Чёрные ангелы в белых одеждах - Вильям Козлов

Отчим все больше позволял себе по отношению к падчерице вольности: то по заду шлепнет, будто в шутку, то в прихожей грудь пощупает, пробормотав: «Яблочки-то наливаются…». Особенно прилипчив был, когда выпивши, не стеснялся и при матери говорить ей двусмысленности, да и матерные словечки проскальзывали, когда Лина резко одернула, он, улыбаясь, заметил:

— Ишь, взбрыкивает! Настроения нет, Липочка? Небось, течешь, двустволка?

— Что? — она даже не поняла, о чем он, а когда дошло, то слезы навернулись на глаза. Она вскочила из-за стола — это было на кухне за ужином — и убежала в свою комнату.

— Чего ты выкобениваешься? — вдогонку совершенно спокойно обронила мать, — Дело житейское…

А в субботу днем перед самыми летними каникулами вот что произошло: сдав на пятерку последний экзамен по географии за восьмой класс, радостная и возбужденная Лина пришла домой и с порога громко известила, что она девятиклассница и почти отличница. У нее была лишь одна четверка за сочинение: «Спасибо родной партии за наше счастливое детство».

— Это надо отметить! — переглянувшись с матерью, заявил Спиридонов. Как-то так уж получилось, что Лина с детства не называла его отцом, сначала дядей, а потом Спиридоновым. Мать заставляла ее звать его папой, но девочка заупрямилась и от нее отвязались. Позже Лина стала называть его по имени-отчеству. Быстро накрыли стол: на тарелке осетрина горячего копчения, котлеты с картошкой, ветчина с горошком. Отчим выставил бутылку водки и красного портвейна. Суетливо стал наливать Лине в стакан. Он и раньше угощал ее пивом, но вином — впервые.

— Чего там, — растягивая толстые красные губы в улыбке, сказал он, — ты уже, деваха, считай, взрослая, можно и винца тяпнуть!

— Пей, доченька, — поддакнула и мать, — Винцо-то сладенькое…

Раз или два Лина на днях рождения подруг пробовала шампанское и красное вино, правда, не стаканами пила, а маленькими рюмками. А тут, видно, очень уж перевозбудилась, шутка ли — экзамены свалить почти на пятерки! — и выпила стакан почти до конца. Последние глотки доставались ей с трудом, но улыбающийся отчим монотонно бубнил: «пей до дна, пей до дна, пей до дна…». В голову сильно ударило, поначалу стало легко и весело, потом на нее напал истерический смех, почти до слез хохотала на любую плоскую шутку Спиридонова, ей еще раз или два налили, мать пододвинула блюдо с осетриной:

— Закуси, доченька, твоя любимая белая рыбка и стоит охо-хо — в копеечку!

Мать, даже не убрав со стола, куда-то ушла, она что-то сказала, но Лина не запомнила. Маслянистые глазки отчима — они все еще сидели за столом — и его красные улыбающиеся губы были совсем близко, он что-то говорил, она слышала его и ничего не понимала: бутылки на столе водили хоровод, тарелки с закусками перемешались, а газовая плита с пускающими пары чайником будто бы опрокидывалась.

— Голова кружится, — сказала она и хотела встать, но ее повело куда-то в сторону и она больно ударилась плечом об угол дубового буфета с посудой. В следующее мгновение отчим ее подхватил и, обняв за плечи, повел в комнату. Она ничком повалилась на диван-кровать, застеленную стершимся тонким ковриком. Слышала учащенное дыхание, его руки стаскивали белый фартук школьной формы, капроновые чулки, она вяло отталкивала эти руки с короткими пальцами-сардельками, пыталась встать, но он рукой надавливал на грудь, сипло бормотал:

— Не бойся, Лина, я осторожно… Ты ведь тоже хочешь, правда?

— Чего хочу? — мычала она. — Пусти, Спиридонов! Я маме… скажу…

— Чем какому-нибудь сопляку… — потные пальцы коснулись ее тела, вниз поехали трусики, а мокрый красный рот, казалось, вобрал в себя всю ее вместе с головой. Задыхаясь, она колотила его маленькими кулаками в широкую гулкую грудь, инстинктивно плотно сжимала ноги, на секунду вырвавшись, закричала:

— Ма-ма-а! Что он делает со мной? — тут ее вырвало прямо на него.

Он отпрянул, ее трусами стал вытирать лицо, а она, согнув ноги в коленях, изо всей силы толкнула его с дивана, свалилась на пол и поползла к туалету. И вдруг почувствовала огромную тяжесть, распластавшую ее на паркетном полу, это он навалился на нее сверху. Теперь яростное сопение обжигало шею, что-то скользкое, мерзкое ползало по ее инстинктивно сжавшимися и отвердевшими ягодицами и вдруг он по-волчьи взвыл, задергался и откатился в сторону к ее школьному письменному столу. Она уже и не помнит, как добралась до ванны, наполнила ее и яростно до красноты терла себя всю жесткой мочалкой до прихода матери. Та долго стучалась, прежде чем Лина впустила ее.

— А он? — спросила она, — Где Спиридонов?

— Он ушел, доченька… в пивную на улицу Жуковского…

Мать присела на край ванны, стала гладить ее мокрые волосы, плечи. Разрыдавшись, Лина все ей рассказала.

— Ты же видела, он подливал мне в вино водку, — сказала она, — Видела и молчала!

Мать взяла ее голову в обе руки — от них пахло рыбой — и, глядя в глаза, произнесла самые ужасные слова, которые когда-либо девочка слышала в своей жизни:

— Мишенька — моя последняя радость, доченька… Я даже готова его делить с тобой…

— Со мной?! — ошеломленно вырвалось у Липы. Очистив в туалете желудок и просидев в горячей ванной, наверное, два часа, девочка совсем отрезвела. Лишь во рту остался горьковатый, противный привкус. Стирая мочалкой следы его мокрых поцелуев, она поранила нижнюю губу. И теперь слизывала солоноватую кровь.

— Уступи ему, доченька, — произносила мать чудовищные слова. — Закрой глазки, раздвинь ножки, самую малость будет сначала больно, а потом хорошо. Он и не уходит от меня только из-за тебя. Я ведь все замечаю, да он и не скрывает, что ты ему зверски нравишься… Теперь девочки рано начинают. Не убудет тебя, Липочка… Наверное, и твои подружи уже играют с мальчиками в эти игры, а?

— Я вас ненавижу! Вы нелюди, сатанисты, — снова затряслась от рыданий Лина. — Я вас больше видеть не могу… Я в милицию заявлю… Его посадят…

— Замолчи, дура! — в бешенстве округлила глаза мать, — Я тебя из дома выгоню! Это ты сейчас трясешься за свою девичью честь, подожди, что будет с тобой через год-два… Вон какое у тебя тело, титьки, задница… Натура-то свое возьмет. Думаешь, лучше отдаться на чердаке или в кустах какому-нибудь желторотому прыщавому юнцу. Если и не заразит какой-нибудь противной болезнью, так забеременеешь… Они, твои мальчики, ничего толком и не умеют, а Мишенька все сделает чисто…

— Я не верю, что ты моя мать, — уже спокойнее сказала она. — И я теперь понимаю, почему ушел от тебя отец…

Лицо матери исказилось, стало страшным.

— Гадина, гадина… — повторяла она, наотмашь хлеща ее по щекам.

Лина стала на нее брызгать теплой водой, наконец ухитрилась вытолкать мать из ванной.

— Блядью будешь, блядью! — хрипло орала за дверью мать — только сейчас девочка сообразила, что она пьяная, — У нас в роду все были бляди. Меня покойная матушка тоже пятнадцатилетнюю подложила под милиционера, когда ее взяли с поличным за жабры… Господи, прости меня, грешницу!

Услышав, как хлопнула входная дверь, Лина быстро оделась, бросилась к шифоньеру, натолкала в капроновую сумку с надписью «Аэрофлот» свои носильные вещички, нацарапала на вырванном из тетрадки листке: «Я больше жить с вами не буду! Не бойтесь — не пропаду! Не ищите, не заявляйте в милицию — вам же хуже будет! Прощайте!». С четырьмя восклицательными знаками и без подписи. Мать бы, конечно, попыталась ее разыскать, но трусливый Спиридонов, боясь за свою шкуру, отговорит.

Опасаясь, что все-таки ее будут искать на вокзале, Лина села на первый же отправляющийся с Московского вокзала поезд — это оказался «Ленинград-Полоцк» и так очутилась в городе с красивым названием Великополь. До приезда сюда она даже не слышала, что существует на белом свете такой город и живет в нем славный парень Вадим Белосельский.

9. Любит — не любит

Здорово же тебя напугал мой толстый краснорожий шеф, если ты даже позвонить мне боишься, — упрекнула Вадима по телефону Рая из райпотребсоюза.

Он стал что-то мямлить, мол, работы много, потом возил в район редактора на открытие колхозной ГРЭС… Вилена, выписывая Владимиру Бурову командировку в Псков, насмешливо поглядывала на него, дескать, давай ври дальше. Румянова он действительно возил в Усть-Долыссы, где пустили новую гидроэлектростанцию, но вся поездка и заняла-то полдня.

— Сегодня я дежурю с восьми, — сказала Рая. — А шеф в Риге, вернется в пятницу.

— Сегодня… — растерянно повторил Вадим. — Хорошо, в восемь.

— Лучше в девять. И захвати… сам знаешь чего, — чуть помягче сказала Рая и повесила трубку.

— Что-то ты не прыгаешь до потолка от радости, — улыбнулась Вилена. — Девушка ему свидание назначила…