Рекламщик в ссылке для нечисти - Полина Бронзова

медовые, сказал он, пища нездоровая. Дабы шерсть росла в ушах, съешь амбарного мыша.

Все посмотрели уже на Молчана.

— Ить чё получается? — рассердился он. — В моём же дому надо мной насмехаются? Сами молили-вымаливали, я ить сочинил, как было велено, а вы вот так-то?

И погнал их восвояси.

На улице было серо, сыро и холодно, но дождь утих. Может, ненадолго, так что задерживаться никто не стал, все разошлись по домам. Тихомир увёл Марьяшу, сказал, мол, дела ждут, развлеклась и довольно, и она посмотрела напоследок, как будто о чём-то хотела спросить. Наверное, о том, скоро ли Василий поговорит с её отцом.

Василий не знал, куда деваться.

Он проводил её взглядом и заметил Хохлика. Тот, изгнанный тоже, зло топал копытцами по луже. Ему-то идти было некуда.

— Ладно, со мной пойдёшь? — предложил Василий.

— Да-а, — заскулил Хохлик, — дурным обзываешь, и палец я о ларь занозил, и дядька из дома погнал! Бедный я, бедный!

— Да идём уже! Идём, вытащим твою занозу.

Хохлик ещё помялся из вредности, поканючил, но пошёл.

Заноза сидела вроде и неглубоко, но так неудобно, что не поддеть. Хохлик примостился на завалинке, на подсыревшем бревне, которое Василий притащил с площади. Там всё равно собирались ставить лавки.

В дом Хохлик войти не смог, потому что в косяки были воткнуты лезвия. Василий забыл, когда приглашал, и Хохлик теперь ныл ещё и об этом — мол, вот оно, гостеприимство, всяк над бедным изгаляется. И палец болит, дёргает…

— Ладно, — сказал наконец Василий. — Ножом поддену. Я осторожно, самым кончиком.

Хохлик разверещался, вымотал все нервы и неожиданно согласился, когда Василий уже махнул рукой.

— А чё за нож? — с тревогой прошептал он потом. — Отчего без блеску?

Нож Мудрика, который Василий всё таскал в самодельных деревянных ножнах, и правда не блестел. Металл как будто поглощал свет — видно, плохо очищенный, с примесями, или какой-то сплав. Нож был совсем плохонький, источенный временем, рукоять деревянная, истёртая, укреплённая бечёвкой, но в руке сидел как родной и резал отлично. Василий и ногти им срезал, и репу очищал, и вилку из дерева пробовал выстругать — всё получалось. Даже и жаль, если придётся отдать.

— Нож не обязан блестеть, — ответил Василий. — Главное, режет.

— Ты ж не режь!

— Да подковырну только! Всё, не дёргайся.

Нож едва коснулся пальца, и Хохлик взвыл.

Непритворно, вцепившись в руку Василия, закричал, зашипел, как чайник со свистком. Глаза закатились, тело напряглось, и не только хохолок, а и вся шерсть встала дыбом, как будто его ударило током. Василий, конечно, сразу отвёл нож, но Хохлик долго не мог прийти в себя, даже пришлось отливать водой.

— Ты чего не сказал, что тебя вообще нельзя касаться металлом? — с досадой и испугом спросил Василий, когда понял, что Хохлику вроде становится лучше. — Ты чего, блин, не сказал?

— Что э-это за но-ож? — проблеял Хохлик, весь трясясь и стуча зубами. — Где-е ты взял его, где? Колдун ты поганый!

— На вот, утрись, — Василий подал ему полотенце. — Бабки Ярогневы это нож, Мудрик дал, а что? Я… я одолжил ненадолго, в общем, скоро отдам. Чего сразу колдун?

— Дурная вещь, — забормотал Хохлик. — Ой, дурная, дурная, чёрная! Зло чистое! Ни в жизнь я такого зла лютого не видывал!

И пока он причитал, Василий крепко задумался.

О бабке и правда говорили разное. Марьяша верила, что Ярогнева угадывает людскую суть и сразу видит, хороший человек перед ней или плохой. Добряк, наоборот, говорил, что она ходит куда-то тайными тропами, и даже леший не знает, куда, теряет след.

Василий вспомнил про ведьмин круг, выжженный, чёрный, вспомнил гадюк и жаб. Вспомнил и ворону, которую видел у бабкиного дома, а позже то на воротах, то на площади. Бабка, говорили, на холм не поднимается, а всё равно обо всём знает. Ладно, может, ей кто-то из местных докладывает… а может, и нет.

— Схожу-ка я к бабке, — хмуро сказал Василий.

Нож, конечно, с собой не взял, спрятал в изголовье.

Он, в общем, и сам толком не знал, зачем идёт. В лоб же не спросишь, ведьма или нет. Может, в доме найдутся ещё доказательства, ну там, книга мёртвых, пентаграмма, чёрные свечи… Понять бы, что она затеяла — может, начнёт вредить. О таком надо бы рассказать местным.

Всё это Василий объяснял Хохлику на ходу. Тот увязался за ним, бежал теперь, постукивая копытцами, с холма, по вымощенной деревом дороге. Тянуло сыростью, и смородиновые кусты по сторонам шелестели, показывая серебристую изнанку листьев. Ветер стряхивал с них капли недавнего дождя.

— Ты только никому ни слова, понял? — уточнил Василий. — Если ведьма, так она тебя со свету сживёт, пикнуть не успеешь.

Хохлик подпрыгнул так высоко, что успел сделать два быстрых шага в воздухе, прежде чем приземлился.

— Буду молчать, буду молчать! — воскликнул он тревожно. — Тайны-то лучше меня беречь никто не умеет!

Спустя десять минут он выложил бабке, что на день Купалы заповедник откроется, и народ созовут, и Вася делает керативы, а он палец занозил — вот…

Они только-только подошли к дому, хотели послушать у окна, есть ли кто внутри, а Ярогнева как почуяла, открыла дверь и теперь стояла, глядя на них с понимающей усмешкой.

Василий толкнул Хохлика, чтобы тот заткнулся, потому что после пальца осталось сказать только про нож и ведьму.

— Так вы из-за этого пришли? — спросила бабка, присела, взяла Хохлика за ладонь — тот даже побелел — и в два счёта извлекла занозу.

— Б-б-благодарствую, — проблеял Хохлик.

— Мы вообще луг осматривали, — сказал Василий. — Хотели тут костры разводить, клады искать, а после коров ясно какие клады. Может, убрать надо. Ну, мы пойдём.

И потащил Хохлика прочь, к озеру. Там он его отчитал, и они засели в кустах, чтобы вести наблюдение.

Далеко в стороне ходил Мудрик — косил траву, что ли, так и не разглядишь. Коров на лугу не было. Серое небо растянулось пуховым платком, намокло — упала одна капля, другая…

Из дома вылетела ворона и направилась к лесу.

— Вона, вона ведьма полете!.. — заорал, подскакивая, Хохлик. Василий зажал ему рот, но поздно. Заквакали лягушки, заверещали лозники, и что-то тяжёлое плеснуло в воде.

Они заспешили к дому. Даже если кто-то их увидел, что уж теперь, а времени терять нельзя.

В доме никого не было.

Они этого и ждали, а всё же стало не по себе.

— А что мы ищем-то, Вася? — сосредоточенно спросил Хохлик, заглядывая в горшок. Он забрался на полку, совал нос в каждую посудину и уже что-то выхлебал,