Тайна поповского сына - Федор Зарин-Несвицкий

Тредиаковский окаменел и остался на месте.

Черкасский взглянул по направлению взгляда Волынского и, смеясь, произнес:

— А, это наш преострый пиит.

Все обернули голову к несчастному Василию Кирилловичу.

Слова, произнесенные князем, мгновенно пробудили в Волынском унизительное воспоминание.

Не помня себя, он сделал шаг к Тредиаковскому и грозно спросил:

— Ты зачем здесь?

Тредиаковский до такой степени растерялся, что не мог произнести ни слова.

— А, ты не отвечаешь? — грозно продолжал Волынский, наступая на него.

Все вокруг притихли.

— Артемий Петрович, ради Бога, ведь ты в покоях герцога, — прошептал Черкасский, хватая Волынского за рукав.

— Князь, оставь меня, — резко, освобождая руку, произнес Волынский и в ту же минуту, теряя всякую власть над собой, неистово закричал:

— Вон! — и, подняв свою трость, ударил Тредиаковского.

Сеня только ахнул, закрывая лицо руками. Василий Кириллович, шатаясь, молча направился к двери.

— Эй, люди! Возьмите его под караул, — неистово закричал Волынский.

Чьи-то руки схватили Тредиаковского и куда-то поволокли.

Но в эту минуту на пороге кабинета вдруг появилась стройная фигура герцога. Все замерли и наклонили головы. Каменное лицо его было спокойно, как всегда. Одним взглядом охватил он присутствовавших и, очевидно, сразу понял, что здесь произошло.

Дверь сейчас же закрылась. Через несколько мгновений из кабинета герцога вышел дежурный и, подойдя к Волынскому, почтительно поклонившись, произнес:

— Его светлость приказали доложить вашему превосходительству, что вы можете не утруждать себя ожиданием. Его светлость вас сегодня не примут.

Кругом царила тишина. Присутствовавшие словно боялись дышать.

Лицо Волынского было ужасно. Но он скоро овладел собой.

— Передай его светлости, — сказал он, — что я не в потере.

И, круто повернувшись, он вышел из приемной.

Дошла очередь и до Сени, с глубоким волнением переступил он порог кабинета страшного герцога и, низко поклонившись, остановился.

— Подойди ближе, — услышал он сухой, но не гневный голос Бирона.

Он подошел.

Среди просторного кабинета стоял герцог, и его каменное лицо не выражало ни ласки, ни участия, когда он начал говорить:

— А, я рад тебя видеть, я велел привезти тебя к себе, чтобы сказать, что завтра я представлю тебя императрице.

— О, ваша светлость, жизнью благодарю, — взволнованно ответил Сеня.

Герцог пристально взглянул на него и тотчас же отвел глаза.

Было что-то в лице Сени, что как-то странно смущало герцога.

"Обидеть его, словно обидеть ребенка", — неясно мелькало в его голове.

Сеня стоял перед ним. Все лицо его сияло. Большие глаза с такой доверчивостью, с такой благодарностью смотрели на герцога, что ему становилось неловко под их взглядом.

— Да, — не глядя на Сеню, продолжал он, — завтра императрица хочет устроить у себя праздник в честь… — герцог не кончил. — Так вот я подумал, что ее величество может позабавить твоя птица и твой снаряд. Понял?

Странное дело, в то время как Сеня свободно стоял перед герцогом и, по-видимому, нисколько его не боялся, герцог словно чувствовал себя стесненным, словно избегал взглянуть в эти открытые, правдивые глаза.

— Так вот, — закончил герцог, — будь готов. Пройди к обер-гофмаршалу Левенвольду. Он скажет тебе, когда и куда ты должен явиться. Конечно, прежде всего ко мне. Но помни, — тоном угрозы добавил он, — чтобы ни одна душа не знала о твоих махинациях.

Непонятное волнение овладело герцогом. Ему вдруг показалось, что над его головой зашумели большие черные крылья. Ему стало трудно дышать. Он побледнел. Но прошло мгновение, и это странное чувство исчезло.

— Так помни, никому! — повторил он, близко подходя к Сене.

Сеню испугало грозное выражение этого застывшего лица.

— Клянусь! — невольно отступая на шаг, произнес он. Герцог провел рукой по своему лбу.

— Это хорошо, — сказал он, — не надо ли тебе чего?

Сеня мгновение колебался и потом, протягивая руки к герцогу, прерывающимся голосом заговорил:

— Ваша светлость, там… Кабинет-министр Волынский избил пиита Тредиаковского. Тут же, у вас, ваша светлость, он уже избил его на днях. Тредиаковский хотел искать правосудия у вашей светлости.

Герцог, не прерывая, слушал Сеню.

— Кабинет-министр Волынский понесет должное, — сказал он, когда Сеня кончил.

Он сказал это таким, как показалось Сене, страшным голосом, что тот внутренне содрогнулся за участь Волынского.

Но что было за дело Сене до всяких интриг? Он плохо понимал их суть. Своим делом он считал чудное изобретение, любовь к Вареньке и хлопоты за Кочкарева, а теперь и за Василия Кирилловича.

Его ясные глаза с недоумением смотрели на мир. Ведь все люди добры, почему же столько зла среди них, казалось, говорили они, ежели бы каждый хоть малость уступал другому, легко и радостно жилось бы на белом свете.

Герцог отпустил его, и Сеня поспешил к обер-гофмаршалу Левенвольду за инструкциями на следующий день.

А герцог, оставшись один, все вздрагивал, ему продолжало чудиться дуновенье над головой черных крыльев, и он испуганно поднимал кверху голову, и неотступно смотрели ему в глаза светлые, правдивые, доверчивые глаза юноши.

Получив от обер-гофмаршала все указания на завтрашний день, Сеня поспешил домой. Тредиаковского он не видел, но ему сказали, что Волынский распорядился отправить его в караульню.

Вернувшись домой, Сеня все подробно рассказал Варе, утаив только о новой расправе Волынского над Василием Кирилловичем. Он просто сказал, что кабинет-министр очень разгневался, увидев Василия Кирилловича в приемной герцога, и приказал посадить его под арест. Варенька тяжело вздохнула.

— Ничего, не может быть, чтобы этот злой человек не поплатился когда-нибудь, — сказала она.

XXV

СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

С утра подъезжали ко дворцу роскошные экипажи официальных лиц и петербургской знати.

Приехал даже суровый фельдмаршал Миних и лукавый вице-канцлер Остерман, оба, как известно, смертельные враги герцога. Но, принеся поздравление, они тотчас и уехали, чем герцог был, видимо, очень недоволен.

Миних, между прочим, привез маленькому Карлу подарок, приведший его в восторг. Настоящую турецкую саблю, но небольшую, принадлежавшую сыну Вели-паши, в золотых ножнах, с рукояткой, украшенной драгоценными камнями, и такой же ятаган.

Большинство придворных, принеся поздравления, отбывали, так как императрица пригласила сравнительно немногих к своему столу.

Принцесса Анна Леопольдовна подарила Карлу дрессированного маленького скакуна в великолепной сбруе.

Цесаревна подарила золоченую колясочку, с впряженными в нее двумя карликами-ослами, Волынский — прекрасно сделанную из серебра с цветной эмалью модель ледяного дома.

Среди лиц, удостоившихся приглашения остаться, были, кроме членов императорской фамилии, князья Куракин и Черкасский, Левенвольд, Волынский и еще несколько старых вельмож. Кроме них, в зале оставалась обычная свита из шутов и дураков.

На этот раз князь Голицын не сидел в лукошке. Он был одет в разноцветный камзол. В петлице его шутовского кафтана виднелась красная лента шутовского миниатюрного ордена святого Бенедикта, похожего на орден святого Александра Невского. Рядом с ним, одетая в ярко-красное платье, вся обвешанная цветными лентами, стояла его невеста, безобразная калмычка Авдотья Буженинова. Князь так задумался, что, по-видимому, забыл, где находится. Обычное выражение покорной тупости исчезло с его лица. Смешно напудренное и нарумяненное, с подведенными глазами, оно поражало, как трагическая маска.

Худой и длинный Педрилло стоял вблизи трона. Это был не только шут, но и комиссионер самой императрицы по покупке драгоценных камней, знатоком которых он был, и музыкант-скрипач, и ростовщик. Но никто лучше его не мог строить рож, самых невероятных, самых уморительных. Императрица очень ценила эту его способность, и Педрилло давно уже был награжден шутовским орденом святого Бенедикта.

Герцог подозвал к себе обер-гофмаршала и что-то шепотом спросил его.

Левенвольд утвердительно наклонил голову и вышел в соседнюю залу.

А в соседней зале, едва переводя дух от волнения, стоял Сеня со своими махинациями.

— Приготовься, — сказал Левенвольд, — как только я распахну двери, сейчас же выпускай одну за другою своих птиц.

По просьбе Сени лакей поставил перед дверью высокую широкую тумбу из-под цветов, и на ней Сеня установил своих птиц. Сердце его так сильно билось, что он слышал его удары.

Между тем все окружающие заметили, что герцог часто поглядывал на двери и видимо выражал некоторое нетерпение. Он выжидал, когда более или менее улягутся впечатления Карла от полученных им подарков.