Канцлер - Нина Соротокина

— Вы произвели великолепное впечатление. Их высочество давно не испытывали такого удовольствия от разговора. Коротко, но самое важное сказано… Она вас помнит и благодарна вам все эти годы.

— Излишняя сладость пуще горечи, — усмехнулся Белов.

На этот раз Понятовский не спросил: «кто?», но весь вечер не отходил от Александра и был весьма предупредителен.

В то время как компания веселилась в китайской гостиной, сэр Вильямс тревожно ходил по кабинету, потом опять садился за стол, чтобы писать и рвать черновики. Ему надо было сочинить простой и убедительный текст, и чтобы Екатерине все было в нем понятно, но чтоб чужой, если не приведи Бог к нему попадет записка, остался в полном недоумении. А может быть, ничего не писать? Может быть, подождать приватного разговора? Но будет ли он, при сегодняшней ситуации? Изнемогая под обилием вопросительных знаков, посол очередной раз сел за стол и написал — без обращения и даты: «Я имею совершенно точные сведения — не спрашивайте откуда — развязка близка! Поверьте, она неминуема. Я знаю, знаю… Я места себе не нахожу от волнения! У вас не много времени, будьте готовы! Уверяю вас, она не будет жить, она не может жить!»

Вильямс перечитал записку, вычеркнул повторы, знаки восклицания заменил точками, потом переписал текст начисто. Он не только написал на пакете «срочно!», но и посыльному внушил — передать письмо немедленно и только в собственные руки. Поэтому, когда посыльный явился во дворец, камердинер Екатерины отправился вместе с письмом и посыльным в особняк к их высочеству и не нашел ничего лучше, чем пройти вместе с ним же прямо в залу, где находилась великая княгиня с гостями.

— Что такое, Василий? — грозно спросила она Шкурина, тон был таков, что камердинер услышал недосказанное: «Как посмел ты, дурья башка, явиться прямо сюда? Что у нас — пожар, землетрясение?» Посланник Вильямса протянул ей пакет.

Екатерина вскрывала его при всех, и только десяток устремленных на нее глаз помог сохранить самообладание. Столь своевременная записка Вильямса пошла в сумку вслед за Бестужевским проектом, ни много ни мало — манифестом о престолонаследии.

— Господа, как это ни грустно, но я вынуждена вас оставить, — голос не дрожал от возбуждения, глаза смотрели весело. Предчувствие опасности и грядущих перемен не только пугало, оно пьянило.

Екатерина быстро вышла. Понятовский пошел следом. Перед тем как подняться на ноги, он выразительно посмотрел на Белова. Тот воспринял это как приказ — «следуй за нами».

В вестибюле к великой княгине подошла стройная, миловидная девушка, она накинула плащ на плечи Екатерины, хотела принять из ее рук сумку, но та не отдала. Было очень много суеты, камердинер открыл дверь, но великая княгиня медлила выйти, в комнате поднялся страшный сквозняк, хозяйка дома бормотала слова сожаления, посыльный Вильямса порывался сказать что-то их высочеству лично, но ему это не удавалось. Екатерина задержала взгляд на Белове, потом что-то сказала на ухо Понятовскому и быстро пошла к двери. Хорошенькая девушка засеменила за ней.

— Кто это? — спросил Белов Понятовского, и тот сразу понял, о ком речь.

— Это Анна Фросс, помощница повивальной женщины, так, кажется, говорят в России. Вот в чем дело, друг мой. Их высочество считает, что при теперешней ситуации безрассудно их высочеству встречаться непосредственно с вами. В целях конспирации их высочество предпочитает иметь одного своего посредника.

— Вас?

— Вы должны нас понять… — поляк совершенно смешался. — Это не потому, что их высочество вам не доверяет… Как раз может случиться так, что я через вас буду сноситься с канцлером. Вы меня понимаете?

— Более чем. Служба есть служба. Разрешите откланяться…

«Еще не хватало, чтобы этот красивый мальчик меня жалел!» — мысленно воскликнул Александр, находя удовлетворение в том, что его предчувствия так скоро оправдались. Приятно чувствовать себя прозорливцем.

Манифест

Канцлер Бестужев явно кокетничал, обзывая свой труд черновиком. Манифест был сбит как крепкое, готовое принять новых жильцов здание, где не только кровля была два раза покрашена, но и узорчатый флюгер установлен, дорожка к зданию не только замощена, но и пес в своей будке сидел у этой дорожки, и кошка с бантом по ней разгуливала. Как только Екатерина прочитала манифест, она сразу поняла, каким бы тревожным ни было время, этот труд надо рушить.

— Эко губу раскатал, — твердила она обиженно, а сама думала: знает ли Бестужев, что Елизавета при смерти?

Здесь ведь не один вопрос, а множество. На главный вопрос ответ принесет Понятовский. Он должен при первой же возможности переговорить с Вильямсом и все выяснить. Если Вильямс утверждает, что Елизавета точно умрет, значит, он знает что-то такое… Здесь есть два объяснения: либо он подкупил кого-то из лейб-медиков, и тот сообщает ему голую правду, либо… либо речь идет о насильственной смерти. Государыня не умерла сразу, значит… страшно подумать… яд?

Работать, надо работать, времени в обрез. Было поздно, собственно уже ночь, поэтому править манифест приходилось уже в спальне. Пребывание ее в кабинете в такой час могло показаться подозрительным. Екатерина примостилась на широком подоконнике. Василий Шкурин принес ей красные чернила в склянке и несколько очиненных перьев в стаканчике. Она велела ему сесть при входе в спальню и, если кто-нибудь придет, подать голос. Под словом «кто-нибудь» подразумевался муж, и Василий это понимал.

Екатерина опять принялась читать манифест, ставя на полях мелкие, острые и нервные галочки. «По смерти Их Величества императрицы…» — далее на абзац шло перечисление регалий Елизаветы.

— Понятно, что не при живой! — не смогла сдержать себя Екатерина и тоже поставила галочку. Она сильнее нажала на перо, отчего галочка получилась с петелькой посередине и широко расставленными крыльями. Толстая, как чайка, куда понесет она эту весть — «по смерти Их Величества и т. д.».

Главное, что сулил ей этим громоздким, подробным манифестом Бестужев — сделать ее не только супругой законного императора Петра III, но и соправительницей его, то есть обеспечить ей участие в правлении. За это обещание канцлер, в выражениях настойчивых, просил, а может, даже не просил, а указывал, как на вещь совершенно необходимую и единственно возможную: «оставить все должностные лица на местах своих», ему же, канцлеру Бестужеву, дать звание подполковника во всех четырех гвардейских полках, а также председательство в трех государственных комиссиях — военной, адмиралтейской и иностранных дел.