Моряк из Гибралтара - Маргерит Дюрас

— Что?

— Он придвинулся ко мне поближе, совсем неожиданно, распахнул мое пальто, посмотрел на меня и проговорил: черт побери. Вот так. Вот так все опять и началось.

— Ну, а ты что?

— Сказала ему, что он негодяй. И все началось сначала.

— И вот тут, — продолжил я, — ты наконец снова обрела молодость, почувствовала завораживающий запах трюмов и фантастические океанские просторы, которые расстилаются перед вами, стоит вам только пожелать. И неоновый свет кафе, лишь минуту назад такой безжалостный, вдруг превращается в солнце, такое жаркое, что даже пот прошибает.

И заказал хозяину еще один графинчик вина.

— Ты уж извини, — сказал я и добавил: — Тебе ведь и самой нравится все это рассказывать.

— О чем же мне еще тебе рассказывать? — поинтересовалась она.

Я ничего не ответил. Она же немного грустно, почти шепотом призналась:

— Ты прав, мне действительно хотелось рассказать тебе об этом.

— А потом?

— Я же тебе уже сказала. Мы прожили вместе пять недель, а потом он исчез.

— А после того, как он исчез?

— Это уже не так интересно, — сказала она, силясь изобразить улыбку. — Я уехала из Парижа и сняла комнату за городом. Была в таком отчаянии, таком страшном отчаянии, что понадобилось целые три недели, чтобы я наконец нашла в себе силы вернуться в Париж за его письмом. Поначалу я было принялась себя уговаривать, что нет никакого смысла туда ехать, что не будет никакого письма. Просто чтобы не сойти с ума, для чего же еще. Потом все-таки взяла и отправилась в Париж. Так все и оказалось, в нашу меблированную комнатушку не пришло ни единого письма. Я оставалась в Париже всего два дня. Потом снова уехала за город. Думала, смогу там остаться надолго. Но провела всего неделю. Потом опять уехала. Перебиралась из города в город, поближе к югу, в сторону испанской границы, пока вдруг, совсем сама того не желая, не оказалась вблизи своего родного городка. Добравшись туда, сняла комнату в гостинице, закрылась и просидела там до самого вечера. Вспоминала о своих братьях и сестрах, ведь, когда я уехала, некоторые из них были совсем маленькими. Кто знает, может, меня мучили угрызения совести. Когда опустилась ночь, отыскала маленькое бистро. Франция уже была освобождена, и с окон сняли маскировку. Я всех узнала. Их было четверо: отец, мать, сестра и брат. Отец дремал на стуле. Мама вязала чулок. Сестра мыла посуду. А брат сидел за стойкой, поджидая посетителей и читая «Паризьен либере». Сестра постарела, брат вырос, стал высоким и сильным, он позевывал над газетой. Я не вошла внутрь — стоило мне их увидеть, все сразу стало так, будто я только что уехала от них. У меня не возникло ни малейшей потребности поговорить с ними, узнать их поближе, что-то им объяснить. Назавтра я уехала. Снова в Париж. Особняк мужа был уже свободен, при виде меня привратница снова заплакала, это была очень чувствительная женщина. Сказала: «Ах, стоит мне только подумать о нашем бедном господине…» Никаких писем не оказалось и там. Сад выглядел запущенным, заброшенным, в окнах моей комнаты было выбито много стекол. Я заплатила привратнице, сказала, что съезжу за город и снова вернусь. Потом отправилась в меблированную комнатушку, я оставила ее за собой. И однажды вечером сделала одну вещь, никогда бы не подумала, что способна на такое. Позвонила старым приятелям мужа, чтобы провести с ними вечер. Но не каким попало. А тем самым, которые были с нами ночью в Марселе, когда мы встретили его. Они пригласили меня к себе. Уже по телефону голоса их показались мне какими-то ужасно неприятными, почти противными, но я все равно пошла. Они были со мной очень любезны, взяли подобающий случаю тон. Ах, мы понимаем, все это так тяжело, но все-таки расскажите, как же все это могло случиться? Я так ничего им и не рассказала и очень быстро ушла. А на другой день в третий раз покинула Париж и отправилась на Лазурный берег. Опять сняла себе комнату, на сей раз с окнами на море. Было еще достаточно жарко, чтобы купаться. Я купалась каждый день и даже помногу раз на день. И впервые у меня не возникало желания ехать куда-нибудь еще. Я понятия не имела, куда девать себя дальше. Так прошел месяц. Постепенно я начала сожалеть о том, что сделала. Сожалеть, что не поехала за ним в Марсель и даже еще дальше. Вот так. Как-то однажды вспомнила про эту яхту и подумала, а почему бы мне не попытаться его отыскать. И попробовать снова, с ним или без него, найти, как говорится, хоть какой-то смысл в жизни, обрести хоть мало-мальски сносное существование.

Нельзя сказать, чтобы в тот момент, когда я приняла это решение, желание снова увидеться с ним было во мне сильней всего остального. Думаю, скорее, как раз совсем наоборот. И все-таки искать его — это было именно то, чем мне хотелось бы занять себя больше, чем каким бы то ни было другим делом. Я съездила в Америку, вступила в права наследства, велела привести в порядок яхту и отправилась в плавание. И вот уже три года, как я ищу его. И пока так и не напала на след.

Я налил вина ей, там еще оставалось в графине, остальное выплеснул себе в стакан. Мы выпили молча, не обменявшись ни словом, потом долго курили.

— Ну вот, — заключила она, — теперь мне уже больше нечего тебе рассказать.

Я подозвал хозяина и попросил счет. Потом предложил ей, прежде чем возвращаться на яхту, пройтись по городу.

Она не отказалась, но и не согласилась. Просто поднялась тотчас же вслед за мною, и мы вышли из ресторанчика. Небо прояснилось, стало немного прохладней. Судя по всему, прошел сильный ливень, улицы были еще мокрые, а в тех местах, где были впадины, образовались лужи. Не знаю, что было тому причиной — приближавшийся конец дня или гроза? Но город казался почти радостным. На улицах стало куда больше народу. Все городские дети высыпали наружу и, босоногие, плескались в лужах. Она смотрела на них и, как мне показалось, видела больше, чем утром. Может, ее немного удивляло, что я хранил молчание, — время от времени она украдкой поглядывала в мою сторону. Хотя это ничуть не мешало ей получать удовольствие от прогулки. Шли мы легко, в ногу, и могли бы прошагать так еще долго-долго — невзирая на выпитое вино и усталость. И даже на поздний час и график нашего плавания, что она вручила Лорану, прежде чем спуститься на берег. Он уже был нарушен на целый час, однако мы, не обмолвившись о нем ни словом, все дальше и дальше углублялись в город — в направлении, прямо противоположном порту. Спустя полчаса мы случайно оказались на оживленной улице, с множеством магазинов по обеим сторонам, вдоль которой то и дело сновали переполненные старые трамваи. Тут я решил малость поговорить с ней.

— Это напоминает мне маленький городишко, Сарцану, что неподалеку от Рокки.

— Я как-то раз была там вместе с Карлой, — отозвалась она.

— А мне такие города нравятся больше любых других. Обожаю незадачливые явления этого мира.

— А что еще?

— Невезучие города, безысходные ситуации. Терпеть не могу городов-везунчиков, благоприятных ситуаций, вообще всяких баловней этого мира.

И улыбнулся ей.

— Может, ты все-таки преувеличиваешь? — не поверила она.

— Да нет, — ответил я. — Уж в чем в чем, а в этом я вполне уверен.

Она немного поколебалась, потом спросила: — А ты не мог бы объяснить почему?

— Должно быть, все дело в характере, — ответил я. — А потом, там я чувствую себя куда непринужденней, чем где бы то ни было еще. Хотя, наверное, есть и другое объяснение.

— Не знаешь какое?

— Даже не пытаюсь найти этому хоть какое-то объяснение.

Она не настаивала. Я крепко сжал ей локоть и проговорил:

— Кажется, я действительно доволен, что уплыл.

Она окинула меня слегка недоверчивым взглядом, должно быть, из-за моего тона, но промолчала. Я же еще добавил:

— Если хочешь, на следующей стоянке мы с тобой снова спустимся на берег.

— Если хочешь.

Она как-то расслабилась и с улыбкой добавила:

— Но мне будет уже нечего тебе рассказывать.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом, — возразил я.

Она широко, от души улыбнулась.

— Ты думаешь?

— Уверен. У всякого найдется, что рассказать другому, у каждого есть своя история, разве не так?

— Послушай, — как-то раздумчиво проговорила она, — ты ведь понимаешь, все может быть, правда? Я хочу сказать, вполне может случиться, что он окажется за углом следующей улицы, разве не так?

— Знаю, — ответил я, — и даже на яхте, представляешь, мы возвращаемся, а он уже тут как тут…

— Ты прав, — согласилась она, смеясь, но как-то через силу, — так всегда и бывает, когда ищешь кого-то.

— Да, знаю. Но надеюсь, что этот твой Гибралтарский матрос — человек тонкий и с пониманием.

Какое-то время мы шли молча.

— Странное дело, — заметила она, — я никогда не задаю себе вопроса, что буду делать, если наконец отыщу его.