Покушение - Ганс Кирст

Запинаясь и подыскивая с трудом нужные слова, Мария поспешила подтвердить показания Йодлера. Таким образом, поначалу алиби этих двоих не вызывало сомнений.

Фогльброннер понимающе усмехнулся и как бы между прочим спросил:

— А эта девушка занята по хозяйству у вас или у вашего отца?

— Первое слово, конечно, за стариком. Точнее говоря, было… Но малышка и раньше нуждалась в опоре.

— В чьей же?

— Ну что же, если уж вы так этим интересуетесь, могу дать хороший совет, — заявил Йодлер покровительственно, — я не как другие. Суньте свой нос на третий этаж. Там стоит хорошенько почистить!

Когда ефрейтор Леман вошел в кабинет капитана фон Бракведе, тот сидел за письменным столом, поудобнее устроившись в кресле. Перед ним лежала раскрытая книга.

— И вы можете сейчас читать? — спросил Гном.

— Для того и существуют книги, — заявил капитан.

Он просматривал афоризмы Лихтенберга[25], к которым всегда обращался в горькие минуты жизни. Многие высказывания были подчеркнуты, и сейчас он перечитывал их не без удовольствия. Например: «Есть вещи, которые причиняют мне боль, а есть вещи, которые вызывают лишь сожаление», или: «Наши слабости, когда мы их знаем, не вредят нам».

— Есть известия от нашего полковника? — поинтересовался ефрейтор Леман.

— Нет, — ответил капитан, — никаких.

— А это хорошо или плохо?

— Этого я не знаю.

Ефрейтор покачал неодобрительно головой:

— По-видимому, эти линии связи не годятся ни к черту! Неужели никто действительно не знает, что в настоящее время предпринимает полковник Штауффенберг? Предстоит ли ему еще совершить акцию? А может быть, он уже летит сюда?

— Не имею ни малейшего представления, Леман!

— Это мне не нравится, потому что равносильно прыжку в неизвестность. Я бы в такой день звонил по телефону через каждые четверть часа, ведь любой шаг Штауффенберга важен.

— Но вы пока не офицер генерального штаба, Леман.

— К сожалению, — ответил тот и, чтобы как-то отвлечь своего капитана, шутливо доложил: — В данное время я возглавляю лишь ефрейторскую группу, состоящую из Бекерата и Климша. К ней же относятся вестовой из офицерского казино и ординарец Фромма. Вот и все мои люди. Один слоняется поблизости от караулки, другой вышагивает по коридорам, а моя штаб-квартира находится здесь.

— Великолепно! — отозвался фон Бракведе. — Вы собираетесь, по-видимому, создать своего рода сыскное бюро?

— Во всяком случае, я не хочу сидеть сложа руки.

— Ваши люди посвящены?

— Да как вы могли подумать! — ужаснулся Леман. — Я ведь в конце концов ваш сотрудник, а кроме того, я одобряю систему Штауффенберга: каждый должен знать лишь то, что ему понадобится для выполнения задания. В нашей лавочке, пожалуй, не каждый пятый знает о том, что здесь делается.

— Даже не каждый десятый, — уточнил фон Бракведе.

— Главное, мотор работает на полных оборотах! А ребятам из своей группы я сказал всего-навсего: держите свои глаза и уши открытыми и, если что-то привлечет ваше внимание, быстренько сообщите мне. Посмотрим, что из этого получится, ведь сейчас всего можно ожидать.

Многое из того, что случилось в этот день, казалось еще неясным, словно было скрыто густым туманом. Гнетущая жара одуряюще действовала на многие головы — как в Берлине, так и за несколько сот километров от него, в ставке фюрера «Волчье логово».

Здесь Адольф Гитлер, уже переодевшийся, внимательно рассматривал брюки, которые были на нем во время взрыва. Его адъютант, секретарша, начальник охраны и один из личных охранников так же, как и фюрер, уставились на брюки, будто располосованные острой бритвой. Фюрер, он же рейхсканцлер, он же верховный главнокомандующий вермахта, считал это зрелище имеющим историческое значение, ибо, в чем он был глубоко убежден, судьба вновь коснулась его этой «острой бритвой» и — не тронула. Другими словами, она сохранила ему жизнь! А для каких деяний?

Брюки стали вскоре музейным экспонатом, были выставлены на обозрение и вызвали всеобщее изумление. Осмотрел их и рейхслейтер Борман, и зрелище это навело его на мысль о роли провидения в спасении, фюрера, а генерал-фельдмаршал Кейтель напомнил, что то же самое он сказал непосредственно после взрыва.

Рейхсмаршал Геринг, как всегда жизнерадостный и шумный, восторженно поздравил Гитлера со спасением и тоже упомянул о роли провидения.

Фюрер, казалось, еще не мог найти подходящих слов для выражения своего отношения к этому чудовищному происшествию. Его молчание было многозначительным и расценивалось как запрет на все разговоры. Он лишь сказал:

— Как это могло произойти? Я жду объяснений!

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в своей ставке уже начал расследование. Его каналы связи работали бесперебойно. В начале второго он дозвонился до Берлина. Ему ответило главное управление имперской безопасности. Гиммлер попросил соединить его с Кальтенбруннером.

— Здесь произошло настоящее свинство, — сказал он. — Немедленно соберите группу надежных людей для переброски самолетом, среди них должны быть специалисты по взрывчатке и криминалисты. Они должны прибыть сюда как можно скорее.

— Будет сделано, — ответил Кальтенбруннер. — Что-нибудь еще, рейхсфюрер?

— Пока ничего, но будьте готовы ко всему. Дальнейшее — по обстановке. Ничего определенного пока сказать не могу.

По всей вероятности, никто в этот момент не знал, что происходит в действительности.

Полковник фон Штауффенберг сидел в самолете рядом с обер-лейтенантом фон Хефтеном. Внизу проплывали темные, подчас однообразные леса и светлые, будто выцветшие глаза, озера Восточной Германии. Пассажиры не обмолвились ни словом. Полковник закрыл свой единственный глаз и выглядел очень усталым, а обер-лейтенант все время улыбался, как человек, наконец-то избавившийся от больших забот.

Пилот не отрываясь смотрел на приборную доску. Двигатель самолета гудел в утомительным однообразием, а офицеры думали: «Что-то сейчас происходит на Бендлерштрассе?»

Однако там ничего не происходило. Гёпнер, Ольбрихт и Мерц фон Квирнгейм терпеливо ждали определенных, недвусмысленных сведений и время от времени пили за успех переворота.

Капитан фон Бракведе засел за телефон. Он пытался соединиться со ставкой фюрера, в частности с генералом Фельгибелем. Но это ему не удалось.

Генерал Эрих Фельгибель, начальник связи вермахта, сделал то, что от него требовалось: он блокировал коммутатор «Волчьего логова», и столь основательно, что даже Бендлерштрассе не имела никакой связи со ставкой фюрера. А теперь он со стоическим хладнокровием сидел среди своих офицеров и ждал дальнейшего развития событий. Одно из них произошло довольно скоро: Кейтель вызвал его на доклад.

Фельгибель поднялся, поправил форму, выбросил недокуренную сигару за окно и сказал примолкшим друзьям:

— Если бы вы верили в потусторонний мир, то сейчас я сказал бы вам: «До свидания!»

Он знал, что это конец.

В 14.30 полковник Эберхард Финк в Париже получил по телефону из Цоссена сообщение: «Учение началось». Это означало: покушение на Гитлера состоялось. Немецкие войска в районе Большого Парижа были сразу же приведены в состояние боевой готовности — значительно раньше, чем в Большом Берлине.

А на Бендлерштрассе все еще ничего не происходило.

Человек, который уже начал действовать, правда не имея о том ни малейшего представления, был лейтенант Ганс Хаген. У него было полное добродушное лицо, а по-юношески стройная фигура выглядела в военной форме довольно странно. Шел он задумавшись, и причиной тому был предстоящий доклад. Задача Хагена состояла в том, чтобы показать эффективную деятельность национал-социалистского руководства, а выступать на этот раз он должен был перед офицерским составом берлинского батальона охраны.

Для Ганса Хагена большой трудности это не составляло. Ведь прежде чем стать офицером, он был сотрудником министерства пропаганды. Именно там его заприметил сам шеф, Йозеф Геббельс, с тех пор относившийся к нему благосклонно. И теперь Хаген мнил себя личностью.

Сейчас он плелся по Фридрихштрассе и подбирал наиболее броские формулировки: «Только при больших испытаниях лучше всего проявляется добродетель!» Или же: «Для истинно великого никакая жертва не может быть достаточно большой!» А то и так: «Ничто не делается само По себе, чтобы чего-то добиться, необходимо хорошо потрудиться!»

Он проходил неподалеку от здания варьете «Винтергартен», когда обратил внимание на легковую машину. В ней сидел мужчина в генеральской форме, и лейтенанту вдруг показалось, что он узнал его. Это был Браухич!

Хаген страшно удивился, ибо генерал-фельдмаршал Браухич в настоящее время находился в немилости. Он был отстранен от дел самим фюрером и нигде не должен был появляться в форме, а прежде всего — в Берлине.