Камуфлет - Антон Чижъ

– Геройствовать вздумал? – заорал Лебедев, прижимая фигурку к фартуку. – А потом кишки соскребай со стен?

Ротмистр побледнел, скулы заходили, а кончики усиков задрожали. Он спрятал руки за спину и еле сдерживал удила.

Схватив криминалиста под локоть, Ванзаров отволок его в коридор и лишь там прорычал:

– Не понимаете разве, он же вину загладить надумал! Эх, вы…

Аполлон Григорьевич поупирался, но остыл быстро. А дипломатические усилия коллежского советника привели к полному примирению. Горячие натуры пожали друг другу руки. Как раз под бой настенных часов.

– Что будем делать? – тревожно спросил Лебедев. – Осталось пять часов…

– Может, не возвращать Кортману? – предложил Джуранский. – Скажем, что изъяли в интересах розыска.

Родион Георгиевич прикрыл источник раздоров:

– Не вернуть – значит, упустить убийцу.

– Ну, тогда я не знаю… – И криминалист пораженчески поднял руки. – Тут чудо требуется.

Ванзаров решительно затянул галстук, надел сюртук и шляпу:

– Чудо – это не фокус. А вот где извозчика сыскать в этот час?

Августа 9 дня, третий час ночи, +16° С.

Дом в Коломенской части С.-Петербурга

В час этот только кошки да жулики по улицам бродят, честные люди спят и в ус не дуют. Негоже христианской душе бродить в потемках. Однако благолепную тишину улочки разбудил торопливый цокот и тарахтение колес. Подъехала пролетка, с которой резво соскочил плотный господин. Сунул извозчику трехрублевку и посулил другую, если тот обождет с полчаса. Возница обещался и немедля повесил нос, преспокойно задремав.

Неурочный господин прошел квартал, держась в тени домов, приблизился к ограде, за которой еле виднелся сад при большом особняке, узнаваемый по шелесту веток, огляделся на пустой улице и перемахнул решетку так ловко, словно занимался этим с рождения. Силуэт проскользнул по садовой дорожке. Что-то хрустнуло, щелкнуло, скрипнула дверная петля, и снова воцарился покой.

Ночью старинный особняк кажется живым. Бродят неясные шорохи, скользят тени, и кажется, что за каждым углом подглядывают чьи-то невидимые глаза.

Ванзаров отогнал неприятный холодок, пробравшийся по плечам, и двинулся изученным маршрутом. Ступать старался беззвучно – в пустом доме даже легкий скрип половиц отдается громовым эхом.

Наконец, второй этаж и кабинет князя. Дверь поддалась легкому усилию, но издала жалостный и пронзительный скрип.

Раритеты встретили гостя равнодушием. Найти что-то без света в нагромождении невозможно. Но Родион Георгиевич на ощупь прошел до стола, нагнулся, присмотрелся и взял то, что хотел.

За дверью послышался шорох.

Ванзаров присел, скрывшись под массивным силуэтом стола, вслушался.

Снова непонятный треск. Быть может, половицы рассыхаются?

Он ждал, готовый ко всему.

Там, за дверью, кажется, кто-то был. Легкие шаги отражались шорохом обоев.

Тело предательски затекло, но Родион Георгиевич приказал себе терпеть.

Может, Ягужинский оставил филера еще и внутри?

Опять странные звуки, теперь кружат где-то на этаже.

Господин Ванзаров, выпускник петербургского университета, адепт логики и агностик по убеждениям, непроизвольно перекрестился.

Неясные скрипы не унимались… Что-то приближалось… Неужто бесприютная душа князя не находит себе покоя?

Где-то вдалеке первый петух приветствовал грядущую зарю.

Загадочные звуки растворились в тишине бесследно.

Более не имея сил выжидать, Родион Георгиевич подскочил и на затекших ногах стремительно одолел обратный путь. Он перелез через решетку сада, когда небо раскрасилось отблесками утра.

Августа 9 дня, начало десятого, +17° С.

«Польская кофейня» на Михайловской улице

С утра в заведении пани Бахминской пекут изумительные булочки, подают свежайшее масло с ароматным кофе тонкого помола, предложат яичницу и хрустяще поджаренный бекон. Если так завтракает каждый варшавянин, то, ей-богу, стоит записаться в поляки!

Впрочем, полноватого господина, кажется созданного для утех кулинарии, ароматы не радовали. Сидя у дальнего окна, он тревожно озирался, нервно тер очки и внимательно оглядывал каждого входящего. Кофе давно простыл, свежий номер «Нового времени» лежал нераскрытым.

Почему выбрано это кафе, Алексей Сергеевич понять не смог. Ничего особенного или таинственного в нем не было. И вообще главный редактор согласился на авантюру ради одного: редкому репортеру выпадет удача лично поучаствовать в уголовном расследовании. Тем более под руководством Ванзарова.

Сам Родион Георгиевич обещал быть поблизости. Именно эта неясность тревожила Суворина. Он загляделся в окно не заметив, откуда явилась тень. Алексей Сергеевич вздрогнул: к нему за столик подсела дама в вызывающе-черном платье и черной вуали. Даже руки затянуты черным кружевом. Видимо, пребывала она в глубоком трауре.

Господин издатель обозначил поклон, от стула зад не оторвав, и уставился в ажурную сеточку. Что делать дальше, он искренно не знал. А инструкций Ванзаров не оставил.

– Желаете кофе? – спросил Суворин, чтобы не молчать. Дама благосклонно кивнула.

Подали венский, с густыми охтинскими сливками.

Дама лишь коснулась фарфоровой чашки перстом, повернув ушко к себе. Вуаль омывала контур лица темным омутом. Загадочным и волнующим. Алексей Сергеевич немедленно нафантазировал, что гостья вежливо улыбнулась, и заявил:

– Такие дни стоят нынче, горожане просто изнывают от усталости.

Дама молчала.

Суворин ощутил волну жара. Ему стало душно, требовался глоток хоть чего-нибудь. Чашка остывшего кофе опустела. Промокнув губы салфеткой, он натужно усмехнулся:

– Приятно рад нашему знакомству.

Незнакомка даже не шелохнулась, но издателю показалось: едва заметным кивком выразила одобрение.

– Я пригласил вас, чтобы обсудить вопрос… – начал он и вдруг нежданно для самого себя выпалил: – Так вы и есть Антон Чиж?

Пальчик в кружевах запечатал его губы знаком молчания.

– О! Прошу прощения! Я позволил себе надеяться! – излишне бравурным тоном заявил Суворин и устыдился пошлой манеры. Он сорвал очки, тут же надел и срывающимся голосом произнес: – Не скрою, ваши письма произвели на меня глубокое впечатление. Не каждый читатель рискнет вот так открыто высказывать мысли. Прямо скажу, смелые мысли. Например, пишите… – в предательски дрогнувшей руке появилась смятое письмо, -… что «христианское причастие не несет нам ничего кроме постыдного глотка церковного вина». Что оно «потеряло дух веры и не может приобщать к таинству единения с Богом». Предлагаете, отказаться от него вовсе, ибо «грядет время истинного причастия, истинной крови, когда каждый сможет быть сам себе и причастием и Богом». Поверьте, это слишком серьезное заявление. Оно, знаете ли, даже в наши либеральные времена не сможет быть напечатано никогда. Ибо посягает на такое, что… тут и до помазанника Божьего не далеко.

Дама в черном внимательно слушала, чуть склонив голову, более ничем не выражая свое мнение.

Суворина подталкивал за язык порыв храбрости или бес тщеславия, кто знает:

– Я известен как литератор, поддерживающий самые передовые взгляды, но согласиться с вами не могу! Да, не могу! Потому что считаю глубоко порочным «расейское» ницшеанство, так и выпирающее из вашей статейки. Уж не говорю о недопустимых угрозах мне, но что это значит: «Новая кровь взойдет из старой и омоет Россию очистительным причастием, несущим веру в возможности каждого и личное спасение здесь и сейчас»? Что это такое, позвольте спросить?!

Вдруг, каким-то неуловимым движением, в руке дамы возникли два конверта. Откуда взялись они, углядеть было решительно невозможно. Возникли из воздуха. И все тут!

Алексей Сергеевич запнулся и вмиг растерял обличительно-лекторский настрой.

Уголки конвертов приглашали взять их.

– Это мне? Благодарю… – кое-как выдавил издатель. Невольно он представил, что вместо конвертов оказался нож. И глазом не успел бы моргнуть, как отправился навестить Пушкина с Гоголем. Не надо ему никаких тайн, бежать, бежать без оглядки!

Волна страха накрыла с головой. И отхлынула. Суворин заставил себя принять конверты, но руки совсем уж неприлично тряслись. На одном четкими машинописными буквами значилось: «Г-ну Суворину», а на другом: «Г-ну Ванзарову лично в руки».

Черная дама изобразила жестами, что ей надо отлучиться, но вернется она буквально через минутку. Прошуршав по залу кружевным платьем, видение исчезло за дверями туалетной комнаты.

Алексей Сергеевич ощутил истинное облегчение. Даже ругнул себя за малодушие. И решительным жестом разорвал адресованный конверт.

Вот это Ванзаров заметил. Он фланировал на другой стороне улице и поглядывал на окна кофейни, при том пробирая Суворина почем зря. Издатель умудрился выбрать единственный столик, который скрывал гостя простенком. Его тучный профиль красовался на загляденье, но тот, кто находился рядом, оставался невидим. Хорошо хоть четверка филеров, предоставленных личным приказом Джуранского, перекрыли все маршруты отхода гостя.