Камера - Джон Гришем

Свидетели же даже не подозревают о том, что может произойти. От камеры их отделяет лишь перегородка с окошками, которые за давностью лет тоже пришли в негодность. Как и инспектор, свидетели сидят в маленькой комнатке, они заперты на ключ. Стоит двум кубикам газа попасть внутрь – и этим куклам крышка.

Но настоящее дерьмо впереди. На грудь тебе цепляют электрод, проводок от которого бежит через стену к кардиографу. Когда врач констатирует смерть, в потолке камеры открывается клапан. Газ, во всяком случае, большая его часть, выходит. Служитель выжидает пятнадцать минут и распахивает дверь. Камеру продувают охлажденным воздухом, а он смешивается с остатками газа, и на всех поверхностях оседает конденсат.

Он смертельно опасен, но придурки этого не сознают. Крошечными капельками синильной кислоты покрыты стены, пол, потолок, окна, дверные замки и, разумеется, труп.

Камеру и тело казненного опрыскивают раствором аммиака, чтобы нейтрализовать газ, а затем туда входит команда уборщиков в кислородных масках. Они обмывают тело еще раз, потому что яд продолжает сочиться сквозь поры. С трупа снимают одежду, складывают в пластиковый пакет и сжигают. В прежние времена к моменту казни на осужденном оставались только трусы, и это здорово упрощало работу уборщиков. Но сейчас либеральные власти позволили нам отправляться на тот свет в чем угодно. Имей в виду, малыш, мне еще предстоит подобрать соответствующий наряд.

– Что происходит с телом? – спросил Адам, испытывая неловкость от щекотливой темы их беседы, но исполненный решимости довести разговор до конца.

Сэм ухмыльнулся, сунул в рот сигарету.

– Ты знаешь что-нибудь о моем гардеробе?

– Нет.

– Он состоит из двух обезьяньих костюмов красного цвета, четырех или пяти пар нижнего белья и дивных резиновых тапочек, какими черномазые торгуют на распродажах. Я категорически отказываюсь облачиться перед смертью в подобное одеяние. Почему, собственно говоря, не воспользоваться дарованными мне конституцией правами и не уйти из этого мира так же, как я в него пришел – в чем мать родила? Представляешь картину? Эти мартышки укладывают меня в кресло и пеленают ремнями – панически боясь прикоснуться к моему члену. Электрод от кардиографа я попрошу прицепить к гениталиям. Почтенный доктор будет в восторге! А свидетелям я обязательно покажу голый зад. Вот что я сделаю. Обязательно!

– Что происходит с телом? – повторил Адам.

– Ну, после того как тело обмоют и продезинфицируют, Уборщики обряжают его в тюремную робу и укладывают в пластиковый мешок. Мешок кладут в машину “скорой” и везут на кладбище или к крематорию – по желанию семьи, если таковая существует.

На последний вопрос Кэйхолл отвечал уже поднявшись, стоя спиной к Адаму и обращаясь к книжному стеллажу. Затем Сэм надолго смолк. Глаза его смотрели в пустоту, на воскресшие из глубин памяти образы четырех сидельцев, которые мгновенно и безболезненно оставили земную юдоль.

Обитатели Семнадцатого блока ревностно соблюдали неписаное правило: не входить в газовую камеру в одежде красного цвета. Они не могли допустить, чтобы власть торжествовала, отправляя их на тот свет в балахоне шута.

Сэм думал о брате, том самом, что ежемесячно поставлял на Скамью целую коробку сигарет. Не согласится ли он прислать рубашку и пару приличных брюк? Новые носки тоже не помешали бы. Ботинки сгодятся любые – только не эти галоши, уж лучше босиком.

Повернувшись, он медленно приблизился к Адаму, сел.

– Мне нравится твоя идея. – Голос Сэма звучал спокойно и ровно. – Попробуем.

– Я рад. Тогда за работу. Необходимо, чтобы ты раскопал еще несколько случаев, таких, как со стариной Джимми из Северной Каролины. Мы проанализируем каждый приведенный в исполнение приговор, а потом я предъявлю штату иск. Составь список людей, способных дать показания по казням Микса и Тоула, Моука и Пэрриса.

С невнятным бормотанием Сэм поднялся, шагнул к стеллажам, начал отбирать книги. Когда их количество в стопке перевалило за второй десяток, он устало опустился на стул.

ГЛАВА 19

Бескрайние поля пшеницы уходили до горизонта, поднимаясь по склонам пологих холмов. В сизой дымке темнели величественные громады гор. Просторная долина, лежавшая чуть выше полей и защищенная от мира горным хребтом, была отличным местом для лагеря, который раскинулся на площади около сотни акров. Густые заросли шиповника надежно скрывали от глаз ограду из колючей проволоки. Маскировочные сети не позволяли засечь площадки для стрельбы и рукопашного боя даже с воздуха. Пару безобидных бревенчатых домиков издали можно было принять за хижины рыбаков. Но под ними в землю уходили две глубокие, оборудованные подъемниками шахты, связывавшие поверхность с лабиринтом карстовых пустот и вырытых руками человека гротов. В толще породы, соединяя несколько залов, ветвились туннели шириной с тележку, что разъезжает по полю для гольфа. Один из залов представлял собой небольшую типографию, в двух других хранились оружие и амуниция, три были предназначены для личного состава, соседний с ними отвели под библиотеку. Самый большой, высотой около сорока футов грот служил местом собраний, где обитатели лагеря собирались на митинги или посмотреть фильм.

Подземный городок можно было считать шедевром передовых технологий: тарелки спутниковой связи приносили его жителям вести со всего мира, мощные компьютеры обеспечивали активный обмен информацией с единомышленниками, обмен этот поддерживался, помимо всего прочего, посредством факса и спутниковых телефонов.

Ежедневно в лагерь поступало не менее десятка газет. Прессу приносили в крохотную пещерку рядом с библиотекой, где первым ее просматривал мужчина по имени Роулэнд. Большую часть времени он жил под землей вместе с несколькими другими, кто следил за состоянием всего объекта. Около девяти часов утра Роулэнд наливал в кружку крепкий кофе и садился за газеты. Работа эта не была для него наказанием. За свою жизнь Роулэнд поколесил по миру, научился без акцента говорить на четырех языках и привык энергично расширять собственный кругозор. Когда газетная заметка того стоила, он снимал с нее ксерокопию и передавал листок компьютерщикам.

Круг его интересов отличался своеобразием. Роулэнд мельком просматривал сообщения на спортивные темы, равнодушно перелистывал страницы рекламы, не проявлял особого любопытства к колонкам светских сплетен, новостям культуры и моды. Куда больше его привлекали материалы о действующих под различными прикрытиями организациях нацистов, всевозможных последователей арийцев, Ку-клукс-клана. В последнее время он вдумчиво анализировал события в Германии и Восточной Европе, где вновь пытался поднять голову фашизм. На немецком Роулэнд говорил как баварец и каждый год не менее месяца проводил у берегов Рейна. Он изучал речи политиков, возмущавшихся ростом преступности и ставивших своей целью ограничить права групп, подобных той, что являлась безраздельным хозяином лагеря. С карандашом в руках он вчитывался в постановления Верховного суда, следил за ходом громких процессов над американскими скинхедами, за перипетиями борьбы с Ку-клукс-кланом.

Над газетами Роулэнд просиживал часа два, отбирая информацию, которая могла понадобиться ему в будущем. Работа, давно превратившаяся в рутину, приносила ему наслаждение.

Утро нового дня не походило на предыдущие. Первым признаком тревоги стала фотография Сэма Кэйхолла, помещенная где-то в середине пухлой “Сан-Франциско дейли”. Коротенький комментарий, всего три абзаца, где сообщалось, что старейшего из осужденных в Америке на смерть преступников будет защищать его внук. Роулэнд прочел заметку трижды, прежде чем осознал ее смысл. Фломастер поставил на полях газеты красную галочку: материал необходимо скопировать. Через час эта же история была прочитана еще два раза. Три газеты публиковали и фотоснимок Адама Холла, днем ранее появившийся на первой странице “Мемфис пресс”.

Дело Сэма Кэйхолла обратило на себя внимание Роулэнда много лет назад. Причин тому имелось несколько. Оно было типичным примером того, что действительно стоило вносить в память компьютера: стареющий член Клана из 1960-х, который терпеливо дожидается смерти в газовой камере. Распечатанное на принтере досье Кэйхолла высилось примерно на фут. Даже не будучи юристом, Роулэнд догадывался: пора апелляций для Сэма миновала, казнь неизбежна. Это обстоятельство аналитика полностью устраивало, однако мнение свое он держал при себе. Сторонники теории господства белой расы считали Кэйхолла национальным героем, и группу Роулэнда уже пригласили принять участие в демонстрации поддержки прославленного ветерана. Непосредственный контакт с героем отсутствовал: Сэм ни разу не ответил на направлявшиеся ему письма. Тем не менее он был фигурой одиозной, и его казнь группа намеревалась обратить на пользу общему делу – Фамилия Роулэнда, Форчин, принадлежала роду осевших в Луизиане каджунов[10]. Для властей Роулэнд не существовал: у него не было номера социального страхования, он ни разу в жизни не заполнял налоговой декларации. Три мастерски изготовленных паспорта (один принадлежал гражданину Германии, второй – ирландцу) позволяли ему без всяких препятствий пересекать международные границы.