наду

— В самом деле? И каков же он — этот ваш Одижо?

— Смуглый, высокий, черноволосый. Да, вот как вы, господин Флобер. Только с усами, да с бородой испанской. Те, кто знает его в лицо, утверждают, что Одижо очень внимательно относится к поросли на своем лице. Ухаживает за ней, как за девушкой. Боится спугнуть удачу.

"Флобер" усмехнулся, коснулся ладонью чисто выбритых щек.

— Черноволосый и смуглый? Да таких красавцев в наших краях — каждый второй.

Клементина боялась дышать.

— Так — да не так! Ростом он велик, повыше вашего, — мстительно продолжил Лагарне. Очень ему не нравился этот молодой нахал. — Да и вообще покрупнее. Больно вы, уж не обессудьте, господин Флобер, узки в плечах и тонки в талии. Ударишь шпагой плашмя — переломитесь. А те, кто видели Одижо, говорят, когда он стоит, самый высокий из его войска — ему по плечо оказывается.

Одижо усмехнулся, проговорил мягким голосом "очарованного кота в сапогах" — как в детстве его звали домашние:

— Не будьте так самоуверенны, господин Лагарне. Кто сказал вам, что я дурно фехтую? Вы хотели бы, может быть, проверить мои способности на деле? — спросил медленно, будто между делом жевал пастилку.

Клементина встала.

— Прекратите, господа, — произнесла тихо. — Неужели, господин капитан, вы станете в моем доме оскорблять моих людей?

Лагарне вскочил, покраснел, бросился к Клементине. Едва не упал, зацепившись за ножку стула. Добравшись до торца стола, опустился тяжело на одно колено, схватил руку Клементины, прижал ее к губам.

— Простите, графиня! Простите!

Она смотрела поверх его головы на Одижо.

Тот поймал ее взгляд, улыбнулся насмешливо.

— Ладно, оставим, в самом деле, этот спор, господин капитан. Будем считать, что я поверил вам на слово. И ваш негодяй-преступник, в самом деле, так великолепен, как вы говорите.

Глава 19. Искушение

Одижо понимал, что ему следовало как можно скорее убираться прочь. Но, тем не менее, осознавая, что каждая минута промедления увеличивает шансы быть схваченным, он безответственно тянул время.

Не ушел в ночь. Остался. Поднялся следом за молоденькой юркой служанкой на второй этаж, упал в расстеленную для него постель. Заснул без снов.

Проснулся утром в состоянии почти безмятежном. Открыл глаза, взглянул в окно. Снова зажмурился — как в детстве, когда ему некуда было спешить и не от кого бежать. Сказал себе: "Ну, что изменит минута-другая украденного у судьбы покоя?"

Лежал. Размышлял о жизни. Вспоминал.

Думал о графине де Грасьен — о том, как сильно похожа она на его мать. В ней, как и в матери его, истинная, природная смиренность и милосердность сочетались порой с непреодолимой жесткостью и неуступчивостью. Он видел, он понимал это сочетание. Их, таких разных внешне, роднила огромная внутренняя сила. Незаметная на первый взгляд, она ошеломляла, стоило окружающим столкнуться с ее проявлениями.

Хрупкая и болезненная, мать его, — мадам Констанция, как называли ее домашние, — несмотря на свое вечное нездоровье, была женщиной необычайно властной. Слуги, крестьяне, даже налоговые откупщики, время от времени посещавшие их земли, склоняли перед ней голову.

Одижо вспомнил, как однажды, будучи уже тяжелобольной, поднялась она, чтобы защитить своих крестьян от солдатских бесчинств, как, прослышав о том, что в деревне зверствуют солдаты, явилась во двор крестьянина-должника, чье хозяйство подвергалось разграблению солдатами-французами, как произнесла, глядя в лицо самому рьяному из них, тихо и презрительно: "Вон отсюда!" — и как послушно, удивляясь самим себе, отошли солдаты в сторону, встали рядком, не понимая, как так могло случиться, что эта маленькая, бледная, едва держащаяся на ногах женщина могла заставить их повиноваться.

Он вспоминал и не мог не сравнивать.

Одижо знал, что ему пора уходить.

Поэтому, когда де Ларош, столкнувшись с ним в нижней зале, проговорил со значением: "Не слишком ли вы загостились, господин Флобер?" — он не только не схватился за шпагу, но улыбнулся весело.

— Вы правы, — ответил, — мне, в самом деле, пора.

Краем глаза увидел на верхней ступени лестницы Клементину. И даже внутренне посочувствовал де Ларошу, услышав лед в голосе графини: "Господин де Ларош, вы забываетесь!"

Де Ларош вспыхнул, с ненавистью взглянул на Одижо, развернулся на каблуках. Вышел во двор.

Клементина спустилась по ступеням. Подошла к Одижо. Долго смотрела ему в глаза.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказала, наконец.

— Я понимаю. Я сегодня исчезну, — ответил.

— Да. Вам надо уходить. Десять тысяч ливров за вашу голову — большие деньги и большое искушение. Не испытывайте судьбу.

Подошла к окну. Одижо встал за ее спиной. Близко. Она чувствовала его дыхание. Смотрел на ее высокую шею, на спускающиеся по ней локоны, на укутанные в кружева хрупкие плечи. Молчал.

— Подумать только, — засмеялся вдруг невесело. — Как дорого я стал стоить с тех пор, как вернулся из Нового Света.

Клементина повернулась к Одижо, выдохнула:

— Вы были там?

— Три года, мадам, — кивнул. — Три года я скитался по американскому континенту, охотился, ловил рыбу, торговал… Не слишком подходящее для дворянина занятие…

Клементина пожала плечами:

— Не слишком подходящее? Так может рассуждать человек, никогда не покидавший пределов своего маленького мирка. Но не вы. Отчего вы вернулись?

Он ответил не сразу.

— Захотел дать французам здесь, в Старом Свете, то, что в Новом — дается самой природой. Свободу!

— Свободу? — переспросила недоверчиво. — А что такое свобода? И разве там человек более свободен, чем здесь? Разве свободен он от страха — за свою жизнь? За жизнь своих детей? Или, говоря о свободе, вы подразумеваете только свободу от уплаты налогов?

Он улыбнулся, открыл рот, чтобы ответить. Перевел взгляд за окно.

Вдруг переменился в лице. Стал серьезен, даже хмур.

Произнес тихо:

— Вы говорите, десять тысяч ливров — слишком большое искушение? Похоже на то… Где теперь наш доблестный капитан?

— Не знаю, — удивленно ответила. — Уехал куда-то с самого утра.

— Хорошо, — сказал. — Я вернусь, и мы договорим.

Оставил ее, вышел во двор.

Клементина обернулась, взглянула в окно.

У колодца о чем-то спорили несколько драгун. Говорили, смеялись.

Рядом стоял старик-крестьянин. Что-то спрашивал. Они отмахивались, жестикулировали — надоел, старик, убирайся прочь!

Он отступил на шаг-другой, понурился, пошел к воротам. Почти дойдя, обернулся. Увидев Одижо, к этому моменту занявшего позицию на линии между ним и драгунами, вдруг попятился, согнулся, будто бы уменьшился в размерах. Сделал несколько последних коротких шагов к воротам, бросился бежать.