Ежов. Биография - Алексей Павлюков

В свое время была даже изобретена специальная теория, призванная придать голословным обвинениям, звучащим на всех проводимых в СССР политических процессах, статус полноценного доказательства. Ее сформулировал на Шахтинском процессе в 1928 г. будущий нарком юстиции СССР Н. В. Крыленко, представлявший тогда в суде сторону государственного обвинения. Крыленко заявил:

«Здесь прошли перед нами в довольно большом количестве те факты, часто встречающиеся в судебной практике, которые именуются «оговорами» и которые имеют весьма условное доказательное значение… Сам по себе оговор, конечно, мало что значит, но если этот оговор будет повторяться неоднократно разными лицами, если эти оговоры будут совпадать в тех или иных своих мелочах или деталях, если эти оговоры будут даны различными лицами в различных местах или если оговаривающие были допрошены разными лицами и в различном разрезе следовательского предварительного расследования, — такие оговоры приобретают полное доказательное значение»{186}.

Так что теперь нужно было всего лишь получить от «разных лиц, в различных местах и в различном разрезе следовательского предварительного расследования» побольше заявлений о преступных замыслах лидеров «троцкистско-зиновьевского блока» и их укрывшегося за границей сообщника Троцкого, а дальше пускай суровый, но справедливый советский суд определит, как следует поступать с этой, говоря словами Сталина, «безыдейной и беспринципной бандой вредителей, диверсантов, шпионов и убийц».

Еще раз допросили Е. А. Дрейцера. Он «вспомнил» конкретных лиц, намеченных, в соответствии с указаниями Троцкого, для подготовки теракта против Сталина. Его убийство якобы планировалось осуществить либо в р-не Можайского шоссе и Дорогомиловской улицы, по пути следования машины с вождем в Кремль или обратно, либо во время демонстрации на Красной площади, либо при посещении одного из московских театров. Дрейцер также уточнил, что командира 8-й мотомеханизированной бригады Д. А. Шмидта он не просто вовлек в организацию, но и обсудил с ним различные варианты покушения на наркома обороны Ворошилова и что, кроме Шмидта, он еще завербовал с теми же целями своего давнего знакомого, начальника штаба 18-й авиабригады майора Б. И. Кузьмичева.

Дошла очередь и до уже неоднократно упоминавшегося в следственных протоколах близкого друга И. Н. Смирнова и тоже видного троцкиста С. В. Мрачковского. К этому времени 53-летний Мрачковский был уже сломлен как физически, так и морально. Сказывались и ранения, полученные в годы Гражданской войны, и та тяжелая психологическая обстановка, в которой он находился с момента ареста в начале 1935 года. В мае 1936-го его жена, добившаяся разрешения на свидание с ним, писала секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву, прося изменить режим содержания мужа в тюрьме: «Мрачковский — форменный инвалид, совершеннейший старик, едва передвигающий [больную] ногу». («Послать ее к черту», — наложил Ежов резолюцию на попавшую к нему просьбу{187}).

Сопротивляться следствию Мрачковский был уже не в состоянии, и начальник Иностранного отдела ГУГБ НКВД А. А. Слуцкий, которому поручено было им заниматься, сумел склонить его к сотрудничеству. Мрачковский подтвердил факт создания в 1932 году для борьбы с руководством ВКП(б) «всеми доступными средствами» блока между троцкистами и зиновьевцами во главе с Каменевым, Зиновьевым, Смирновым, им, Мрачковским, и некоторыми другими, упомянул о существовании московского центра организации, рассказал о якобы полученном и уничтоженном им секретном послании Троцкого Дрейцеру с призывом к убийству Сталина и Ворошилова.

Допрошенный в те же дни еще один «заговорщик», Э. С. Гольцман, поведал о своей встрече с Троцким в Копенгагене, куда тот приезжал в конце ноября 1932-го из Турции по приглашению местной студенческой организации. Гольцман, работавший тогда в советском торгпредстве в Германии, будто бы договорился с сыном Троцкого Л. Седовым, что они встретятся в Копенгагене в отеле «Бристоль» и отправятся вместе на встречу с Троцким. Во время состоявшегося свидания, узнав, что Гольцман скоро возвращается в Союз, Троцкий, якобы, попросил передать И. Н. Смирнову, что считает основной задачей троцкистской организации в СССР устранение Сталина и что единственным способом решить эту задачу является террор.

Удалось подтвердить и обвинения в адрес Зиновьева. Допрошенный ленинградскими чекистами его бывший секретарь Н. М. Моторин «признался», что в 1934 г. возглавлял одну из групп, занятых подготовкой убийства Кирова. Соответствующее задание было якобы получено им от И. П. Бакаева, а затем подтверждено при личной встрече с Г. Е. Зиновьевым осенью 1934 г.

«Зиновьев мне сказал, что подготовка террористического акта должна быть всемерно форсирована и что к зиме Киров должен быть убит. Зиновьев упрекал меня в недостатке решительности и энергии. Он сказал, что в вопросе о террористических методах борьбы надо отказаться от предрассудков… Он указал, что специфические условия настоящего момента, зажим партии… и неминуемая гибель зиновьевской группы, если она не станет на путь решительной борьбы, требуют устранения партийного руководства путем террора.

Зиновьев сказал, что начало будет положено в Ленинграде и что в Москве также будут проведены террористические акты. Зиновьев мне сообщил, что положение требует объединения всех сил, враждебных Сталину, и поэтому зиновьевский центр вошел в соглашение с троцкистским центром»{188}.

5 июля 1936 г., докладывая Сталину и Ежову о показаниях, полученных в последние дни, Ягода писал:

«После того как Мрачковский, Дрейцер, Эстерман, Гольцман и Моторин признались в получении ими прямых личных указаний, устных и письменных, от Л. Троцкого, Г. Зиновьева и Л. Каменева об организации террора над руководством ВКП(б), считаю полностью доказанным:

1. Прямое личное руководство Л. Троцкого подготовкой террористических актов в отношении руководителей ВКП(б).

2. Личное участие Г. Зиновьева и Л. Каменева в организации убийства тов. Кирова»{189}.

Запоздалое прозрение Ягоды ничего, кроме усмешки вызвать у Ежова, вероятно, не могло. Уже давно всем все было ясно и по поводу Троцкого, и по поводу Каменева с Зиновьевым, и только главный чекист страны никак не мог поверить очевидным фактам. Не мог или не хотел?

В оставшееся до начала процесса время общая концепция вскрытого «заговора» принципиальных изменений не претерпела. Уточнялись отдельные детали и даты, подключались некоторые дополнительные сюжеты и персоналии. Были «выявлены» конкретные боевые группы, которые в разное время и в разных местах готовились совершить покушение на Сталина. Некоторые из них были якобы созданы агентами Троцкого, направленными им в СССР под видом политэмигрантов (роль которых исполняли агенты ОГПУ, работавшие до 1933 г. в германской компартии и вернувшиеся затем в СССР), другие подчинялись руководству троцкистско-зиновьевского блока внутри СССР, но и тем и другим каждый раз что-то мешало совершить покушение. То охрана была слишком бдительной, то расстояние до Сталина далеким (бомбу — не добросишь, из револьвера — не попадешь), то вокруг было чересчур много народа.

Получила развитие и тема заговорщицкой деятельности в армии. К началу процесса в состав руководства «военного центра троцкистской организации», помимо уже упоминавшихся Д. А. Шмидта и Б. И. Кузьмичева, были записаны и, соответственно, арестованы заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа В. М. Примаков, военный атташе СССР в Великобритании В. К. Путна, командир и военком 25-й дивизии М. О. Зюк и ряд других военнослужащих.

После того, как было набрано достаточное-количество необходимых показаний, дошла очередь и до Зиновьева с Каменевым, которые в конце концов вынуждены были вступить на путь сотрудничества со следствием. Вот, например, под какими «признаниями» чекистам удалось получить подпись Зиновьева в ходе допроса 28–29 июля 1936 года:

«Объединенный троцкистско-зиновьевский центр с 1932 г. являлся в Советском Союзе «заменителем» и эсеров, и меньшевиков, и открытых белогвардейцев. Теперь мы подняли знамя террора против Сталина. С этого периода объединенный троцкистско-зиновьевский центр является штабом русского фашизма в его троцкистско-зиновьевском издании…

Одной из первейших задач, входивших в план заговора, была задача открыть дорогу Троцкому для возможно более триумфального возвращения в СССР… Было бы неверно, если бы я не признал, что личная роль Троцкого во всех преступлениях троцкистско-зиновьевского центра была еще большей, чем моя, что директивы Троцкого из-за границы имели для объединенного центра решающее значение, что главнейшим из главных руководителей всех наших преступлений, всего заговора был Троцкий»{190}.