Щепки плахи, осколки секиры - Юрий Брайдер

Цыпф осторожно потрогал буковки пальцем – это были не чернила и даже не типографская краска, а нечто основательное, типа родимых пятен – и принялся читать вслух:

– "Снова пьют здесь, дерутся и плачут…

под гармошки желтую грусть".

Не знал. Вера Ивановна, что вы так Есениным увлекаетесь. Даже сквозь кожу стихи проступили… Только, правда, в зеркальном изображении… Справа налево.

Верка живо поправила свой наряд, а после этого вытряхнула на землю содержимое дорожного мешка. Сверху оказалась затрепанная книжка без обложки и титульного листа.

– Вот она, проклятая! – Верка схватила книжку так, словно это было какое-то зловредное существо. – Избранное! Том второй! От самой Отчины с собой таскаю! Почитать хотела на досуге! Вот и дочиталась! Господи, за что такое наказание!

– Не переживай, – стал успокаивать ее Зяблик. – Считай, что с Есениным тебе еще повезло. Поэт душевный. А то сунула бы в мешок справочник по гинекологии и имела бы сейчас на горбу схему женских внутренних и наружных половых органов.

– Прикуси язык, охломон! – прикрикнула на него Верка. – Если бы ты знал, как чешется! Будто бы крапивой меня отхлестали! Просто мочи нет!

– Давай тогда почешу, – милостиво согласился Зяблик. – Заголяйся.

Очень скоро выяснилось, что согласные буквы чешутся сильнее, чем гласные, а от знаков препинания вообще спасу нет – зудят, как укусы слепней.

Пока Зяблик и Верка были поглощены этим занятием, со стороны сильно смахивающим на какую-то редкую форму садомазохизма, Цыпф отыскал в куче барахла вожделенное зеркальце и принялся обирать с головы последние остатки волос, которые уже никак не могли украсить его. Вид при этом он имел, естественно, скорбный.

Всем троим, конечно, хватало собственного горя, но пробуждение остальных членов ватаги ожидалось с нетерпеливым любопытством. К Лилечке или к тому же Артему никто ревнивых чувств, в общем-то, не испытывал, но если бы неведомое бедствие обошло стороной Смыкова, это бы сильно задело и Зяблика, и Верку, да, пожалуй что, и Цыпфа. Как известно, разделенная беда очень сближает людей, а личные неприятности на фоне чужих удач весьма портят отношения.

Когда ждать стало невмоготу, Верка, стоявшая на коленках и руки имевшая свободными, сунула Смыкову в ноздрю былинку какого-то терпко пахнущего растения. Вырванный целой серией громогласных чиханий из объятий Морфея, Смыков сразу заприметил все: и волчий взгляд Зяблика, и голый череп Цыпфа, и спину Верки, не то татуированную, не то покрытую цианозной сыпью.

Удрученно покачав головой. Смыков заговорил. Речь его была благозвучна, цветаста, витиевата, богато сдобрена аллитерациями и парцелляциями (Аллитерация, парцелляция – ораторские приемы, с помощью которых речи придается особая звуковая и интонационная выразительность.), но абсолютно непонятна присутствующим. Как ни вслушивались обалдевшие члены ватаги в эти перлы риторического искусства, но так и не смогли уловить хотя бы одного знакомого слова. В тупике оказался даже Цыпф, умевший одинаково хорошо объясняться как с кастильцами, так и с арапами.

К сожалению, это был не единственный сюрприз, заготовленный Смыковым для друзей. Непонятно каким образом овладев чужой речью, он совершенно разучился понимать родной русский язык. Даже мат не доходил до его сознания.

Смыков легко узнавал всех своих спутников и прекрасно разбирался в предъявленных ему образцах материальной культуры двадцатого века (уверенно пользовался ложкой, безо всяких проблем застегивал и расстегивал ширинку и ловко перезаряжал пистолет), но не мог вспомнить ни единого человеческого имени или названия предметов.

Когда Смыкову сунули в руки его же собственный блокнот, он принялся быстро и уверенно заполнять целые страницы странными крючковатыми знаками – первая строка шла справа налево, вторая слева направо и так далее.

Цыпф, внимательно следивший за полетом карандаша, недоуменно покачал головой.

– Никогда не видел такого алфавита. Немного напоминает набатейский… или сабейстский. Да и стиль письма довольно редкий. Бустрофедоном называется… Подобным образом записывались скандинавские руны и крито-микенские тексты…

– А также письмена хеттов, этрусков и аборигенов острова Пасхи. – Все были настолько поглощены своими несчастьями, что даже не заметили, как проснулся Артем.

Четыре пары глаз (одну из которых можно было назвать человеческой чисто условно) внимательно уставились на него. Впрочем, Артема это ничуть не смутило. Мельком глянув в блокнот, все еще находившийся в руках Смыкова, он с оттенком удивления произнес:

– У вашего товарища прорезались завидные способности к лингвистике… Да вы и сами все со вчерашнего дня слегка изменились.

Цыпф и Верка, перебивая друг друга, поведали Артему о загадочных напастях, обрушившихся на ватагу во время ночевки. Причем Цыпф больше упирал на факты, а Верка – на эмоции. В заключение она заботливо поинтересовалась самочувствием самого Артема (хотя внешне все с ним обстояло нормально, точно так же как и с Лилечкой, продолжавшей мирно посапывать под двумя одеялами).

– Мой организм достаточно хорошо защищен от любых внешних воздействий, – ответил Артем. – Проще говоря, никакая зараза ко мне не липнет.

– Что вы имеете в виду? – нахмурилась Верка. – Что мы подхватили какую-то заразу?

– Вовсе нет, – успокоил ее Артем. – Безусловно, это не зараза… Но то, что случилось с вами, манной небесной тоже не назовешь. Признаться, я весьма озадачен… Происшествие довольно странное…

– Ничего странного тут как раз и нет, – сказал Цыпф. – Это именно тот случай, когда нелепицы и несообразности становятся нормой жизни, порядок уступает место хаосу, а логика – абсурду.

– Весьма любопытно. Вы меня прямо заинтриговали. – Артем разглядывал Цыпфа, как какую-то диковинку. – Надеюсь, что за этой краткой прелюдией последует подробный рассказ, в котором логика все же затмит абсурд.

Пришлось Цыпфу пуститься в пространные рассуждения о природе сил Кирквуда, о печальных деяниях потомков, допустивших столь масштабные нарушения принципа причинности, и о коварном действии эффекта антивероятности. Для пущей убедительности он использовал в своем рассказе сведения, полученные от Эрикса, и собственный горький опыт применения кирквудовской пушки.

– Вот теперь-то, наконец, все стало на свои места, – сказал Артем, когда красноречие Левки иссякло. – Недаром, значит, все это время меня не покидало чувство опасности. Кирквудовские силовые установки, даже лишенные энергии, продолжают влиять на окружающий мир. Примерно так же потухший атомный реактор способен еще многие годы отравлять воздух и землю… Мы угодили в переплет, который не мог предвидеть даже я… Честно сказать, я сильно беспокоюсь за Лилечку. Вряд ли эта напасть не затронула ее… Поднимите-ка девушку. Только осторожнее.