Щепки плахи, осколки секиры - Юрий Брайдер

– Ну а если в двух словах, что это за существа такие, варнаки? – поинтересовался Цыпф. – Как живут? Что едят? В каких богов верят? Какое мнение о людях имеют?

– Лучше будет, если мы поговорим обо всем этом по дороге, – сказал Артем.

– Если только к этому времени у вас не пропадет желание разговаривать. Учтите, что каждый из вас сейчас понесет на себе, кроме поклажи, еще три-четыре пуда лишнего веса. Да и здешний климат не очень-то способствует нормальному функционированию человеческого организма. Это, конечно, не парная баня, но что-то очень похожее. Поэтому придется идти короткими переходами, а для отдыха использовать водоемы, которых тут, к счастью, предостаточно. Для поддержания сил будете регулярно принимать бдолах.

– Ну а как здесь насчет культурного досуга? – поинтересовался Зяблик. – Это ведь не дикая пустыня, а цивилизованный край… В Степи и то можно в хорошей компании кумысом побаловаться и на татаро-монгольские пляски посмотреть.

– Что вас конкретно интересует? – По тону Артема можно было догадаться, что он улыбается. – Рестораны, казино, ночные клубы с девочками?

– Девочки ихние меня точно не интересуют, – признался Зяблик. – Этим бы девочкам на лесоповале лес трелевать вместо тракторов или в Индии слонами работать. Могу и без ресторанов обойтись. Поскольку фрак свой в гардеробе забыл. А вот какая-нибудь зачуханнная забегаловка меня бы вполне устроила. Чем они тут душу тешат? Бормотуху хлещут или косячок давят? Да, чуть не забыл, не мешало бы с оплатой разобраться. Валюты или рыжья у меня, понятное дело, нет, но барахлом могу рассчитаться. В крайнем случае Смыкова в рабство отдам или на опыты медицинские. На хрена он нам такой безъязыкий сдался…

– Вы, братец мой, по какому праву выражаетесь в мой адрес? – раздался во мраке возмущенный голос Смыкова.

Говорил он не так гладко, как обычно, и некоторые слова подбирал с натугой, но по сравнению с детским лепетом типа «Ду-ля» или «Бу-фе-ля» это был громадный прогресс.

Больше всего, похоже, это удивило Зяблика, разразившегося вдруг цитатами из Священного писания (которые он, впрочем, частично перевирал, а иногда и вполне сознательно искажал): – «И было тогда людям знамение великое: гады подземные прозрели и твари бессловесные возопили…»

– Уклоняетесь, значит, от прямого ответа? Тень на ясный день наводите? – не унимался Смыков. – Думаете, что я вместе с родной речью и память потерял? Заблуждаетесь! Я все досконально помню! И вы мне за все оскорбления, братец мой, ответите! А вас, товарищи, я призываю в свидетели!

– Да отвечу я, не кипятись, – фыркнул Зяблик. – Всю жизнь отвечаю, не привыкать. Но ты, ослица Валаамская, на меня зря наезжаешь… Сукой буду, я рад за тебя, начальник. Скучно было без твоих проповедей. Ну просто не хватало чего-то. А сейчас все по местам стало.

Однако Смыкова этот комплимент не растрогал.

– Все слышали? Все? – быстро спросил он. – Меня обозвали ослицей! Даже не ослом, а ослицей!

– Это же не оскорбление, – пришлось вмешаться Цыпфу. – Валаамова ослица – библейский персонаж. И очень даже положительный. Обретя дар речи, она вернула своего хозяина на путь истинный.

– Ну ладно, – пошел на попятную Зяблик. – Если ослицей ему западло быть, пусть ослом будет… Прошу прощения, гражданин Валаамский осел!

– Знаете, а у меня спина перестала чесаться! – Верка сообщила эту новость с восторгом марсового матроса, увидевшего долгожданную землю. – Я уже и забыла про нее.

Зато сообщение Цыпфа было печальным:

– А у меня на голове все по-прежнему.

– Не унывай! – успокоила его Верка. – Волосам нужно время, чтобы отрасти.

– Как там Лилечка? – поинтересовался Артем.

– Спит, – голос Левки стал еще печальнее, из чего следовало, что духовное здоровье подруги он ценит выше своей внешней привлекательности. – Я уже проверял.

– Ну так разбудите ее, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал Артем.

– Как… разбудить? – не понял Левка, перепробовавший все возможные способы насильственного пробуждения еще в Будетляндии.

– Как угодно… Хотя согласно куртуазным манерам кавалер обязан будить даму поцелуем. Давайте, давайте, не стесняйтесь…

В темноте раздались два звука, разделенные кратким промежутком времени, но связанные между собой внутренней логикой, – сначала тихий поцелуй, а потом звонкая пощечина.

– Ты что, ошалел! – возмущению Лилечки не было предела. – Темнотой решил воспользоваться, да? А ведь обещал потерпеть до Отчины!

Никогда еще публичная пощечина, даже нанесенная тирану, не вызывала такого восторга в обществе. Все наперебой поздравляли недотрогу Лилечку и шутливо бранили ловеласа Левку.

– Ой, как жарко! – промолвила девушка. – И темно! А мне недавно такой страшный сон приснился! Представляете, когда мы спали, из мрачной пещеры высунулось какое-то чудовище и хотело всех нас проглотить. Даже не проглотить, а всосать, как кит всасывает мелких рачков. Мы чуть не погибли! Кончилось все тем, что Зяблик, такой молодец, спас нас.

– Это я только во сне молодец, – с плохо скрываемым торжеством молвил Зяблик. – Ты лучше скажи, что в это время Левка делал?

– Ой, даже стыдно говорить. – Можно было побиться об заклад, что Лилечка зарделась, как майская роза.

– Наверное, залез на тебя, кобель, – голосом, исполненным праведного гнева, сказала Верка. – И даже сапоги скинул, чтоб не мешали.

– Ага… А вы откуда знаете? – Лилечка была потрясена.

– От верблюда! Видела я все это собственными глазами. Мы в ту передрягу не во сне угодили, а в самой натуральной реальности, будь она неладна. Тварь, про которую ты говорила, Зяблик действительно укокошил, хотя вреда от этого потом получилось больше, чем пользы. А Левка на тебя лег не блуд свой тешить. Он тебя своим телом прикрывал. Ведь ты как бревно была и ничего не соображала. Не лупить его за это надо, а лобызать куда ни попадя.

Узнала Лилечка и все остальные новости, миновавшие ее затуманенное сознание, – и про внезапное облысение Левки, и про противоестественную страсть Верки к поэту Есенину, и про страдания полиглота Смыкова, и про кирквудовский янтарь, едва не погубивший или, наоборот, едва не обессмертивший их, и про вынужденное бегство в мир варнаков.

А когда растроганная Лилечка принялась благодарить Цыпфа, судя по звукам, чмокая его в лысину, Верка и Зяблик приступили с расспросами к Смыкову, чей праведный гнев уже утих.

Оказывается, все это время он даже и не подозревал, что утратил способность общаться на родном языке. В его понимании все случилось как раз наоборот – это ватага по неизвестной причине вдруг перестала понимать его ясные слова и стала нести всякую околесицу.