В час, когда взойдет луна - Хидзирико Сэймэй

Прежде эта книга никогда ему полностью не попадалась. Конечно, в библиотеке родителей она была — но Андрей как-то предпочитал другие, а потом… ну, тоже как-то предпочитал другие. Конечно, не наткнуться на евангельские цитаты в литературе было невозможно — новое вино и старые мехи, кто первый бросит камень, злых людей нет… но Энея так тошнило от риторики воскрешенцев, что первоисточник он и не искал.

И вот сейчас контекст сам его нашел, догнал и поразил. Эней долго не мог добраться до того, о чём говорил доктор, потому что крепко застрял на Нагорной проповеди. Его изумили до немоты даже не сами нравственные максимы, а та спокойная, уверенная властность, которой веяло от этих слов даже через два перевода и две с лишком тысячи лет.

Кстати, фразы «злых людей нет» он так и не нашел. Нашел обратное: «Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим…»

Эней перечитал Нагорную проповедь раза четыре, прежде чем заставил себя перешагнуть через нее и читать дальше. Нужное он нашел у Матфея в 17-й главе: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно…» Он закрыл книжку и отложил её на время, сомкнул веки. Значит, вот что имел в виду Роман Викторович: вера. Благодаря своей вере Костик смог изгнать из Игоря… Эней не то чтобы боялся слова «бес», просто находил его каким-то… ненаучным. Скажем так: чуждый разум. Чуждое сознание, которое знало то, чего Игорь знать не мог: что Костя священник. Если бы не это, Эней бы принял происходящее за случай массового психоза. Но тут скепсис пришлось отбросить — у этих ребят есть оружие, которое может превращать варков обратно в людей. Оружие, которое нельзя ни обнаружить при обыске, ни отнять, ни уничтожить — только вместе с носителем. Значит, Эней овладеет этим оружием. Для этого нужно поверить в Христа? Он готов. Он поверит в кого угодно — в Магомета, в Аллаха, в Будду и Кришну вместе с Рамой, если это нужно для дела.

А в том, что это нужно для дела, он не сомневался. Факт за фактом приходил в голову — и ложился точно в нужную ячейку концепции. Конечно, они запретили католиков. Именно католиков с их целибатными священниками, не привязанными семьёй ни к какому месту. Для них любой священник — мина, но православный — это локализованная мина, а католический — мина бродячая. Именно католиков с их таинственными орденами — доминиканцев, иезуитов… Это же, наверное, было готовое подполье: когда их запретили, они просто нырнули вниз, сохранив все свои связи, каналы, структуру… Да, решил Эней, именно католики. Роман Викторович, как видно, замечательный мужик, но мне нужна организация. И Райнер был не чудак, он был просто прав, когда стал собирать до кучи все доповоротные свидетельства о варках, даже фантастическую литературу, а потом начал настаивать на контакте с христианами. А идиоты из штаба потешались над ним — производство святой воды…

Да нет, не идиоты, вспомнил Эней. Предатели. Если провал Ростбифа ещё мог оказаться случайностью — брали группу на квартире, значит, провал мог быть местным и леший знает, что способны напартачить эти новички! — то поляков сдали. Поляков, которых Ростбиф зашифровал даже от Энея. Наверняка зашифровал и от штаба, но кто-то там оказался хитрее… кто?

Ах, болван. Осёл. Козёл и косолапый мишка. Письмо, Ростбиф оставил ему письмо и посоветовал не пороть горячку! Наверняка в письме было о поляках. Он мог бы успеть… Ублюдок. Дебил. Эней застонал от досады, и этот стон тут же привлек Богдана.

— Все гаразд?[34] — отверзла уста идеальная сиделка.

— Так, — выдохнул Андрей.

Теперь уже ничего нельзя было изменить. Оставалось дождаться Антона, выйти в сеть и прочесть письмо.

Интермедия. Отражение

Утром в тренировочном зале, когда он работал с боксёрской грушей, к нему подошел паренёк с первого курса.

Разговаривать не хотелось. Разрабатывать мышцы тоже не хотелось. Хотелось спать. Но спать было нельзя. Нужно было привести себя в человеческий вид к вечеру — и вообще нет ничего хуже, чем контрактировавшие мышцы и связки.

А веснушчатый первокурсник стоял и ждал, пока на него обратят внимание. «Янычар»,[35] явный. Очень они не любят вторгаться в чужое пространство.

— Доброе утро. Вадим Габриэлян. А вот вашего имени я не помню.

— Доброе утро, я Михаил Винницкий, группа 3а. Вы у нас сегодня вечером.

Ага, судя по выговору — с юга. Михаил Винницкий? Тезка Мишки-Япончика? Это кто ж у нас в приюте был такой образованный, да ещё с таким чувством юмора?

— Я слушаю.

— Вчера Васильев приказал сломать вам ребро. Одно. И чтобы никаких внутренних повреждений.

— «Тебе», не «вам». Я заметил, — не заметить было сложно. Обычные васильевские штуки. А обе группы мышей не ловили и за предписанное время не справились. Однако это становится интересно.

— Вчера ни у кого не получилось.

Ну, ещё бы…

— И я решил попросить вас, тебя, показать мне, как это делается. На мне. Если у тебя есть время.

Откуда ты, прелестное дитя? Попадание в мою интонацию почти точное. Ты не эмпат — люди-эмпаты народ хрупкий, нервный — и очень редкий — их в училище вообще не берут, берегут. Ты не псевдопат — псевдопат все, что ему надо, у самого Васильева по моторике прочитал бы. Ты у нас мим, «зеркало», «влезть в чужую шкуру и походить в ней». И голова на плечах. И храбрый.

— Так, Король, на тебе мы ничего показывать не станем — ты тогда вечером ни на что не будешь годен. На мне тоже. По той же причине. Ты меня подожди в раздевалке, а ещё лучше — заходи минут через сорок прямо в общежитие.

— Спасибо, — первокурсник улыбнулся и отошел. Уже выяснил, где я живу. Какой хороший мальчик.

Мальчик действительно оказался первый сорт. Постучал в дверь ровно через пятьдесят минут. И только брови поднял, увидев лежащего на койке незнакомого совершенно голого покойника.

— Ещё раз добрый день. Кто это?

— Пластикат, — а вот улыбку мою повторять не нужно, она на тебе совершенно неуместно выглядит, но это я тебе потом объясню. — Старая технология, ещё времен империи. Берём тело, погружаем в одну среду, потом в другую, потом вводим катализаторы — и клетки потихонечку начинают замещаться пластиком, внешне сохраняющим те же параметры.

Только нужно очень внимательно следить за временем, если хочешь, чтобы ткани удержали не только форму и окраску, но и фактуру. У меня ещё один остался, а новых я делать не буду — и работа трудоемкая, и в лаборатории больше не выпросишь, они там над каждым телом дрожат.

— Тело живое?

— Инструкция говорит, что мертвое, а с живыми я не пробовал. — Нет, определенно… — Так. Давай посадим его на стул. Ребра прикрывает рука, поэтому вживую её придется как-то убирать. Теперь смотри, удар идёт сюда, в край реберной дуги. Снизу вверх и слева направо. Так, — пластикат был намного лучше стандартного муляжа, но все же хуже человека, не было того живого сопротивления, впрочем, для задачи сойдет. — Нижнее ребро ломать опасно. Берем пятое. Раз, два. Пощупай.