Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Было ясно, Меншиков должен опасаться возрастающего влияния голштинской фамилии, которое, наконец, могло привести его к падению.

Здоровье Екатерины I слабело. У нее начиналась водянка. При осторожном образе жизни болезнь могла быть излечима, однако императрица, хотя и принимала лекарства, но делала это беспорядочно. Она все так же любила есть крендели или бублики, намоченные в крепком венгерском вине.

В дела вникала все менее и все предоставляла любимцам.

Секретарь саксонского посланника Френсдорф сообщал в те дни своему королю:

«Она вечно пьяна, вечно покачивается…»

Меншиков, входя утром в спальню своей повелительницы, всякий раз спрашивал:

— Ну, Ваше Величество, что пьем мы сегодня?

Наконец, 27 августа из Вены прибыл курьер, привезший известие о подписании союзного договора.

Герцог Голштинский мог быть доволен: в договоре была секретная статья, касающаяся его лично. Император обещал помогать герцогу в возвращении Шлезвига.

Европейские державы окончательно разделились на враждующие группы договорами ганноверским и венским.

Осенью 1726 года в Санкт-Петербург прибыл двоюродный брат герцога Голштинского. По городу поползли слухи о его возможной женитьбе на цесаревне Елизавете Петровне. Того, как говорили люди осведомленные, захотела Екатерина I.

В ее желании выдать свою дочь за сына епископа Любского усматривала одно: она при жизни хочет иметь внуков.

Вопрос о престолонаследии, похоже, не оставлял ее.

20 декабря 1726 года Маньян сообщал в Версаль:

«Царица была не совсем здорова дней около десяти, но… давала бал по случаю рождения принцессы Елизаветы, хотя сама и не присутствовала на нем… Говорят, будто, желая успокоить венский двор, герцог настоятельно убеждает царицу теперь же объявить великого князя наследником».

Мысль, что преемником Екатерины I должен быть великий князь, не ослабевала в народе: ходили слухи, что императрица после своих именин поедет короновать внука. Аранского (Нижегородского) монастыря архимандрит Исайя поминал на ектениях «благочестивейшего великого государя нашего Петра Алексеевича» вместо «благоверного великого князя» и, когда ему возражали, отвечал:

— Хотя мне голову отсеките, буду так поминать, а против присланной формы поминать не буду, потому что он наш государь и наследник.

Правительство решило, что кстати будет приказать всем в провинциях не слушаться ни архиепископов, ни епископов. Узнав о том, священнослужители оставили свой сан. По целым губерниям несколько месяцев не совершались богослужения, что подавало повод к страшным беспорядкам внутри государства.

…Все предвещало близкую кончину Екатерины I.

Герцог Голштинский искал дружбы с Меншиковым, ибо понимал, случись несчастье, умри государыня, он, без поддержки князя, быстро потеряет свое влияние при русском дворе.

Другие мысли бродили в голове у светлейшего. Князь должен был понимать, как трудно будет вдругорядь отстранить от престола законного наследника. А приди великий князь к власти, на кого изольется вся ненависть членов старорусской партии? На него — на князя Меншикова. Помнил Александр Данилович строки подметного письма:

«Известие детям российским о приближающейся погибели Российскому государству, как при Годунове над царевичем Димитрием, учинено: понеже князь Меншиков истинного наследника, внука Петра Великого, престола уже лишил, а поставляет на царство Российского князя голштинского. О горе, Россия! Смотри на поступки их, что мы давно преданы».

Стоило ли выставлять себя в таком ненавистном свете, подвергаться опасностям и чего ради? Дабы возвести на престол герцогиню Анну Петровну и уступить свое влияние тому же Бассевичу?

Да и у Елизаветы был жених.

Меншикову не было теперь особенного интереса поддерживать дочерей Екатерины.

Надобно было искать иной выход.

О тайных намерениях светлейшего стали догадываться с ноября 1726 года, когда, приготовляя фейерверк ко дню тезоименитства императрицы, он велел возле столпа с короною и привязанным к нему якорем представлять юношу, держащего одною рукою канат якоря, а другою глобус и циркуль. Увидев то, генерал-майор Скорняков-Писарев и некоторые другие, участвовавшие в суде над царевичем Алексеем и царицею Евдокиею, сказали:

— Этот юноша, без сомнения, великий князь Петр Алексеевич; его представляют быть нашим государем; что же будет с нами?

Тогда Меншиков был принужден переменить рисунок фейерверка, а месяца через полтора по Санкт-Петербургу пополз слух, что князь Меншиков тайно старается женить великого князя на своей дочери.

Едва ли не главную роль в перемене отношения князя Меншикова к великому князю сыграл датский посол Вестфален.

Для Дании вопрос о престолонаследии в России был очень важен. Приди к власти герцогиня Голштинская Анна Петровна, и тотчас же страшная опасность нависла бы над датским королевством. Вступление же на престол великого князя Петра уменьшало или даже уничтожало опасность. Вестфален более всех должен был «трудить» свою голову над придумыванием средств, которые могли бы способствовать возведению на престол сына царевича Алексея Петровича. И ему пришла мысль отнять у партии, враждебной великому князю, ее главу Меншикова и заставить его действовать в пользу юного наследника престола. В данном случае интересы Дании и Австрии совпадали, и Вестфален поспешил к графу Рабутину.

Между министрами произошел следующий разговор.

— Вы не станете отрицать, — говорил Вестфален, — что серьезное стремление герцога голштинского стать преемником царицы или по крайней мере захватить ее престол для своей супруги — важная политическая истина.

Граф Рабутин кивнул в знак согласия и поинтересовался:

— Каким образом, по вашему мнению, еще возможно спасти челн сиротских интересов?

— Для них все потеряно, если вы, граф, не сумеете поставить князя Меншикова на свою сторону, — ответил Вестфален, — овладеть князем возможно, так как герцог недавно имел неосторожность ни с того ни с сего поссориться с ним. Следует только подойти к Меншикову с слабой стороны — то есть воспользоваться его чрезмерным честолюбием. Дайте ему понять, граф, что в его руках прекрасный случай возвести свою дочь в сан царицы всероссийской, выдав ее замуж за царевича, добудьте какое-нибудь письмо от императора, способное убедить его в согласии императора на тайный брак, обнадежьте его в то же время, что ему отдан будет первый вакантный в империи фьеф{2}, а я найду случай внушить князю все эти мечты, дабы они охватили его сердце прежде, чем вы заговорите формально о возможности их осуществления.

Графу совет датского посла пришелся по вкусу, и в Вену было отправлено секретное письмо. Австрийский двор не замедлил с ответом. Граф Рабутин получил все, что требовал, и притом — добрую сумму для успешного начала работы. «Цесарский двор прислал 70 тысяч рублев, в подарок Госпоже Крамер, дабы она ее (Екатерину I. — Л.А.) склонила именовать по себе наследником Князя Петра Алексеевича» — писал историк М. М. Щербаков.

Император пообещал Меншикову первый фьеф, какой только сделается вакантным в империи.

Светлейший князь принял предложение, выводившее его из затруднительного положения. Оставалось получить согласие Екатерины I на брак великого князя с дочерью Меншикова.

VI

Княжна Мария Меншикова была помолвлена с сыном польского графа Сапеги Петром 13 марта 1726 года. Более пяти лет пред тем молодой поляк жил в доме светлейшего князя в качестве жениха его дочери.

Отец его, граф Ян Сапега, староста Бобруйский, принадлежал к числу богатейших и влиятельнейших магнатов. Александр Данилович, мечтая о герцогстве курляндском, в 1720 году договорился с ним о браке своей дочери с единственным сыном Сапеги, надеясь посредством этого союза составить себе сильную партию в Польше.

Помолвка состоялась во дворце Меншикова. Съехалась вся столичная знать. Екатерина I приняла участие в церемонии обмена перстнями между будущими супругами и, как извещают «Повседневные записки», «изволила дать позволение на забаву танцам».

Это были первые праздничные торжества, совершаемые после смерти Петра I.

Екатерина I отметила красоту Петра Сапеги, и вскоре он сделался ее фаворитом. Императрица прямо-таки отняла Сапегу у княжны Марии Меншиковой.

В январе 1727 года она подарила ему дом и изредка ездила ужинать к молодому графу.

Для себя Екатерина I решила, что как только красавец ей прискучит, она женит его на своей племяннице Софье Карловне.

В марте 1727 года решение о свадьбе племянницы было принято.

Светлейший князь знал о намерениях государыни и именно это дало ему право заговорить с ней о другой приличной партии для своей дочери. Он предложил брак княжны Марии с великим князем Петром Алексеевичем.