Шепот Черных песков - Галина Долгая

– Что это может быть? – пожал плечами Кудим.

– Где? – Дамкум подошел ближе и встал сбоку от друга.

– А там, две башни, видишь?

– Там не две башни, друг мой, Кудим, там много башен, и на каждой стоят лучники, – назидательно ответил Дамкум, – и я даже отсюда вижу, что они уже следят за нами.

Как ни злился ювелир на болтливого спутника, а все же улыбнулся.

– Зачем им за нами следить? Нас всего двое, такой отряд никакой опасности не представляет.

Но Дамкум не поверил вдруг развеселившемуся другу. Всю дорогу молчал! Даже его песни не слушал, а увидев город, вдруг повеселел. А надо быть настороже! Уж он-то, Дамкум, знает, как могут встречать в таких городах! И допрос устроят, кто, да зачем, и мешки проверят. Вот если бы они были не одни, а с богатым караваном…

– Я не о сторожевых башнях, – пояснил Кудим, пока друг про себя перемывал ему косточки, – вон те, две, одна за другой, видишь?

Дамкум пригляделся. Даже подался вперед. Действительно, две башни призмами торчат во дворце, и на сторожевые не похожи. Но недаром певец исходил землю от края до края! Видел он такие, интересовался, и потому со знанием дела ответил:

– Это башни жрецов. Они звезды с них наблюдают, свои хитрые вычисления делают, а потом людям говорят, когда река разольется, когда сеять, когда урожай собирать. Жрецы, брат мой Кудим, они все знают! Они с богами разговаривают! То-то же! – указательный палец певца взлетел вверх, подтверждая значимость сказанных слов.

Кудим почесал бороду, удивляясь, и совсем невтерпеж стало стоять вдали. Хотелось мастеру побыстрее войти в загадочный город, который, если кто и видел, кроме них, так немногие. Но река разделяла странников и столицу Маргуша.

На другом берегу ювелир приметил лодку в камышах и человека рядом. Если покричать, услышит, переправит их, но как быть с горбатым спутником?.. Кудим не знал, может ли верблюд плавать, как лошадь.

Дамкум заметил блуждающий взгляд друга от верблюда к реке и догадался, о чем думает Кудим.

– Поплывет?..

– Не знаю, – ювелир пожал плечами, – снял с верблюда поклажу и повел горбача к воде.

Берег с этой стороны Мургаба оказался глинистым и низким. Верблюд спокойно подошел к реке, растопырился, опустил морду и потянул воду сложенными в трубочку губами. Кудим же вошел в реку. У берега глубина была по колено, но дальше дно, хоть и плавно, но уходило все глубже. Дамкум, не умея плавать и боясь воды, подбежал к верблюду сбоку и взялся за уздечку. Кудим потянул за повод. Верблюд неохотно оторвался от воды и, не двигаясь с места, уставился огромными глазищами на хозяина. Он даже похлопал веками, за пышными ресницами которых угадывался удивленный взгляд. Кудим потянул сильнее. Верблюд уперся передними ногами и не думая идти. Дамкум от всей души хлопнул рыжее чудовище по худому боку. Верблюд осел на задние ноги. Передние заскользили по мокрой глине и, испугавшись не на шутку, верблюд заорал, да так пронзительно, что лодочник на другом берегу оставил свою работу и вытянулся во весь рост, пытаясь разглядеть, что происходит. Кудим еще потянул, верблюд заорал еще громче. Дамкум коленкой пнул горбуна в бок.

– Вот ведь, гад какой, доходяга ведь, а с места не сдвинешь! А ну вставай, трус несчастный, нам туда надо, пойми ты своими верблюжьими мозгами! – расходился певец все больше и, браня на чем свет стоит ненавистного верблюда, пинал его что есть сил.

Кудим вылез из воды.

– Оставь его, ему вода, что нам небо – не взлететь.

– И что делать?

– Можно здесь оставить, не пропадет, – Кудим оглянулся. Вдаль уходили поля. Кое-где виднелись склоненные спины работников.

– Нельзя его оставлять! Он – все наше имущество! Кто мы без верблюда? – с вызовом задал вопрос Дамкум, и сам же ответил с презрением: – Бродяги! А с верблюдом? О! С верблюдом мы можем быть богатыми путешественниками, если не купцами.

Кудим неожиданно расхохотался. Дамкум уставился на него почти такими же глазами, какими только что смотрел верблюд.

– Ты почему смеешься? – в словах певца послышалась обида.

– Не сердись, друг Дамкум, – Кудим с теплом похлопал друга по плечу, – у купцов на верблюдах товар, а у нас только мой мешок с инструментами да камнями и с твоим бубном.

Ювелир повернулся к лодочнику и крикнул, сложив ладони трубкой:

– Есть ли где переправа?

Лодочник махнул на север, туда, куда текла река.

– Там река сужается и мельче она, но в глине увязнете, сырая еще. А если идти дотемна, придете к пескам, там племя Белого Верблюда живет. За их крепостью и обойдете.

– Хорошо устроились, – себе под нос проворчал Дамкум, – ни с какой стороны к ним не подступишься, только в обход.

Кудим кивнул, соглашаясь ли с другом или благодаря лодочника, взял верблюда за повод и повел вдоль реки. Но его внимание привлекла процессия на другом берегу: несколько полуобнаженных мужчин несли паланкин, со всех сторон закрытый белой тканью. Впереди и сзади паланкина ехали всадники. Процессия приближалась к стенам города, и разглядеть ее лучше Кудим не мог, но покачивающиеся занавеси приковали его внимание тайной. «Кто внутри, интересно?» – подумал он, и сердце в его груди екнуло.

– Отсюда не разглядишь… – приложив ладонь ко лбу, задумчиво произнес Дамкум, – придем в город, порасспрашиваю, кто это у них на чужих плечах катается…

Кудим не ответил, а прибавил шагу. Все же его больше волновала столица Маргуша, чем таинственные носилки.

Как ни жарило солнце, а рядом с водой его лучи остывали. Мургаб нес свои желтые воды лениво, изредка убыстряясь и плескаясь о берег ворчливой волной. Косматый лох полоскал свои косы в прохладных водах, гордая чинара игриво помахивала разлапистыми листьями, зовя путников под свою широкую тень. Местами берег порос зарослями камыша. Между его стеблями плавали утки, шныряли змеи. Лягушки, протяжно квакнув, перепрыгивали с одной кочки на другую. Не особо прыткие попадали в клювы цапель, гуляющих на длинных ногах в мелководье. Людей птицы опасались. Только заслышав шум на берегу, прятались в зарослях или, взмахнув крыльями, перелетали подальше.

– Птицу ловят, пугливая, – заключил Дамкум.

Кудиму было все равно. Его мыслями завладел белый верблюд. Детская обида накрыла его с головой. Вспомнились первые годы рабства, тоска по матери, по братьям и сестрам. Привыкший к ласке, мальчик не мог понять, почему он лишился ее, куда ушла мать, почему его бросили одного в большом чужом доме, так непохожем на их хижину. Сначала он тайком плакал в укромном месте, потому что, когда он разревелся при всех, получил такой шлепок по щеке, что поперхнулся своими же слезами. Позже, втянувшись в новую жизнь, выполняя мелкую работу по дому, он горевал молча. От тоски пропал аппетит, мальчик ходил по двору дома ювелира, как тень, до тех пор, пока не упал однажды. Тогда хозяин испугался. Он забрал маленького раба от слуг, выходил его. Забота и внимание, пусть не такие чуткие, как материнские, но и они сделали свое дело: Кудим ожил, тоска в маленьком сердечке угасла. Но в один из дней старый ювелир рассказал, что выменял мальчика у вождя племени на своего белого верблюда. Кудим слушал хозяина, и его слова звучали приговором. Если до того он еще надеялся, что мать или отец вернутся за ним, то после надежда испарилась, оставив в сердце пустоту. Много лет прошло с тех пор, но та пустота, затаившись и сжавшись в комок, так и сидела в груди, холодя ее при воспоминаниях. Потому он избегал их. Но сейчас они поднялись, как муть со дна потревоженной лужи, и весь свет показался Кудиму в таких же темных красках, как и его обида.