Муссон - Уилбур Смит

Он ударил Тому в лицо, и Том разжал руки. Грудь Гая рефлекторно расширилась, воздух начал проникать в грудь через расслабленный рот. Еще дважды Том «выжимал» из брата воду, стараясь держать его лицо над поверхностью.

На третьем вдохе Гай закашлялся, подавился и начал дышать самостоятельно. Он замигал, сперва ничего не видя. Затем его взгляд сфокусировался. Дышал он с большим трудом, каждые несколько секунд на него нападал кашель, но постепенно взгляд становился сознательным.

— Ненавижу, — прошептал он в лицо Тому. — Я по-прежнему тебя ненавижу. И всегда буду ненавидеть.

— Да за что, Гай, почему?

— Тебе надо было дать мне утонуть, потому что однажды я убью тебя.

— За что? — повторил Том.

— Ты знаешь, — с трудом ответил Гай. — Ты сам знаешь, за что!

Они не слышали, как приближается шлюпка. Но вот Хэл Кортни крикнул совсем рядом:

— Держитесь, парни! Я здесь!

Экипаж шлюпки греб что было мочи, а Хэл, сидя у руля, направлял шлюпку к ним. По приказу гребцы подняли весла, сильные руки протянулись к братьям и вытащили их из воды.

Гая подняли на борт «Серафима». У поручня его ждал доктор Рейнольдс. Том стоял на палубе рядом с отцом и в непонятном оцепенении смотрел, как помощники лекаря уносят брата вниз.

— Он меня ненавидит, отец, — прошептал он.

— Давай-ка посмотрим твою царапину, парень, — мрачно буркнул Хэл.

Том без интереса взглянул на свою рану. Морская вода превратила кровотечение в тонкую струйку.

— Ерунда, — сказал он. — И правда царапина. — Он снова посмотрел на отца. — Гай меня ненавидит. Это первое, что он сказал, когда я вытащил его на поверхность. Что мне делать?

— Гай переживет это. — Хэл разорвал рубашку Тома, чтобы добраться до раны. — Забудет и простит.

— Нет, — покачал головой Том. — Он сказал, что всегда будет ненавидеть меня. Но ведь он мой брат. Помоги мне, отец. Что мне делать?

Хэл ничего не мог сказать. Он хорошо знал упрямство и злопамятность близнеца — в этом были его сила и слабость. Отец знал, что Том прав. Гай никогда не простит брата.

За все время плаваний по океану Хэл не видел берегов прекраснее этого. Гора стеной возвышалась до неба, ветер, проносившийся над ее вершиной, превращал стоящее над ней облако в кипящее молоко, отливавшее перламутром и розовым жемчугом в лучах заходящего солнца. Склоны горы под скалистой вершиной поросли лесом, а белые берега окаймляла пенная полоса прибоя.

Такая красота должна была бы радовать Хэла, но все связанные с ней воспоминания были окрашены болью и ужасом. Издали отчетливо были видны стены крепости; из бойниц выглядывали орудия, их жерла напоминали темные пустые глазницы. В темнице под этими стенами Хэл прожил три суровых зимы и даже сейчас вздрагивал, вспоминая холод, пробиравший до самых костей. На этих стенах Хэл работал так, что кожу и плоть срывало с его ладоней, а сам он шатался от усталости.

На этих строительных лесах он видел смерть многих людей, и именно здесь произошло трудное для него превращение из мальчика в мужчину.

Он поднес к глазу подзорную трубу и принялся разглядывать другие корабли в заливе. Насчитал двадцать три парусника, все больше торговые суда, в основном голландские.

Среди них один англичанин, судя по виду, принадлежащий Ост-Индской компании, но Хэл с разочарованием понял, что это не «Йомен из Йорка». В заливе не было ни следа его товарища по плаванию.

Не опуская подзорной трубы, он провел взглядом по воде залива к берегу и остановил его на открытом плаце под стенами крепости. В его сознании в самых страшных и мрачных подробностях возникли картины мучительной смерти отца. Пришлось прогнать их, чтобы сосредоточиться — следовало поставить «Серафим» на якорь.

— Встанем на якорь за пределами досягаемости пушек крепости, мистер Тайлер.

Он отдал приказ, и объяснять его не требовалось. Нед понимал, что на уме у капитана; его лицо тоже было мрачным. Возможно, стоя у руля и отдавая команду убрать паруса, он тоже вспоминал те страшные дни.

Якорь с всплеском ушел в воду, залив ют, якорная цепь начала разматываться и уходить в клюз. «Серафим» резко вздернул нос, потом грациозно повернулся по ветру и застыл; из полного жизни и энергии морского существа он сразу превратился в спокойно плывущего лебедя.

Экипаж цеплялся за голые реи и снасти; матросы смотрели на сушу. Выкрикивая замечания и вопросы, они наблюдали за гребущими к кораблю шлюпками. Этот мыс моряки называли Морской Таверной. Свыше пятидесяти лет назад его колонизировали голландцы, чтобы снабжать продовольствием корабли Голландской Ост-Индской компании, и шлюпки были загружены продуктами, по которым матросы истосковались за проведенные в море месяцы.

Хэл подозвал к себе офицеров.

— Следите, чтобы на корабль не пронесли крепкие напитки, — предупредил он Уила Уилсона. — Продавцы рома попытаются пробраться через орудийные порты. Если мы позволим им одурачить нас, к вечеру половина матросов будет пьяна.

— Есть, капитан.

Четвертый помощник поднес руку к шапке.

Он не пьет и поэтому особенно подходит для такой обязанности.

— Аболи, поставь у сходен людей с саблями и пистолетами. Мы не хотим, чтобы воры обчистили корабль или шлюхи занимались своим делом прямо на палубе. Иначе придется обнажить кинжалы… — он едва не сказал «снова», но вовремя сдержался, не желая напоминать о конфликте между своими сыновьями.

— Мистер Фишер, вы займетесь торговлей со шлюпками — у вас это хорошо получается.

Он может положиться на Большого Дэниела — тот и шиллинга не переплатит и проверит все фрукты и овощи, которые пойдут на борт.

— Мистер Уэлш поможет вам и расплатится с лодочниками.

У Уэлша множество обязанностей — от учителя до секретаря и казначея.

Офицеры разошлись по местам, чтобы исполнить поручения, а Хэл прошел к борту. Он смотрел на подваливающие шлюпки. Они доверху были нагружены свежими продуктами: картошкой, еще не очищенной от земли, капустой и яблоками, инжиром и тыквами, кусками свежей красной баранины и ощипанными цыплятами. Сегодня вечером команду ждет пир. Хэл смотрел на этот рог изобилия, и рот у него наполнился слюной. На исходе долгого плавания все моряки испытывают всепоглощающую тягу к свежим продуктам. Некоторые уже перегнулись через борт и торговались. Те, у кого есть деньги, готовы были платить по пенни за единственную свежую картофелину.

Их снедала алчность — они хватали толстые белые клубни, вытирали с них землю об одежду, словно это были яблоки, и пожирали сырыми, с радостью прожевывая вяжущую белую мякоть.