Гораций - Михаил Евгеньевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мышь деревенская раз городскую к себе пригласила
В бедную нору — они старинными были друзьями.
Скудно хозяйка жила, но для гостьи всю душу открыла:
Чем богата, тем рада; что было — ей все предложила:
Кучку сухого гороха, овса; притащила в зубах ей
Даже изюму и сала обглоданный прежде кусочек,
Думая в гостье хоть разностью яств победить отвращенье.
Гостья брезгливо глядит, чуть касается кушаний зубом,
Между тем как хозяйка, все лучшее ей уступивши,
Лежа сама на соломе, лишь куколь с мякиной жевала.
Вот наконец горожанка так речь начала: «Что за радость
Жить, как живешь ты, подруга, в лесу, на горе, средь лишений!
Разве не лучше дремучих лесов многолюдный наш город?
Хочешь — пойдем со мною туда! Все, что жизнию дышит,
Смерти подвластно на нашей земле: и великий, и малый,
Смерти никто не уйдет: для того-то, моя дорогая,
Если ты можешь, живи, наслаждаясь, и пользуйся жизнью,
Помня, что краток наш век». Деревенская мышь, убежденья
Дружбы послушавшись, прыг — и тотчас из норы побежала.
Обе направили к городу путь, чтобы затемно тайно
В стену пролезть. И уж ночь, совершая свой путь поднебесный,
За половину прошла, когда наконец две подруги
Прибыли к пышным палатам; вошли: там пурпур блестящий
Ложам роскошным из кости слоновой служил драгоценным
Мягким покровом; а там в корзинах, наваленных грудой,
Были на блюдах остатки вчерашнего пышного пира.
Вот, уложив деревенскую гостью на пурпурном ложе,
Стала хозяйка ее угощать, хлопоча деловито:
Яства за яствами ей подает, как привычный служитель,
Не забывая лизнуть и сама от каждого блюда.
Та же, разлегшись спокойно, так рада судьбы перемене,
Так весела на пиру! Но вдруг громыхнули запоры,
С треском скрипнула тяжкая дверь — и хозяйка, и гостья
С ложа скорее долой и дрожа заметались по зале.
Дальше — больше: совсем еле живы, услышали мышки
Зычное лаянье псов. «Ну нет! — говорит поселянка. —
Эта жизнь не по мне. Наслаждайся одна, а я снова
На гору, в лес мой уйду — преспокойно глодать чечевицу!»[439]
С помощью этой басни Гораций, очевидно, попытался донести до своих читателей и, в особенности, до Мецената весьма простую мысль о том, что он никогда не променяет спокойную жизнь в деревне на шумный и опасный Рим.
Седьмая сатира написана в виде диалога между Горацием и его рабом Давом. Воспользовавшись с позволения поэта «волей декабрьской», то есть старинной традицией праздника Сатурналий, когда рабы и хозяева как бы менялись местами, Дав высказывает хозяину все, что о нем думает. Он изобличает все основные пороки Горация: поэт весьма непостоянен («В Риме тебя восхищает деревня: поедешь в деревню — Рим превозносишь до звезд»), часто бросается из одной крайности в другую, волочится за чужими женами, потакает своему желудку, попусту тратит свободное время, топит скуку в вине и т. д. Дав доказывает, что Гораций является таким же рабом, как и он сам («Ты господин мой, а раб и вещей, и раб человеков»). По мнению ученых, в основе этой сатиры лежит знаменитый парадокс философов-стоиков — «все люди рабы, один мудрец свободен», то есть все люди — рабы своих пороков, и лишь настоящий мудрец свободен, так как он умеет владеть собою и неподвластен страстям. Забавно, что все свои «умные» мысли Дав перенял у раба-привратника стоика Криспина[440].
В восьмой сатире описывается пир у богатого римского всадника Насидиена[441]. Стихотворение построено в виде диалога — Гораций встречает на улице своего друга поэта Фундания и интересуется у него, как прошел званый обед у «счастливчика Насидиена». Фунданий с готовностью рассказывает, какими деликатесами потчевал их хозяин и кто присутствовал за столом — Фунданий, Виск, Варий, Сервилий Балатрон, Вибидий, Меценат, Номентан, сам хозяин и Порций. Прежде чем подать то или иное блюдо, Насидиен подробно описывал его состав и охотно делился с гостями хитростями кулинарии. В самый разгар застолья сверху на обеденный стол внезапно рухнул пыльный балдахин и уничтожил все яства. Насидиен расплакался от огорчения, но гости быстро пришли в себя, развеселились и принялись его успокаивать. Наконец, хозяин приободрился и приказал подать новые «претонкие лакомства вкуса», но их уже никто не ел, поскольку он упорно продолжал рассказывать о содержании и происхождении каждого блюда. В этой сатире Гораций явно высмеивает претенциозные пиры римских богачей, старавшихся поразить своих гостей роскошью и кулинарными изысками.
Глава седьмая. Один день из жизни поэта
Как проходил обычный день Горация в Риме? Об этом можно судить по распорядку дня, поэтическое описание которого он оставил в одной из сатир:
Сплю до четвертого часа; потом, погулявши, читаю
Или пишу втихомолку я то, что меня занимает;
После я маслом натрусь — не таким, как запачканный Натта,
Краденным им из ночных фонарей. Уставши от зноя,
Брошу я мяч и с Марсова поля отправлюся в баню.
Ем, но не жадно, чтоб легким весь день сохранить мой желудок.
Дома потом отдохну[442].
Во второй половине дня:
…Куда пожелаю,
Я отправляюсь один, справляюсь о ценности хлеба,
Да о цене овощей, плутовским пробираюсь я цирком;
Под вечер часто на форум — гадателей слушать; оттуда
Я домой к пирогу, к овощам. Нероскошный мой ужин
Трое рабов подают. На мраморе белом два кубка
С ковшиком винным стоят, простая солонка, и чаша,
И узкогорлый кувшин — простой, кампанийской работы.
Спать я иду, не заботясь о том, что мне надобно завтра
Рано вставать и — на площадь, где Марсий кривляется бедный
В знак, что он младшего Новия даже и видеть не может[443].
Гораций спал «до четвертого часа», то есть примерно до полдевятого утра летом и до десяти часов зимой. Однако большинству жителей Рима приходилось очень рано вставать с постели — почти на рассвете, несмотря на шумные ночи.
