Застеколье (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

– Олег, я тебе не сват и не брат, в личную жизнь подчиненных никогда не совался, но жену и дочь тебе повидать нужно, – строго сказал генерал. – Тем более – жена у тебя замечательная. – Усмехнувшись, шеф пояснил. – Не решился я никого посылать, сам съездил. Объяснил, что командировка затягивается по уважительным причинам. Никаких истерик, слез. Всем бы моим подчиненным таких жен. И дочь у тебя умница и красавица. Поезжай…

– Надо бы, – вздохнул я.

Унгерн, вероятно, истолковав мой вздох не совсем правильно, обрадовался.

– Ну, вот и хорошо. Прямо сейчас и поедем. Хочешь, я тебе недельку отгулов дам? Имеешь право.

– Мне бы в Застеколье смотаться. Машину дадите? – попросил я. – Что–то не хочется лишний раз через пространства скакать.

– Так у тебя есть машина, – удивился Унгерн. – Я же тебе говорил– в правительственном гараже стоит. Водитель второй месяц мается – и по своим делам не убежишь, и работы нет. Подожди–ка, – насторожился генерал, – а чего вдруг в Застеколье? Мы же хотели с твоими пограничниками связаться, когда план подготовим?

– Да так… – попытался я увильнуть, но не тут–то было.

– Олег, начал, так договаривай…

Ничего не оставалось делать, как сообщить генералу о «живой воде», которой меня отравили.

– М–да, – покачал головой Унгерн, посмотрев на меня с жалостью, с какой смотрят на смертельно больного. Того и гляди, начнет утешать. Но, слава богу, обошлось. – Может, в нашей клинике анализы сделаем? Заодно бы и раны твои осмотрели.

– Не надо, – буркнул я. Воспоминания о нашей ведомственной клинике у меня остались не самые приятные. Видимо, непроизвольно скривил рот, потому что Унгерн укоризненно бросил:

– Олег, ты не путай ту клинику при внутренней тюрьме, где ты сидел, с настоящей. У нас космонавты обследования проходят.

– Так и та была ничего, – усмехнулся я. – Полиграфы, что я взорвал, заменили?

Унгерн пожал плечами, но как–то неубедительно. Неужели он думает, что я поверил, что генерал не имел отношения ни к моим допросам, ни к «сыворотке правды», после моего первого возвращения из Застеколья? Смешно. Он–то как раз и был самым заинтересованным лицом. Но муссировать эту тему не стал. Обиды на генерала я не держал. Боюсь, на его месте я поступил бы также – постарался вытянуть по максимуму из человека, явившемуся из «сопредельного пространства».

– Эх, – вздохнул генерал. Вытащив мобильник, бросил: – Леонид, подъезжай в Жулебино. Да, охрану брать.

От новой станции метро мы выдвинулись с эскортом. Впереди – неприметный шевроле, потом наш броневичок, а сзади – знакомая «газелька».

Как я помню, генерал предпочитал ездить на переднем сиденье, хотя по правилам этикета ему полагалось место сзади и слева. Но сегодня он уселся рядом со мной.

– На поляну? – поинтересовался майор Пономарев, опять выполнявший обязанности водителя.

Я хотел ответить, но вспомнил, что майор очень ревностно почитает субординацию, предпочел дождаться кивка Унгерна.

– Надо бы хоть объезд какой–нибудь придумать, – раздумчиво протянул генерал.

– К поляне? – догадался я. – А смысл? Кому надо, уже давно эту полянку под наблюдение взяли. А местным жителям – им по барабану, кто в этот лес ездит.

– Ты бы поговорил с тамошним начальством, может, другой путь найдут. Я тут документы в архивах поднимал – начиная с Александра Освободителя местная полиция начальство информировала, что вот, мол, имеет место бытьстранные посещения лесочка, близ деревни Пузово Грязовецкого уезда. Там кого только не искали – фальшивомонетчиков, браконьеров. Потом – беглых политссыльных. В Советское время – сектантов, дезертиров, опять–таки, беглых арестантов. Даже немецких военнопленных.

– Ну, чего бы хорошего, а беглых у нас хватало, – радостно подхватил я. – Все–таки, «Подстоличная Сибирь». Сюда с шестнадцатого века народ ссылали. В восемнадцатом веке Лесток, княгиня Дашкова. В монастырях кого только не было! А в Вологде – Лавров, Бердяев. Даже Луначарский со Сталиным.

– Про Бердяева с Луначарским слышал. Про Сталина – само– собой. Не знал только, что он у вас в ссылке был. А Лесток с Лавровым? Не помню, – признался Унгерн. – Ну, знаю одного Лаврова – министра иностранных дел знаю, но это явно не он.

Про каторжных и ссыльных рассказывать я люблю. Как–то даже брошюрку выпустил.

– Тот Лавров, который в Вологде в ссылке был – он Петр Леонидович. И жил он сто пятьдесят лет назад. Преподавал математику в военных училищах, до полковника дослужился. Потом познакомился с Чернышевским…

– Который «Что делать?» написал? – перебил меня генерал.

– Тот самый, – сдержанно ответил я, потому что не любил, когда во время лекций меня перебивали. – Так вот, за революционную деятельность его в ссылку и отправили. Он у нас в Вологде «Исторические письма» написал – о том, что любой интеллигент должен испытывать чувство вины перед трудящимися.

– Почему чувство вины? – наморщил лоб Унгерн. – Подожди, сейчас догадаюсь – за то, что интеллигент учился за счет трудящихся? О, тогда правильно! Сидели захребетники в институтах, а рабочий люд вкалывал. От интелей экономике никакой пользы.

На всякий случай, я решил сделать вид, что обиделся.

– А чем лучше военные? Или спецслужбы? От них тоже – сплошное разорение народному хозяйству.

– Мы, между прочем, это народное хозяйство защищаем, – обиженно буркнул Леонид, уставившись в лобовое стекло с твердым намерением проковырять взглядом асфальт.

– Не знаю, как у кого, а у меня чувства вины перед рабочим классом никогда не было, – заявил я. – Хотя я сам выходец из трудового крестьянства. Никто не мешал ни образование получать, ни все прочее.

Чтобы помириться с Леонидом (Очень уж обидчив у нас, товарищ майор. Я сам, иногда, обижаюсь на ерунду, но чтобы так!) решил развлечь народ:

– Знаете, как Сталин из Вологды бежал? Рассказать? – дождавшись, когда народ заинтересованно закивает, начал рассказывать анекдотичный эпизод, вычитанный не то у Похлебкина, не то еще у кого–то: – Когда товарищу Сталину надоело жить в Вологде, он решил сбежать. Но как? Паровоз один ходит, раз в сутки, снимут быстро. Остаются ямщики. А с ямщиками – тоже вопрос – каждый второй на полицию служит. Если просто подойти и сказать: «Мужык, отвэзи мэня», можно в морду получить, да еще и в полицию сдадут.

– И что Сталин? – поинтересовался Леонид, забыв, что только что на что–то обиделся.

– А он просто сделал. Подходил к ямщику и спрашивал: «Слюшай, дарагой, аршин водки выпьишь, а?» Ямщик в недоумении – штоф, косушку, это понятно, а как выпить аршин? Это, все–таки, единица длины. А Сталин: «Давэзешь до Грязавца – пакажу!». И вот, ямщик везет его до Грязовца, весь от любопытства умирает, а на станции, где лошадей меняют, Сталин вытаскивает из кармана линейку, набор рюмок, расставляет их по линейке, наливает водки и говорит – вот, дарагой, это и есть аршин. Ямщик водку выпивает, а там уже сам ищет кого–нибудь и предлагает: «Возьми этого грузина, он тебя научит, как аршин водки выпить!» И так Иосиф Виссарионович доехал до Варшавы!

Благодарные слушатели залились радостным хохотом, восхищаясь мудростью будущего вождя. А я, довльный вниманием аудитории, продолжил:

– Еще – в Вологодский край военнопленных ссылали. При Иване Грозномтатар, при Петре – шведов, потом французов. Еще – много поляков было. Как в Польше восстание – так к нам ссыльных ляхов отправляли.

– А поляков, разве не в Сибирь ссылали? – заинтересовался генерал. – Только и слышим – Сибирь, Сибирь.

– Может, кого и в Сибирь, врать не стану. Но в Вологде их было много. Даже свой костел отстроили. Потом в нем ресторан открыли. У меня там свадьба была, безалкогольная. Борьба с пьянством шла, – пояснил я.

– Еще Польша не погибла, коль живем мы с вами, все, что отнял у нас недруг, мы возьмем клинками! – неожиданно запел Леонид.

– Лень, ты чего? – забеспокоился генерал.

Майор государственной безопасности Пономарев смутился. Даже не думал, что уши могут быть такого цвета, да еще в сумерках!