Пламя клинка - Денис Чекалов

Кадык юноши дернулся.

Я понял, что огромная ноша свалилась с его худеньких плеч.

Отец не простил бы ему рунической вазы — подарка из Парсуаша. В ней полковник Мортерн видел символ своей победы, величия и государственной славы, не подозревая, что бережно хранит памятник собственной глупости и невежества.

Это свойственно тем, кто управляет империей.

— Спасибо, сударь, — отвечал юноша.

Голос его дрожал, он не хотел показать, как сильно был перепуган только что.

— Ты мой должник, — сказал я, направив на него палец.

В первый момент позабыв, что угрожаю юноше искривленным когтем ящера. Впрочем, получилось эффектно.

— Да, сударь, — ответил тот, нервно сглотнув.

Я не хотел еще больше ставить его в неловкое положение, поэтому развернулся и вышел в холл.

Осип неслышно следовал за мной.

— Сын полковника? — спросил я.

— Мастер Димитрис, — кивнул дворецкий. — В этом году он принял присягу.

Почти ребенок, а уже солдат.

Впрочем, это и к лучшему.

В армию иди смолоду, пока ты молод и глуп. Когда поумнеешь, ты быстро поймешь, что охраняешь вовсе не свою родину, а сундуки, набитые золотом, в подвалах бояр и клириков.

Подыхать ради того, чтобы люди в столице стали еще богаче, вот что значит служить.

— Это не гвардейская форма, — заметил я.

— Да, — согласился Осип. — Хозяин отправил юного мастера в Розыскной приказ.

Это означало, что Димитрис будет служить в столице, ночевать дома и никогда не попадет на Черную Реку.

— Юноша много раз подавал прошение, чтобы попасть в гвардейцы, — добавил дворецкий. — Ему всякий раз отказывали.

Осип улыбнулся.

— Молодой хозяин мне говорил, что хочет быть ратником государевым, а не копаться в грязи.

— Чтобы очистить мир, приходится заниматься и этим, — пробормотал я. — Его, поди, отослали сразу в главную канцелярию?

— Нет, решил служить простым дознавателем. С самых низов начать.

Я не знал, что говорит подобное поведение о юном Димитрисе — то ли о его благородстве, то ли о глупости.

Впрочем, это одно и то же.

Громко хлопнула дверь над нашими головами.

— Я надеюсь, вы меня поняли? — раздался старческий голос.

— Вышебор, — чуть слышно прошептал Осип. — Боярин чернодворцовский. Он мне никогда не нравился, боюсь я его.

— Моя совесть чиста. — Слова Мортерна звучали глухо. — Я делал все ради государя-императора.

— Так сделайте то, что еще осталось.

Старый боярин высился вверху лестницы.

На нем была турская шуба внакидку, с короткими широкими рукавами. Пуговицы из драгоценных каменьев ярко переливались в пламени многосвечья.

Непреклонность застыла в темных глазах императорского советника, острый горбатый нос придавал его лицу зловещий вид.

— Только от вас, полковник, зависит мое решение. Завтра я приду снова. И уже не один.

Он смотрел на Мортерна из-под кустистых бровей.

— Поступите, как должно настоящему дворянину.

Вышебор развернулся и зашагал вниз по лестнице.

Я отошел к окну.

Ни к чему, чтобы он видел мое лицо.

Осип поспешил к гостю.

— Вот ваша шуба, милостивый государь, изволите обождать, велю подогнать карету.

Дверь за ними закрылась.

Полковник Мортерн спустился по лестнице.

Он очень постарел с тех пор, как мы виделись в прошлый раз. Густые когда-то волосы поредели, подернулись сединой. Плечи устало сгорбились.

Резкие морщины пролегли возле рта, уголки упрямых губ опустились. Глаза запали, казалось, этот человек умирал уже много раз.

— Люди в Чернодворце сильно обеспокоены, — сказал я. — Если сам Вышебор приехал сюда.

— Он хочет, чтобы я покончил с собой, — ответил полковник.

— Бросаться на меч — нелепая мода. Мне нравится, как поступали раньше — глотали алых лягушек. Смерть наступала быстро, но была очень мучительной.

— А главное, верной, — кивнул Мортерн. — Я видел, как мучительно умирал Евграф, стрелецкий голова Волчьего уезда. Он бросился на меч, но только ранил себя. Мы все стояли вокруг и ждали, пока он истечет кровью. Я хотел взять нож и покончить с этим…

— Но это уже убийство имперского офицера, — подсказал я. — Смертная казнь для вас и вашей семьи.

Я посмотрел в окно.

Осип и Вышебор остановились на парадном крыльце. Боярин что-то говорил, хмуря брови, дворецкий молча кивал.

— Почему? — коротко спросил я.

— Мы уже год стоим на Черной Реке, — ответил полковник. — И не продвинулись ни на пядь. Большой позор для стяга и для державы. А позор смывается кровью.

— Насколько я помню, — сказал я, — наш главнокомандующий — это государь-император, разве не так?

Осип вернулся в дом.

— Слышали о боярине по имени Огастий Боррояр? — спросил полковник негромко.

— Многое, и только плохое.

— Раньше он служил в Хобгоблинской пуште, усмирял бунт опричников. Государь-император пожаловал его Янтарной медалью и назначил арх-дознавателем.

— Это хорошо, — согласился я. — Но очень опасно.

Вышебор спустился с крыльца.

Он зябко потирал руки и вглядывался в снежную тьму, пытаясь разглядеть экипаж.

Мой искривленный коготь провел по замерзшему стеклу.

Резкий ветер налетел на боярина, закружил водоворотом метели.

Сановник опустил голову, плотней закутался в шубу.

Вьюга становилась все злее, она вырывала из сугробов морозные хлопья снега и швыряла их в одинокого человека.

Он развернулся, хотел вернуться к крыльцу, но бешеный вихрь не дал ему сделать и шага, сжал в ледяных объятиях, хлестая по лицу, заползая в горло студеной болью и раздирая легкие.

Высокая шапка упала с боярской головы, покатилась в снег и исчезла в воющей злой метели.

Вышебор замахал руками.

Он звал на помощь, но никто не слышал его. Сановник сделал шаг с неимоверным трудом, отчаянно борясь с ветром, потом еще, пытаясь добрести до крыльца, но вьюга ярилась с новой силой.

Резкий, сокрушительный порыв ветра сбил боярина с ног; он рухнул, утопая в снегу, бессильно воздевал руки и пытался ползти.

Буря завыла громче; обжигающий снег повалил тяжелыми хлопьями.

Вышебор старался подняться.

Его лицо, седые волосы, бороду запорошила белая хладь. Он взмахнул рукой, тщась дотянуться до резных перил, потом рухнул, и бешеная метель накрыла его.

Еще пару минут боярин истошно дергался, потом затих. Свистящая вьюга заметалась среди черных деревьев, и лишь неясный сугроб остался на краю подъездной аллеи.

— Какая досада, право, — заметил я. — Когда его найдут утром, поздно будет звать лекаря.