Пламя клинка - Денис Чекалов

Оксана задумалась.

— Тогда бы у них давно истощилось место обитания, — сказала она.

— Степь дает тебе ровно столько, сколько необходимо, — возразил я. — Если не хватает, значит, ты не заслуживаешь и этого. Орочья пословица.

Высоко в небе кружили ястребы, и я знал, что это Саардак-хан неотступно следит за нами, взирая на бескрайнюю степь сквозь птичьи глаза.

Белые черепа оскалились на остриях частокола: звериные, орочьи, человеческие. Хрипло завыли молнии на шаманских жезлах.

Медленно, скрежеща, распахнулись ворота Стойбища, и великий правитель орков со своей свитой выехал к нам.

Саардак-хан восседал на огромном черном трехголовом медведе, с грубой короткой шерстью и белыми злобными глазами. Ни узды, ни поводьев не было на рычащем звере — он подчинялся всаднику беспрекословно и чутко.

Алая мантия развевалась на плечах орка, черепа гремели, притороченные к седлу, но я не видел оружия — это был знак того, что нас встречают с миром.

Всадники верхом на клыкастых вепрях замерли по обе стороны вождя.

— Аз есмь Саардак-хан, владыка Древней степи. Кто ты и зачем пришел в мои земли?

— Я Хорс, странствующий маг, а это моя послушница. Мы пришли из города Малахита искать великой мудрости орков и силы Вечного дола.

Владыка кивнул.

— Негоже приходить гостю без дара, хотя бы даже и скромного, — продолжал я. — Примите это как знак нашей дружбы и мира.

Астральные вихри взвились вокруг Оксаны, и стало видно, что девушка держит длинное надтреснутое копье, а на острие его щерится мертвая голова вожака разбойников.

Кровь стекала по рукояти, омывая длинные пальцы.

Саардак-хан раскатисто засмеялся:

— Торбаг! Помню его. Я говорил, что он вернется без головы, а тут, глядишь, одна голова вернулась.

Всадники вторили его хохоту.

Веселые ребята эти орки.

— Череп очистить и повесить на частокол! — велел хан. — А вас, мои дорогие гости, проводят в главный шатер, отведайте полынного чая, и я расскажу вам легенды Древней степи.

Ханский шатер возвышался над Стойбищем.

Скелетом ему служил разборный деревянный остов. Сверху, как спицы колеса, сходились балясины. Они были прямой, а не параболической формы, как это принято у хобгоблинов, что делало вежу более устойчивой к ветру.

Узкая ткань обертывала каркас, накрепко связывая его отдельные части. На ней пестрели изящные вышитые рисунки, повествующие о славных подвигах Саардак-хана. Не забыл ткач-сказитель и о богоравных врагах вождя, ибо не может зваться великим тот, кто побеждал только слабых.

Эти рисунки были видны лишь изнутри шатра, сверху же ткань покрывали несколько слоев войлока, стянутых веревками из кожи меддарнга.

Входом служила деревянная рама, с навешанной створкой, как в доме хорбита или человека, а поверх нее как вторая дверь крепился ковер.

Такие же устилали пол — шырдаки, очень дорогие, из двух слоев стеганого войлока, со сложным витиеватым орнаментом. Сшить их непросто, на каждый уходит несколько месяцев, но служить он будет лет сто или даже больше.

Рядом белели чии — соломенные циновки, в центре шатра, под дымовым отверстием в крыше, разгорался очаг-коломто, сложенный из белых камней.

За ним, у дальней стены, поднимался джук — на кованых сундуках лежали подушки, тешеки — матерчатые матрасы и небольшие коврики.

Что для хорбита всего лишь сложенная постель, кочевнику — святая святых. На джук нельзя забираться, иначе счастье уйдет, чем выше он, тем богаче и удачливее степняк.

Между горой подушек и очагом, напротив двери, находился тор — почетное место для старших членов семьи и важных засидчиков; сюда и пригласил нас Саардак-хан, проводя в шатер.

Орк расстелил на коврах шелковую скатерть, белый дастархан, и разлил по пиалам горький полынный чай. Угощать должен сам хозяин, доверить это женщинам или слугам — значит оскорбить гостя.

— Что деется в славном городе Малахите? — спросил кочевник, когда мы устроились на мягких, удобных тешеках.

— Все очень беспокоятся об Аскольде, — сказал я, изрядно солгав.

Народу всегда плевать, что будет с его вождем, пока в миске хватает корма, а ошейник натирает не слишком сильно.

— Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал, — ответил Саардак-хан. — Мой названый брат, Аскольд, приехал ко мне с зарей, мы пили полынный чай и слушали песни бардов.

«А я все не мог понять, какого черта розовокожий приперся», — мог бы, наверное, добавить вождь, но не стал.

— В час сапсана Аскольд сказал, что уйдет в Степь, один, без своих охранников, просить совета у духов.

Саардак-хан достал вересковую трубку с двумя чашами на общем чубуке и начал набивать их травами. Видя, что своих трубок у нас нет, угощать не стал, — у племен разные обычаи, и не след навязывать гостю свои привычья.

— Я не хотел отпускать его. В доле расшалились разбойники. Но Аскольд сказал, что их не боится. У него сердце саблезубого льва. Я дал ему амулет из головы песчаной змеи, чтобы вызвать духов. На этом мы и расстались. Больше я не видел своего названого брата.

4

Саардак-хан глубоко затянулся.

— Его рабы хотели ехать за ним, догнать и вернуть.

Орк покачал тяжелой клыкастой головой.

— Хилые, с тоненькими мечами, верхом на…

Он презрительно хмыкнул.

— На лошадях! Только слабак едет в бой на травяном мешке. Аскольд-хан, уезжая, оставил на меня своих слуг; мог ли я позволить им погибнуть напрасно, в Дикой степи? Пришлось их запереть.

Я представил, что чувствовали городские стражники, когда орки сгоняли их в загон для скота.

— Рабы у вас непослушные, — заметил Саардак-хан. — И шрамов на спинах нет, наверное, их редко порют. Я расскажу об этом Аскольду, когда мой названый брат вернется. А я не сомневаюсь, что так и будет. Сердце у него храброе, а ум острый, такому не страшны Степь и Снежные Пустоши.

— Вы были в крепости прошлым вечером, — сказал я. — Когда погиб боярин Боррояр. Что шепчут об этом духи?

Орк выпустил струйки дыма из обеих чаш.

— Я не мешаюсь в дела людей и жду от них того же. Но если мои слова помогут Аскольду… В тот вечер я кое-что заметил. Огнард, крепостной воевода, отвел боярина в сторону. Не знаю, о чем они говорили.

Саардак-хан посмотрел на нас сквозь дым.

— Боррояр усмехался да головой качал, будто пустую докуку слушал. А потом весь вдруг встрепенулся, глаза засверкали, словно у болотной рыси. Огнард сам такого не ждал и, кажется, напугался пуще боярина. Но тут затрубили в рог, и все разошлись к столам, так что эти двое не смогли закончить разговор; во время пира Боррояр озирался, нервничал, а как позвали его сказать заздравное слово, лишь пару фраз промямлил и сразу из пировальной ушел, когда заиграли барды.