Тайный советник вождя - Владимир Успенский

— И, конечно, у Переверткина?

— Да, Семену Никифоровичу особое внимание, — осторожно подчеркнул Букштынович, уловивший суть моего вопроса.

— Где сейчас Переверткин?

— Форсирует канал Берлинер-Шпандауэр-Шиффарст.

— В штаб фронта еще не докладывали?

— Нет. И в очередном донесении пока воздержимся.

— Есть основания?

— Идет бой, результаты пока неясны, — пожал плечами Букштынович. — Помните урок Холма? Доложили, что город взят, Совинформбюро объявило, и сели в лужу. Немцы еще два года держались там.

— Как не помнить, Михаил Фомич, меня тогда направляли в 3-ю ударную разбираться. Но там — укрепленный город, а здесь всего лишь канал, метров семьдесят-восемьдесят.

— Но глубина до трех метров. Крутые бетонированные берега с низко опущенным зеркалом воды. И шквальный огонь противника.

— Переверткин уже за каналом? — напрямик спросил я.

— Да, — неохотно подтвердил Букштынович.

— И мост наведен?

— Понтонный батальон наводит шестнадцатитонный. Дивизионные саперы восстанавливают взорванный. Спущены паромы. Ночью переправим артиллерию и танки.

— Ну что же, Михаил Фомич, картина объемная и понятная. За каналом — Моабит, центр города, рейхстаг. Но ведь это не ваша полоса.

— А мы и сейчас не в своей полосе. Мы там, где никто не предусматривал, ни наши, ни немцы. Повернули корпус Переверткина сначала на юг, потом на юго-восток, а теперь он фактически наступает в обратном направлении, с запада на восток. За ним, описывая крутую дугу, поворачиваются все другие соединения нашей армии.

— Михаил Фомич, это ваша идея?

— Не совсем. — Букштынович заколебался. — Все мы здесь прониклись этой идеей. Я только первым обратил внимание на открывшуюся возможность.

— Переверткин, разумеется, сразу понял и поддержал, и вы вместе, с двух сторон, убедили осторожного Кузнецова?

— Вы провидец, Николай Алексеевич, — впервые за весь разговор улыбнулся Михаил Фомич. Все почти так. И опасаемся мы одного, что нас остановят, перенацелят… Сейчас мы в ничейном пространстве, но как только войдем в полосу соседей, они сразу поднимут шум.

— А Жуков поддержит их и наведет порядок.

— Поддержит и наведет, подтвердил Букштынович. — Кто должен поднять над Берлином красное знамя? 1-я гвардейская танковая армия. Катуков — ему приказано. Чуйков и Берзарин должны брать центр, при этом Берзарин уже назначен комендантом Большого Берлина. Но все они пробиваются метрами, а мы идем километрами. Случайная, «чужая» для Жукова армия, которой доверили только городскую окраину очищать.

— Не прибедняйтесь, Михаил Фомич, не надо. В Ставке ценят 3-ю ударную. И командарма вашего, и вас тоже. А насчет Жукова вы правы. Он сориентирован на Катукова, Чуйкова и Берзарина, и он упрям. А мы поступим таким образом. Я свяжусь от вас по ВЧ с Генштабом, с Антоновым, введу его в курс событий, он доложит Верховному, а уж Верховный будет решать. Вы же со своей стороны без лишнего шума продолжайте делать свое дело. Наступайте до северного берега излучины Шпрее. За Шпрее полоса 5-й ударной армии. Как только достигнете берега, позвоните маршалу Жукову. Просите, добивайтесь разрешения наступать дальше: через Шпрее к рейхстагу. Позвоните лично вы, Михаил Фомич, у вас получится убедительней, чем у Кузнецова. Василий Иванович — он ведь сразу под козырек и «так точно!». А тут доводы требуются. Не стоять же корпусу Переверткина и всей армии на месте, когда сражение в полном разгаре. Каждый час, приблизивший победу, спасет тысячу жизней, не говоря уж о сутках. Важно, чтобы разрешение исходило от самого Жукова, чтобы самолюбие его не взыграло. Соответствующая подготовка сверху будет проведена. И пусть эта маленькая тайна останется между нами…

С удовлетворением могу отметить, что в общем все так и получилось. Жуков учел сложившуюся обстановку, по достоинству оценил доводы генерала Букштыновича, которые тот изложил маршалу 28 апреля. Так что вот и я, долгое время вращаясь среди не столько военных, сколько политических интриганов, тоже обучился плести некоторые интриги. Ради общего дела. В данном случае ради нестандартного замысла, который осуществляли генералы Букштынович, Кузнецов, Переверткин и многие другие воины 3-й ударной армии, понимавшие, к какой высокой миссии причастны они.

Все последние дни апреля я безвыездно провел в 3-й ударной армии, а еще точнее в 79-м стрелковом корпусе генерала Переверткина вместе с командармом Кузнецовым. Там было средоточие главных событий, которые привлекали нарастающее внимание нашего высшего командования. А в самой армии жизнь сама по себе распределила обязанности между ответственными лицами. Начальник штаба Букштынович, оставаясь главной и неослабевающей пружиной, двигавшей армию к рейхстагу, отвечал одновременно и за «внешние связи»: принимал на себя все запросы, пожелания, советы, указания, хлынувшие сверху, и, по мере возможности, «хоронил» их в самом штабе, не дергая нервы тем, кто непосредственно руководил боями, то есть Кузнецову и Переверткину. Он же всеми правдами и неправдами заботился о состоянии 79-го корпуса, снабжая его материальными средствами, усиливая всем, что удавалось наскрести в тылах, изъять из других соединений; от артиллерии РГК, от инженерных частей и до батальона фугасных огнеметов. Все шло для поддержки войск, нацеленных на рейхстаг.

Генерал-полковник Кузнецов своим авторитетом объединял всю эту разноведомственную, разноподчинявшуюся ораву, направляя людей и технику в распоряжение генерала Переверткина или прямо в три стрелковые дивизии, составлявшие основу 79-го корпуса. Это 207-я стрелковая дивизия полковника В. М. Асафова, 171-я стрелковая дивизия полковника А. П. Негоды (первой пробившаяся в Большой Берлин) и 150-я стрелковая дивизия генерал-майора В. М. Шатилова. И хотя численность приданных частей в этих дивизиях была уже примерно такой же, если даже не больше, чем численность самой пехоты, главную роль играла все же она — матушка, царица полей и улиц. В атаку пошла пехота, а все остальные только поддерживали ее.

По данным разведки нам было известно, что Гитлер находится в своей рейхсканцелярии, но до его логова нашим войскам было еще далековато, а рейхстаг ближе: там обретались некоторые фашистские бонзы. Поэтому и генерал Серов, ответственный за захват гитлеровских главарей, тоже значительную часть времени проводил в 79-м стрелковом корпусе, усилив оперативниками и переводчиками корпусной отдел СМЕРШа за счет других соединений. Вообще, надо отметить, что военная контрразведка, лично сталинская контрразведка, едва зародившись, сразу прочно обосновалась именно в корпусном звене. Причин несколько. Корпусное звено тогда, в 1943 году, возрождалось в наших войсках и, согласитесь, проще и незаметней было включить новый отдел в новую структуру, нежели ввести в штабы сложившихся, устоявшихся организмов. К тому же штабы корпусов дислоцировались на некотором расстоянии от передовой, от горячки боя, сотрудникам контрразведки удобней и целесообразнее было с определенной дистанции наблюдать, контролировать, «зачищать» как передовую, так и прифронтовые тылы. Ну и штабных офицеров много было в корпусном звене, среди них растворялись, не привлекая внимания, сотрудники СМЕРШа. А в те исторические дни отдел контрразведки 79-го стрелкового корпуса стараниями генерала Серова вырос раза в два, если не больше. Серов в общем-то правильно понимал обстановку и поступал, сообразуясь с ней.

28 апреля дивизии генерала Переверткина вели бой в старинном и густонаселенном районе Берлина, известном под названием Моабит. Он почти не изменился с тех пор, когда я бывал там еще до Первой мировой войны — не считая, конечно, разрушений. Сомкнутые монолиты мрачноватых домов, узкие улицы, похожие на ущелья. Теперь их преграждали баррикады и завалы. Все удобства для обороняющихся. Пехоте негде развернуться, не говоря уж об артиллерии и танках. Но наши люди быстро приспособились к таким условиям: действовали небольшими группами, не ломясь напрямик, а просачиваясь через проходные дворы, через проломы в подвалах и стенах. Особо угрюмым в том малопривлекательном районе выглядело массивное здание огромной тюрьмы Моабит, протянувшееся на целый квартал. Одна из крупнейших в мире тюрем, к тому же с самыми тяжелыми условиями и строгим режимом для арестантов. В тесных и холодных камерах германские власти «запечатывали» тех, кого считали особо опасными для себя: политических деятелей, противников существующего режима. Немцы, естественно, заранее готовили для обороны толстостенную тюрьму-крепость, но быстрый выход нашего 79-го корпуса в район Моабита с тыла оказался совершенно неожиданным для противника, гарнизон тюрьмы не смог оказать серьезного сопротивления. А фашистские подразделения, направленные на усиление гарнизона со стороны рейхстага, были разбиты на улицах, на подступах к тюрьме. Помогли нам и заключенные, постаравшиеся ускорить свое освобождение. Семь тысяч человек — сила немалая. Вырывались из камер, убивали охранников (значительная часть охраны была отвлечена боем), вооружались. Таким образом, важный опорный пункт неприятеля на подступах к рейхстагу достался нам почти без потерь. Более того, 79-й стрелковый корпус получил неожиданное пополнение. Факт этот историками и мемуаристами совсем не освещен по своей малости или по другим причинам, но и он, на мой взгляд, заслуживает упоминания. Нет одного штришка — и картина неполная.