Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

Но и тут что-то не так.

Он согнулся над согнутым мужчиной из глины. Сидит у него за спиной, при этом лепит лицо и разговаривает на испанском, и слова звучат все враждебнее и враждебнее. И вдруг перед моим недоуменным взглядом он поднимает кулак и ударяет глиняного мужчину в спину, оставляя дыру, а мне кажется, что эта дыра во мне. Следующие удары сыплются часто. «Жутко свирепствует», – как сказал Оскар. Я вспоминаю следы ударов в комнате, по которой прошелся циклон, разбитое окно, сломанного ангела. Гильермо отходит в сторонку, чтобы оценить нанесенный ущерб, а замечает меня, и та ярость, которая только что была в кулаках, переходит во взгляд, и вот она уже направлена на меня. Он поднимает руку и жестом велит мне убираться.

Я ухожу в почтовую комнату, а сердце в груди так и колотится.

Нет, тут совсем не как в ШИКе.

Если он это имел в виду, когда говорил вкладывать себя в работу, если доходит до такого, то я не знаю, правда не знаю, для меня ли все это.

Я ни за что не вернусь в студию, где этот проклятый свирепый скульптор избивает ни в чем не повинного глиняного человека, ни в патио, где проклятые свирепые бабушка с мамой ждут возможности избить меня, так что я ухожу наверх. Я знаю, что Оскара нет, поскольку около часа назад слышала, как он завел мотоцикл.

Лофт оказывается меньше, чем я воображала. Обычная мужская спальня. На стене куча гвоздей и дырочек от кнопок – там раньше висели картины и плакаты. Полки разграблены. В шкафу всего несколько рубашек. Есть стол с компьютером и каким-то принтером, может, для фотографий. Стол с ящиками. Я подхожу к незаправленной постели, в которой он еще недавно ждал сна с участием матери.

Скомканные коричневые простыни, сиротливый завиток мексиканского одеяла, унылая плоская подушка в линялой наволочке. Одинокая мальчишеская постель. Не сдержавшись и несмотря на полученное предупреждение, на призраков, на шаткие бойкоты и губительные для девушек выдохи, я все же ложусь, кладу голову на Оскарову подушку и вдыхаю его едва уловимый аромат: перечный, солнечный, чудесный.

От Оскара смертью не пахнет.

Я натягиваю одеяло до плеч, закрываю глаза и вижу его лицо с тем выражением отчаяния, с которым он рассказывал сегодня о матери. Оскар в этой истории был таким одиноким. Я вдыхаю его запах, лежа, словно в коконе, там, где он видит сны, и меня начинает душить нежность. Я понимаю, почему он так закрылся. Разумеется.

Открыв глаза, я вижу, что на прикроватной тумбочке стоит рамка с фото, на нем женщина с длинными русыми волосами и в шляпе с широкими полями. Она сидит на стуле в саду с каким-то напитком в руке. Стакан запотел. Кожа у нее огрубела от солнца, в лице много Оскара. Она смеется, и я каким-то образом знаю, что у нее такой же веселый смех, как и у него.

– Простите своего сына, – поднимаясь, обращаюсь я к его матери. Потом касаюсь ее лица пальцем. – Ему необходимо, чтобы вы его уже простили.

Она молчит. В отличие от моих мертвых родственников. Кстати, что это было там, на улице? Я словно по своей душе зубилом долбанула. Психолог говорила, что привидения – она сказала это как бы в кавычках – это проявления моей нечистой совести. Верно. А иногда – глубинных внутренних желаний. Верно. Еще она сказала, что сердце сильнее рассудка. Что надежда и страх – сильнее рассудка.

После смерти любимого человека надо закрыть все зеркала в доме, чтобы дух усопшего мог подняться в небо – а иначе они навсегда застрянут среди живых.

(Я никому об этом не рассказывала, но, когда умерла мама, я не только не стала завешивать зеркала, но еще и купила с десяток карманных. И разложила по всему дому, потому что хотела, чтобы ее дух остался с нами, очень хотела.)

Я не знаю, выдумала я этих привидений или нет, но я точно не хочу думать о том, что они мне только что заявили, поэтому берусь внимательно изучать книжки, сложенные возле кровати Оскара. В основном они по истории, но есть и по религии, а также романы. А еще из стопки торчит эссе. С названием: «Экстатические импульсы художника», в углу подписано:

Оскар Ральф

Профессор Хендрикс

АН 105

Университет Лост-коув

Я прижимаю бумаги к груди. «АН 105» – это курс, который раньше вела мама. Введение в историю искусства для первокурсников. Если бы она не умерла, они бы встретились, она бы прочла эту работу, поставила бы оценку, общалась бы с ним. Тема бы ей понравилась: «Экстатические импульсы художника». Мысли возвращаются к Ноа. У него точно были эти экстатические импульсы. Меня иногда даже пугало, как он влюблялся в цвет, или в белку, или даже в процесс чистки зубов. Я открываю последнюю страницу, там стоит огромная жирная пятерка, обведенная в кружочек, и приписка: «Очень убедительно, мистер Ральф!» И тут мой мозг пронзает осознание, какая у Оскара фамилия. Оскар Ральф. Имя, фамилия, какая разница! Оскар – Ральф! Я нашла Ральфа. Я начинаю смеяться. Это знак. Это судьба. Это чудо, бабуля! Кларк Гейбл очень хорошо прикололся.

Я встаю с невероятно хорошим чувством – я же нашла Ральфа! – и, прячась, смотрю вниз, чтобы убедиться, что Гильермо не подслушивает, как я хихикаю сама с собой, из почтовой комнаты. После чего я иду к столу – там, на стуле, висит Оскарова кожаная куртка.

Я лезу в карман и… записки там не оказывается. Значит, он ее получил. И у меня скручивает живот.

Я надеваю куртку; это все равно что забраться прямо к нему в объятия, и, нежась в ее тяжелых рукавах, в этом запахе, я опускаю взгляд на стол и вижу себя. Я повсюду. Многочисленные фотографии разложены в ряд, на некоторых наклеены желтые бумажки, но не на всех. Воздух начинает вибрировать.

На самой верхней желтой бумажке написано: «Пророчество».

На первом снимке пустая скамья той церкви, где мы познакомились. На желтой бумажке говорится: «Она сказала, что встретимся в церкви. Хотя, наверное, лишь для того, чтобы я туда ходил. И я наведывался в эту, снимал пустые скамьи».

На второй фотке на той же самой скамье сижу я. Записка: «А однажды она оказалась не пустой». Правда, я себя едва узнаю. Я выгляжу, я не знаю, как будто полна надежд. И я вообще не помню, чтобы я вот так ему улыбалась. Я даже не помню, чтобы я хоть кому-то так за всю свою жизнь улыбалась.

Второй кадр тоже сделан в тот же день. Записка: «Она сказала, что я сразу тебя узнаю, потому что ты будешь светиться, как ангел. Да, она, конечно, объелась болеутоляющих, как и я сам – я уже рассказывал, – но ты действительно светишься. Только посмотри на себя». И я смотрю на себя такую, какой он меня увидел через объектив, и снова едва узнаю этого человека. Я вижу очень красивую девушку. Я не понимаю. Мы же только за несколько секунд до этого познакомились.

Следующий снимок тоже сделан в тот же день, но еще до того, как я разрешила меня фотографировать. Видимо, он щелкал тайком. Тут запечатлен тот момент, когда я приложила палец к губам, говоря ему «шшш», и улыбка у меня такая же преступная, как и у Оскара. Записка: «Она предупредила, что ты будешь странноватая. (Тут нарисован смайлик.) Прости и не обижайся, но ты реально странная».

Ха! Это же «не в обиду будет сказано, но» по-английски.

Такое ощущение, что его фотоаппарат проявил ту другую девчонку, которой мне хотелось бы быть.

Следующий кадр был сделан сегодня, когда я разговаривала в почтовой комнате с бабушкой Свитвайн, то есть с пустотой. Нет смысла отрицать, что я была в комнате совершенно одна и что я вообще одинока и покинута. Я сглатываю.

А на бумажке написано вот что: «Она сказала, что ты сразу станешь, как родная».

Значит, оставив меня внизу, Оскар поднялся сюда печатать фотографии и писать? Видимо, он хотел мне все это сказать, хотя и сбежал, как от огня.

Тот, кто принимал ванну во сне, скоро влюбится.

Если споткнешься, когда идешь вверх по лестнице, влюбишься.

Если войдешь в чужую комнату и найдешь там бессчетное множество своих фотографий с трогательными записками, влюбишься.

Я сажусь, не в силах до конца во все это поверить, в то, что я ему тоже могла понравиться всерьез.

Я беру последнюю фотографию из серии. На ней мы целуемся. Да, целуемся. Оскар размыл фон, добавив вокруг безумные цветные разводы, и мы теперь точно как та пара на картине! Как он это сделал? Наверное, взял фотку, на которой я целую свою руку, а потом вставил на нее и себя.

Записка: «Ты спросила, каково это. Вот как это бывает. Не хочу быть тебе просто другом».

И я тоже.

Встретить родственную душу – это действительно как войти в знакомый дом. Я действительно все узнаю. Я смогла бы ориентироваться в темноте. Библия рулит.

Я беру снимок с поцелуем. Я пойду с ним в «Ла-Луне» и скажу, что тоже не хочу быть ему просто другом…

Тут я слышу поднимающиеся по лестнице шаги, громкие, поспешные, и смех. Потом раздается голос Оскара: