Кучум - Вячеслав Софронов

Даже по одежде обитателей качалинского городка можно было отличить их от старых казаков: крестьянские армяки и зипуны, татарские халаты, войлочные валяные шапки, небогатое оружие.

Когда Федор Барятинский объявил им о царском приглашении на службу, то не последовало обычных вопросов о жаловании, корме для коней и прочем. Но некая осторожность витала над толпой. Князь Федор догадался, что им внове слушать приглашение самого царя идти к нему на службу. Большинство среди них, судя по угрюмости лиц, изработанным заскорузлым рукам, были бежавшие на волю пахари, вотчинники, смерды, не особо еще привыкшие к вольной жизни.

Наконец, в первом ряду сухощавый жилистый казак осторожно спросил, как бы опасаясь подвоха в приглашении:

— А ежели мы откажемся? Тогда как?

— То твоя воля, — крикнул стоявший рядом с Федором Болдырь, — хошь казакуй и дальше, соси кулак слаще, а хошь воевать, так подавайся с войском царевым.

— А прозвание записывать станут? — раздался другой настороженный голос.

— Хоть горшком назовись, — пояснил словоохотливый Болдырь, — вот меня Саввой поп-батюшка назвал, а люди Волдырем прозвали. И что с того? Верно, подумали, что вас старые хозяева разыщут да обратно возвернут? Не бывать тому. Кто в казаки попал, тот обратно не воротится. Не бывало у нас еще такого. Так что сходите, повоюйте, а кто живым останется, соплей на кулак намотает, оружие себе справит, доспехи, одежонку кое-какую, коня доброго, глядишь, и обратно вернется.

Слова Волдыря подействовали на многих и к писарю подошли сперва человек десять, а затем чуть не половина собравшихся, все еще осторожно поглядывая на царских гонцов.

— Слушай, Федор, — тихо проговорил ему на ухо Репнин, — глянь вон в тот конец. Никого не узнаешь? — и он указал на стоявшую отдельно от остальных группу казаков, в центре которой стоял кряжистый, широкоплечий, из зеленого сукна кафтане казак, внимательно глядевший на них.

— Вроде, знакомый, — ответил Федор, силясь припомнить, откуда он знает этого человека.

— Неужто не узнал? То ж Василий…

— Точно он… — заулыбался Барятинский. — Чего же не подойдет тогда?

— Верно, неловко ему. Кто знает…

Барятинский же, окончательно признав в широкоплечем казаке своего спасителя, расталкивая толпу, кинулся к нему, не переставая улыбаться.

— Василий! Не признал что ли?! — и широко раскинул руки для объятий.

— Здравствуй, князь Федор, — скромно ответил тот, — как не признать. Признал. Да не ровня я тебе, чтоб обниматься.

— Ты это… не придумывай разное… Я ж тебе жизнью обязан, — и князь на глазах удивленных казаков обхватил его за крепкую шею, притянул к себе.

— А мы и не знали, Ермак, что у тебя среди царских посланцев дружки имеются. Гляди-ка… — загомонили казаки.

— Ладно тебе, Яков… Воевали вместе… Чего там, — как бы оправдываясь, отвечал на смешки товарищей Василий Ермак.

— Помнишь, как от крымцев уходили? Помнишь? В леске тогда еще спрятались… А потом самого Девлет-Гирея схватить хотели. Не забыл? — переполненный радостью встречи спрашивал Барятинский.

— Как не помнить, помню. Такое не забудешь…

— Он у нас такой, — опять засмеялись казаки, — коль сказал, то самого крымского хана заарканит и на веревочке приведет. Приведешь, Ермак, коль на спор?

— Да мы и тогда заарканили б его, коль не промашка одна, — ответил за чуть смутившегося Василия князь Федор.

— Где сейчас Колычев? Жив-здоров?

— А чего ему сделается, — ответил подошедший к ним Репнин, похлопал Ермака по крутому плечу и добавил, — а ты, я гляжу, на здоровье не жалуешься. Ишь, каков стал — богатырь!

— Ты уж скажешь, — еще больше смутился Ермак, который и впрямь был чуть ли не на четверть шире в плечах худощавого Репнина. Да и среди остальных, находившихся рядом казаков, он отличался скрытой силой, присутствующей и в повороте головы, и в движениях рук, налитых на груди мышцах.

— Оставайтесь с нами, глядишь, через годик тоже сил понаберетесь, — шутливо предложил крутившийся меж ними юркий Гришка Ясырь.

— Мы бы с радостью, да велено возвернуться вскорости. Вот, вас хотим с собой зазвать.

— А мы чего… Мы с радостью, — за всех ответил Ясырь и тут же осекся, встретившись с тяжелым взглядом Ермака, — как Василий скажет, — добавил и спрятался за спину Ильина.

— О том хорошенько подумать, покумекать надо, — свел брови Ермак, — на зиму глядя на войну переться…

— Некогда думать, — покачал головой Репнин, — ляхи прут на нас. Король у них нынче новый. Стефан Баторий. Не слыхали? Больно лют и умен. Разбил нас на границе, крепостей несколько занял.

— Как не слышали, слыхали, — поскреб голову Яков Михайлов, — были люди с ихней стороны, сказывали. Он не только нас, но и черкас поуспокоил. Такому палец в рот не клади…

— Думайте, казачки, думайте. Неволить вас никто не станет, — со вздохом закончил Федор Барятинский, — а нам поутру и обратно пора ехать, тех на Москву вести, кто согласие дал. Жалко, ежели ты, Василий, от такого дела в стороне останешься…

— Поглядим… — успокоил его Ермак, подмигнув незаметно, — дай срок до утра. Тогда и скажу свое слово.

Утром Василий Ермак, одетый по-походному, и с ним его сотоварищи верхом подъехали к собиравшимся в дорогу Барятинскому и Репнину.

— Однако, разбередил ты мне душу, князь Федор, — проговорил Ермак, пощелкивая плетью по голенищу сапога, — соскучился, видать, я по ратным делам. Не воевал еще с ляхами. Надо поглядеть, каковы они в деле.

— Так там не одни ляхи, — радостно улыбаясь, махнул рукой князь Федор, — а и литва, и немцы, свеи Всех узнаешь…

Вместе с ним из Качалинского городка вышло еще полторы сотни пеших и конных казаков, а всего со всех станиц казачьих набралось без малого шесть сотен.

Уже в последней станице к ним подошел чернобородый Мещеряк и указал на идущего следом человека:

— Еще один гонец прибыл. Только не с Москвы, а с Уральских гор. Тоже на войну зовет.

— Это куда? — спросил Ермак.

— От купцов Строгановых, — отозвался гонец. — Сам я, Павел Ерофеев, буду от них посланный…

— А что, жив еще старый Строганов?

— Аникита Федорович? Да уж сколько годков, как в земле. Теперича его сыновья заправляют всем. А ты, казак, видать, знал старого хозяина?

— Да знал немного, — нехотя ответил Ермак, — приходилось бывать в городках ваших.

— Ну, так пошли обратно. Молодой хозяин, Семен Аникитич, обещал и обрядить, и оружие, какое захотите, дать и сверх того жалование денежное положить. Соглашайтесь.

— Опоздал ты, гонец, малость. Чуть раньше, так глядишь и пошел бы, а теперь сговорились мы царю помочь, с ляхами повоевать малость.

— Жаль, а то нас хан Кучум скоро спалит, с земли сгонит.

— Хан Кучум, — Ермака словно кто в спину ударил, — он войной идет?

— А то как? С вогульцами мы и так справлялись, а у него, сибирского хана, воинов много поднабралось.

— Ладно, подождут пусть Строгановы. Будем живы, глядишь и нагрянем к вам на службу, коль царская не понравится. Точно говорю? — Ермак повернулся к казакам, внимательно прислушивающимся к разговору.

— Отчего же не спытать счастья, — отвечали те, — ляхов побьем, может, к вам на подмогу заявимся. Ждите…

— Долго ли ждать? — уже сзади прозвучал вопрос.

— А кто тебе скажет… Как царь-батюшка нас отпустит, так и вернемся обратно. Тогда присылайте сватов, авось, слюбимся. — И казачьи сотни запылили вдоль волжского берега.

Ермак ехал в одном ряду с Барятинским и Репниным, глянул на противоположный волжский берег и ему подумалось, будто он вновь едет по берегу Иртыша, а на той стороне пасутся его кони, машут призывно руками нукеры…

БЛАЖЕНСТВО ВЕРЯЩИХ

Лагерь русского войска, что должно было выступить навстречу шедшему на Ливонию Стефану Баторию, временно разбили в Коломенском. Ждали приезда царя и торжественного молебна по случаю начала похода.

Ермака и остальных казаков соединили с другими казачьими сотнями. Воеводой над ними был поставлен Андрей Хворостинин. По его приказу Ермака назначили сотником качалинских казаков. Все полки стояли наготове, чтоб выступить, как только будет объявлено.

Стоял хмурый осенний день, когда в коломенском лагере появился сам царь Иван Васильевич в сопровождении своего сына и нескольких бояр. Он велел построить полки на пригорке возле речки и верхом объехал все войско, зорко оглядывая ратников. Василий Ермак стоял чуть впереди своих казаков и ему показалось, будто царь на какое-то мгновение задержал взгляд своих серых глаз на нем. Иван Васильевич заметно сутулился, но в седле держался по-молодецки, умело сдерживая пританцовывающего под ним породистого аргамака. Затем начался молебен, который служил сам митрополит московский Антоний, совсем недавно приехавший в стольный град из Полоцка. Его тихий голос едва долетал в сыром воздухе до воинства, стоявшего поодаль, и митрополит, верно, понимал это, торопился, спешил закончить службу. Иван Васильевич, стоявший с сыном напротив него, первым подошел к кресту и, отойдя в сторону, внимательно смотрел, как другие воинские начальники целуют большой и тяжелый для старческих митрополичьих рук крест, кланяются царю, возвращаются на место.