Испорченная реальность (ЛП) - Урбанчик Джон

— Это так важно?

— Никто раньше не спрашивал меня об этом. У теней нет имен.

— Мое называли часто.

— Они освобождали тебя от него. Не знаю, как объяснить. Через месяц ты бы его забыл. Я вспомнила свое не сразу. Пришлось подумать. О семье. Одноклассниках. Все это было так давно.

— Как же они звали тебя?

— Лекарь, — говорит она. — Девчонка. Женщина. Тень. Имен нет, только титулы.

Такси подпрыгивает, водитель чертыхается. Он задел бордюр — на перекрестке. На нас не напали.

— Они не те, кем себя считают, — говорю я. — Не защитники реальности.

Я качаю головой, гляжу в окно. Смотреть не на что — только темные витрины, пустые тротуары и мрак.

— Это для них лишь игра. Бессмысленная, жестокая.

— Нет, — говорит Дайю. — Не принимай желаемое за действительное. Они могут играть, но только по правилам.

Она берет меня за подбородок, заставляет на себя посмотреть:

— А мы эти правила нарушили.

— Нет. Ты поблекла, помнишь?

— Приятная мысль. Но, думаю, однажды настанет день и я, довольно неожиданно, перестану существовать.

II

Поездка в такси расслабляет меня. Не знаю почему. Дыхание становится ровным. Пот высох и холодной пленкой лег на лицо. Водитель открыл окно, но я не против. Его защищает пластиковая перегородка — спину и бока. Наверное, она пуленепробиваемая. Я не хочу это проверять. Если учесть еще и открытое окно, то он нас не слышит.

Мы едем несколько минут — уже мимо Сентенниал-парка[48], а я только-только кое-что понял. Водитель один из нас. Брошенный, забытый, потерянный, как ни назови. Он нашел какую-то другую дорогу — не Путь Призрака. Как ему удается избегать их, я не знаю.

И не стану спрашивать. Оставлю его в новом мире. А мне нужен мой.

Нас теперь легче узнать. Я пытался описать разницу между нами и остальными людьми, но это трудно. Когда я говорю о пелене, я имею в виду не слепое пятно — просто контуры фигур мягче, более расплывчатые, смутные. Даже серая краска на лицах кажется яркой по сравнению с ними.

Пластиковая перегородка, понимаю я. До него не добраться. Она защищает не только от пуль. Он знал, кто мы, когда остановился. Мог проехать мимо, но рискнул.

Нет, это не риск. Мы больше не тени. Сошли с Пути Призрака. Нас нельзя узнать, разве что по голосам. Когда я сказал ему, куда ехать, было уже поздно.

Он несколько раз смотрит в зеркало заднего вида, ничего не говорит, едет быстро, гонит не больше, чем любой другой таксист.

Дайю кладет голову мне на плечо, закрывает глаза, сжимает мою руку своими. Ее глаза закрываются, но она настороже. Под шум дорожного движения хорошо думать, вспоминать, но мне уже надоело.

Я не отступлю, пойду дальше. Увижу, как Тимми сделает первый шаг. Скажет, что слишком взрослый для «Тимми» и попросит называть его «Тим». Нас ждет первый день в школе и слезы — из-за того, что мама оставила его. Бейсбольные тренировки. Нет, мы же в Сиднее. Значит, крикет. Или регби. Он будет учиться ходить под парусом в Сиднейской гавани, есть там такое местечко — Ньютрал-Бэй[49]. Или это в Киррибилли? Не помню. Его первая девчонка будет красавицей.

Он не такой стеснительный, как папа в детстве. Будет учиться водить. Интересно, наверное, проехаться по Сиднею лет через пятнадцать. Город вырастет, расползется, как лабиринт улиц с односторонним движением, платных дорог, туннелей и мостов. Я поддержу его, что бы Тимми ни решил изучать в университете, но, надеюсь, он не станет доктором или адвокатом — просто потому, что каждый родитель хочет этого для своего ребенка. Пусть выбирает сам. Я не стану давить. Может, он будет шеф-поваром или предпринимателем, создаст какой-нибудь фирменный рецепт и откроет сеть магазинов по всему миру. Все возможно. Я могу этому помочь.

Я концентрируюсь на этой мысли. Возможности. Что еще остается?

Ночью пляж Куджи смотрится совсем иначе — зловещим, заброшенным. Пейзаж окрашен в другие цвета, голубые волны и белый песок укрыты индиговыми тенями. Океан пугает — черная бездна, где под тонким серпом месяца белеют гребни волн. Такси останавливается, водитель оборачивается к нам, называет цену. Дайю достает наличные из торбы, забирает сдачу, и мы оказываемся на тротуаре.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Прежде чем уехать, водитель говорит:

— Удачи, ребятки.

Этот пожилой, потрепанный человек вполне может назвать так нас, тридцатилетних. Как и я, он тоже кого-то потерял. Целую жизнь. Я вижу это в его морщинах, которые появятся и у меня, если я не сделаю, что должно.

Я убеждаю себя, что это необходимо. Это так. Я все понимаю — головой, но не сердцем, еще не поставлен перед фактом. Это сложнее Пути Призрака.

III

Вдали от города я чувствую себя в безопасности. Меньше окон, меньше глаз, меньше уголков для призраков, хотя здесь нам не поможет человек-гора. Если они решат нас убить — убьют. Мы ничего не сможем сделать. Особенно если они явятся толпой, как тогда — к Иезавели.

Я все еще содрогаюсь, когда думаю, что с ней сделали. Не хочу видеть ее на полу. Квартирка маленькая, мне придется перешагнуть через Иезавель, или обойти, или взглянуть на дело их рук. Вдохнуть трехдневный запах крови. Она была еще жива, когда они похитили меня, и, может, не умерла. Я видел по крайней мере двоих, переживших очищение. Но ей нужна будет помощь, и я не смогу ей отказать. Особенно если воспользуюсь ее квартирой и пистолетом.

Мы поднимаемся на холм — идем прочь от пляжа, совсем недолго. Почти ничего не видно, но я сразу понимаю, куда нам. Это легко, таксист высадил нас почти там же, где мы с Иезавелью пару дней назад сходили с автобуса. Мы проходим мимо «Восторга пекаря» и других магазинов. А вот и дом. За угол, по ступенькам в переулок, в покосившуюся дверь.

Теперь тут больше осколков. Все окна в квартире Иезавели разбиты. Стекло хрустит у нас под ногами.

Дверь в прихожую приоткрыта, но подается неохотно. Не так давно Иезавель распахнула ее, впустила меня внутрь, показала огромную пушку и была очищена.

Я пытаюсь забыть об этом. Не получается. Мы не заходим в ванную комнату — направляемся сразу к двери квартиры.

Закрыто.

Я пытаюсь повернуть ручку, толкнуть дверь, выломать ее. В ответ раздается скрип. Если бы я свихнулся еще сильней, решил бы, что она надо мной смеется.

— Ключ есть? — спрашивает Дайю.

— Это не моя квартира.

— Под половичком?

Но никакого половичка нет и в помине. Я провожу пальцами над верхней перекладиной, но там только пыль и маленький паук.

— Влезем в окно, — говорю я.

Снова в переулок. Окно слишком высоко для меня. Даже если подпрыгнуть, не достану.

— Хочешь, подсажу? — спрашиваю я.

Дайю кивает. Стоя спиной к стене, я складываю пальцы в замок, чтобы она могла встать на ступеньку. Поднимаю ее изо всех сил, но этого мало. Дайю встает мне на плечи. Когда тяжесть исчезает, я понимаю, что она уже в окне.

Она выбивает осколки из рамы. Немного ерзает и исчезает в темной квартире.

Я прислушиваюсь. Если она увидит врага, я об этом узнаю. Она ахнет или закричит.

Ничего.

Я вспоминаю, как однажды — в юности — влез в собственный дом на Лонг-Айленде. Бить окна не пришлось. Заднее достаточно было толкнуть, чтобы защелка отошла. Я даже представлял себя медвежатником, с суперсовременными стеклорезами, обезвреживающим сигнализацию, уходящим из особняков с картинами на миллион долларов и пригоршнями бриллиантов. Я был подростком, чего вы хотите?

Дайю говорит из-за двери:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Открыто.

Я захожу.

Внутри темно, только на полу лужицы лунного света и над плитой мерцают цифровые часы. Они не подсказывают, сколько времени. Цифры мигают: 4:44. Света хватает, чтобы понять — на полу трупа нет.

Я тихо зову Иезавель. Нет ответа. Квартира пуста. Кровать осталась такой, как была, на диванчике никого (Дайю перелезла через него, чтобы открыть дверь). Пакет из «Восторга пекаря» валяется на полу — внутри черствая сдоба. Я случайно задеваю его ногой, на третьем шаге в гостиную.