Испорченная реальность (ЛП) - Урбанчик Джон

Я слезаю с него, тянусь за «магнумом», все еще сжимая кулаки. Вокруг люди, свидетели с широко распахнутыми О ртов. Нас снимают по крайней мере на два мобильника. Я беру пистолет, поднимаюсь на ноги. Немного покачиваюсь, но в остальном цел. Голова кружится. Тело саднит. Порез на боку дергает. Обжигает, когда я его касаюсь.

Призрак не встает, но приподнимается на локтях. Ало ухмыляется. Плюется кровью. Говорит:

— Конец еще одной реальности, вредитель.

Я засовываю пистолет в карман и ухожу. Перед глазами плывет, наверное это хорошо, ведь иду я куда-то не туда. Люди — небольшая толпа — расступаются, уходят с дороги. Они все видели пистолет. Один что-то шепчет в мобильник — это нормальный шепот, не хриплое придыхание призраков, но его звонок помешает мне. Нужно отсюда убраться. Я бреду, сам не знаю куда, сворачиваю налево на первом перекрестке. Ни к чему уходить далеко.

Снова налево, теперь на улице, параллельной Бродвею, направо. Я не узнал самого важного. Я в крови и привлекаю внимание. Мне больно.

Здесь недалеко.

Ничто теперь меня не остановит.

Глава 14

I

Я иду минут десять, может, пятнадцать. Встречу таких же, как я, не призраков, тех, кто захочет поговорить. Задам один вопрос. Очень простой.

Но я никого не вижу и, кажется, никогда не получу ответа. Придется просто поверить. Выстрел исправит все. У меня одно на уме, но о чем еще волноваться? О реформах в Южной Америке? Об урожае бананов в Квинсленде[54]? Раз уж я в Чайнатауне, о том, сколько юаней стоит чайник улуна?

Пистолет оттягивает карман. Горячий, не просто теплый, словно чувствует, что его время пришло.

Призраки все не так поняли. Они позволяют реальности меняться, не вмешиваются и называют это защитой. На самом деле, нужно проявить активность, вернуть ее — себе, на круги своя. Путь Призрака ошибочен, на нем не бросают вызов реальности.

А я это сделаю.

Быстро возвращаюсь на Бродвей, парой кварталов выше призрака. Я плохо знаю эти места, чтобы идти к дому Финли другой дорогой.

Мне легче думать, что Карен не вышла замуж за другого. С момента нашей «невстречи» прошло пять лет, а она все еще живет с мамой. Мне стыдно за себя, но это успокаивает.

Теперь я иду медленней, не хочу привлекать лишнего внимания, особенно со стороны призраков. Впрочем, наступает день. Хорошие призраки или тени не посмеют выйти на свет, неважно, насколько они молоды. Они растают, поблекнут. Я бы тоже это чувствовал, если б остался серым.

Но я иду другим путем. Я сильнее их.

II

Когда я жил в Штатах, не было ничего необычного в том, если кто-нибудь к тебе подходил и просил денег, особенно в городе. Немного мелочи, на проезд. Однажды на зимних каникулах в колледже я жил у друга в Олбани. Как и большинство своих соучеников, был на мели. Совершенно. В то утро я шел в центр без цента в кармане. Бумажник ломился от визиток, рисунков и заметок. Я всегда хранил записи в бумажнике. А зелени не было — ни следа.

Парень, что шел со мной в одну сторону, спросил:

— Не подкинешь четвертак?

Я сказал:

— Извини.

— Десятку?

Я покачал головой.

— Пятак? Пенни? — Видимо, сгодилась бы любая сумма. Он не выглядел бездомным — в теплой, толстой куртке, приличных ботинках. Наверное, попал в переплет.

— Я на мели, — признался я. Сказал правду.

— Возьмешь пенни?

Мы все еще шли, но его предложение почти остановило меня.

— Нет.

— Пятерку? Десятку?

Я покачал головой, но он вытащил из кармана четвертак и сказал: — Вот, бери.

— Не нужно...

— Бери, — повторил он. — Однажды ты поймешь.

Он вложил монетку мне в руку, развернулся и ушел. Я рассказал об этом друзьям. Мы посмеялись. Но он ошибся. Я так ничего и не понял.

Хотя, возможно, понимаю теперь. Более того, кажется, я знаю историю этого парня. Думаю, пытался ли он вернуться в свою реальность.

В Австралии милостыню просят редко. Обычно нищие просто сидят на обочине с картонной табличкой, объясняющей, как они до этого докатились. На Джордж-стрит постоянно сидел такой парень — все время на одном месте. Табличка тоже не менялась: рассказывала о больной сестре в Квинсленде. Я не всегда верю надписям, но и не думаю, что все это ложь. Опять же, теперь я понимаю все куда лучше. Его сестра, возможно, больна, а может, он не в состоянии добраться до нее, ведь в этой реальности его нет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Помню, перед «Вулвортс» сидел парень с шахматами, играл в них — три доллара за минуту. Пытался собрать денег на билет на самолет. Не помню, куда он летел, но в его глазах не было отчаянья, отличавшего тех, кто все потерял. Это был просто студент на мели.

На Бродвее, через полчаса после того, как солнце перевалило на эту сторону мира, я увидел мужчину с одной из табличек. Он потерял работу, искал новую, хотел трудиться — все такое. Я не особо вчитывался. Он не смотрел на меня. Прислонился к кирпичной стене, обмотав голову курткой — так, чтобы я не видел его лица.

Но вся его фигура была ясной, четкой, реальной.

Еще один потерянный.

Мне хочется дать ему что-нибудь. Я останавливаюсь. Хочу задать свой вопрос. Не желаю ему мешать. Но мне нужно знать, а мы — одного поля ягоды.

— Как давно? — спрашиваю я.

— А?

— Когда это случилось? — уточняю я. — Когда ты потерял свою реальность?

Он не смотрит на меня из-под куртки.

— Я тебе не враг, — говорит он.

Это правда, голос у меня до сих пор как у призрака.

— Я не один из них.

— Конечно, нет. Никто из нас. Вот только все мы — тени. Все одинаковые.

— Если бы ты мог вернуться, — спрашиваю я, — вернулся бы?

— Нет.

— Нет?

— Возвращаться не к чему, — говорит он. Шевелится, смотрит на меня из-под тряпья: — Четыре месяца.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

— Голова когда-нибудь перестанет болеть?

Пару секунд он молчит, потом отвечает:

— Не-а.

— Я новенький, — говорю я.

— А говоришь как бывалый.

— Они могут быть жуткими, когда захотят.

Он фыркает — это у него вместо смеха:

— Они всегда жуткие.

— Мне нужна помощь. Я хочу вернуться.

Он качает головой. Я вижу это даже под курткой.

— Назад пути нет.

— А если есть?

— Ты сможешь? Я не смог. Мне не к чему возвращаться, и мне не хватит духу. Я думал об этом. Хотел. Но так и не сделал этого.

— Когда был последний сдвиг? — спрашиваю я. — Можешь сказать? Ты их чувствуешь?

— Ты новенький.

— Да, я ведь признался.

— Неделю назад. Готов поспорить, новый будет совсем скоро. Реальность меняется примерно раз в неделю.

— Этот был мой.

— Желаю удачи. Ты дурак, но дуракам иногда везет. Я скажу тебе кое-что, притом бесплатно.

Я жду.

— Если ты преуспеешь, будешь с этим жить.

— Если нет, — говорю я, — тоже.

Он снова фыркает и больше ничего не говорит. Поблагодарив его, я продолжаю свой путь. Свою миссию. Свой квест.

Еще квартал — за угол, снова за угол, и вот я на нужной улице. Несколько домов. Ящик с надписью Финли. Я останавливаюсь у ворот. Делаю глубокий вдох. Вот оно.

Прохожу во двор, к двери, стучу.

III

Ждать — настоящая мука. Я знаю, сейчас рано, понимаю, что, возможно, меня никто не слышит, но нервничаю, и это заметно. Переступаю с ноги на ногу, смотрю по сторонам, вокруг. Наконец, стучу снова.

Слышу шаги. Кто-то спускается по лестнице.

Это момент истины. Рука ныряет в карман, сжимает пистолет так, словно действует по собственной воле.

— Кто там? — Из-за двери доносится голос Карен. Сонный. Не знаю, разбудил ли я ее, но она никогда не любила рано вставать. Ей нужен кофе. Я терпеть не могу его вкус.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она открывает дверь. На лице — недовольство, на теле — пушистый белый халат, одной рукой она придерживает его, хотя он завязан на талии. Волосы в беспорядке, торчат в разные стороны. Теперь — в утренних тенях — они уже не кажутся такими яркими.