Дело гастронома № 1 - Евгений Латий

– Ты работай, Юрий Владимирович, продолжай в том же духе! – уже с трудом прожевывая слова, выдавил из себя Брежнев. – А то все, понимаете ли, только просить приходят! Дай им один миллион, дай два! А вот Юрий Владимирович сам приносит! Действуй, Юра! А фотографии эти оставь, я их тут кое-кому покажу! Добренькими все хотят быть!

Андропов кивнул, поднялся, понимая, что время его истекло.

– Давай действуй, мы тебя поддержим! – радуясь, что Андропов уходит, улыбнулся Брежнев и вяло пожал его руку.

Андропов именно этих слов и ждал. Эти слова он и передаст канцеляристу Константину Устиновичу Черненко, который уже поджидал его, чтобы зафиксировать в своих анналах протокол состоявшейся встречи между Брежневым и Андроповым. На заседании очередного Политбюро Черненко доложит о ней и о том, как не покладая рук трудится товарищ Брежнев, не упуская из вида ни одного важного государственного вопроса. Ну а позже, когда прихлебалы Гришина будут нападать на Андропова за чрезмерную активность его спецслужб, Юрий Владимирович сможет своим недругам напомнить эту просьбу Брежнева «продолжать в том же духе», а для него приказ Генерального секретаря – не снижать темпов расчистки авгиевых конюшен – и есть главный жизненный ориентир. Юрий Владимирович прежде всего исполнитель воли Генерального секретаря, не больше, но и не меньше.

– Спасибо за поддержку, Леонид Ильич! – посерьезнев, проговорил Андропов и вышел из кабинета.

На столе стояли чашки с чаем, заварной чайник был накрыт нарядной русской куклой в пышном сарафане. На больших тарелках лежали бутерброды с красной рыбкой, финским сервелатом, с бужениной и с сыром. В фарфоровых вазочках – шоколадные конфеты и печенье. Зоя поджидала Беркутова. И он не заставил себя ждать. Прибежал, виновато улыбаясь. Зоя, увидев его, просияла, стала торопливо разливать чай. Беркутов присел у стола. Зоя тут же положила ему на тарелку три бутерброда, налила чаю покрепче. Сама села напротив.

– Чай уже остыл, но вы так и любите! – улыбнулась Зоя. – А вот я люблю горячий!

– Помню!

Она улыбнулась. Директор был чем-то озабочен, а может быть, и расстроен, однако по выражению его лица всегда трудно было узнать, что творится у него на душе. За годы работы с ним она и сама научилась скрывать свои чувства, но по отдельным деталям уже умела определять настроение Беркутова. Сейчас его что-то тревожило.

– Наш Максимыч все посылочки запаковал в одну большую коробку. На каждой посылочке написано кому, я сам коробку поднимал, она, честно сказать, тяжеловата! Но ты не волнуйся. Максимыч сам внесет ее в вагон, а в Костроме, я уже позвонил, тебя обязательно встретят, погрузят коробку в машину и занесут прямо в номер! Сама за нее не хватайся! – он вздохнул. – Ну вот, вроде бы все!

Он улыбнулся, взял бутерброд с красной рыбой, стал есть, запивая чаем. Зоя вытащила из стола бутылку армянского коньяка, пять звездочек. Вопросительно взглянула на Беркутова.

– На дорожку? – предложила она.

Георгий Константинович задумался. Иногда он пропускал рюмочку, но не больше.

– Сегодня что-то не хочется! Но ты за меня рюмочку выпей, на дорожку полагается!

Он погрустнел, вздохнул и сам налил Зое Сергеевне коньяку, та подняла рюмку.

– Подожди!

Он взял ее рюмку, понюхал, лизнул, блаженно сощурился.

– Ах, хорошо!

Потом передал Зое, и она поднесла рюмку к губам.

– Чтоб у вас здесь без меня все было хорошо и с вами бы ничего не случилось! – влюбленно глядя на него, произнесла она.

Он несколько раз кивнул, как бы соглашаясь с ее словами. Зоя одним махом выпила коньяк, слегка поморщилась.

– Я, Зоенька, буду скучать по тебе, грустить и ждать с нетерпением! Как говорится, жду ответа, как соловей лета! Не сомневаюсь, что у тебя все пройдет на должном уровне! Провожать не поеду, долгие проводы – лишние слезы, поцелуемся здесь!

Беркутов поднялся, взял ее за плечи и поцеловал в щеку, Зоя вдруг порывисто обняла его, поцеловала в губы, и в этот миг в кабинет неожиданно заглянула Лида. Она увидела их целующимися и тотчас прикрыла дверь. Но ни Зоя, ни Беркутов этого не заметили.

Лида же как приклеенная стояла у двери Зоиного кабинета, потрясенная увиденным и не в силах сразу уйти. В приемной хоть и никого не было, но пишущая машинка Люси стояла незачехленная, видимо, секретарша находилась где-то здесь, в магазине. Горела настольная лампа, на столе лежала Люсина сумка. Слезинка сама собой выкатилась из глаза, скользнула по щеке, оставив след. Лида вытащила носовой платок, вытерла слезы и торопливо вышла из приемной, уговаривая себя, что ничего страшного не случилось. Зоя уезжает, все целуются на прощание, так что ничего зазорного в том нет. Но чем больше она уговаривала себя не принимать этот поцелуй всерьез, тем больнее сдавливало сердце, тем жарче разрасталась обида в душе.

Был уже вечер. Култаков сидел у себя в кабинете, просматривая входящие документы и расписывая их по службам. Он всегда подписывал документы в конце дня, за исключением бумаг из комитета. Андропов требовал отвечать на них без промедления. Бумаги же горкома и прочих не менее важных инстанций такого безотлагательного ответа не требовали. Вошел Боков. Култаков взглянул на него, жестом приказал садиться. Тот сел. Зазвонил телефон. Генерал взял трубку, секунду-другую слушал.

– Прошу прощения, Игнатий Федорович, у меня начинается оперативка, начальники отделов уже собрались, сидят, ждут, созвонимся попозже! – нахмурившись, сказал он.

Он положил трубку, его лицо застыло, как маска.

– Секретарь горкома клюет мою печень, а я не Прометей! Моя печень не вечная!

– Можно, я объясню? – Боков подался вперед, чтобы выложить свои аргументы, но Култаков его перебил:

– Что вы мне объясните?! Аримина нет? Нет! И ничего больше объяснять не надо! А им надо, чтоб он жил, потому что некому им больше будет взятки таскать!

Боков шумно вздохнул, заерзал на стуле. Култаков взглянул на него.

– Ну хорошо, объясняйте, черт вас возьми. Почему молчим?!

– У Аримина в дупле зуба хранилась ампула с быстродействующим ядом. Он ею и воспользовался. Ошибку допустил тюремный персонал. Перед определением его в камеру смотритель должен был раздеть преступника донага и осмотреть его досконально, в том числе и зубы. Ампула с ядом в дупле зуба – старый прием. Но инструкции сплошь и везде нарушаются. Так что формально вина на тюремщиках, а не…

Култаков тут же вскипел, перебил его:

– На нас, черт возьми! На нас! Никогда не перекладывайте собственные промахи на других! Это наш клиент, и мы должны были предусмотреть все, даже ротозейство тюремной обслуги!

Генерал побагровел и стукнул кулаком по столу. Не выдержав, он даже поднялся, прошелся по кабинету.

– Когда вы научитесь все брать на себя?! Аримин нам нужен был живым! Живым! Черт бы вас всех по-драл! Где Скачко?! – вдруг спохватился Култаков.

– Да вы знаете, Пал Сергеич у нас немного приболел… – пробормотал Боков.

– Как это «приболел»?! Что за дурацкие отговорки?! – с полоборота завелся Култаков.

– Сердце забуксовало…

– Сердце еще стучит! – прозвучал за спиной Бокова голос Скачко.

Боков обернулся. На пороге кабинета стоял в плаще полковник Скачко.

– Разрешите войти, товарищ генерал?

Култаков недоуменно хмыкнул.

– Входи!

Скачко прошел к столу. Вид у него был неважнецкий, посеревшее лицо, тусклый взгляд. Даже рассерженный Култаков сочувственно поморщился, взглянув на него.

– Ну, что там у тебя? – уже совсем не грозным голосом спросил подчиненного Култаков. – Давление подскочило? У меня тоже стало скакать! Иди, тебе отлежаться надо, – махнул он рукой.

Но полковник налил себе воды из графина, достал таблетку, проглотил, запил водой.

– Что пьем?

– Пирамидон! Голова трещит!

– Бабушкины лекарства! Анальгин выпей!

Скачко улыбнулся:

– Мне почему-то пирамидон помогает! Но я в курсе происшедшего и согласен с вами, товарищ генерал! Это наш промах! Я бы даже сказал: мой! Склонность к истерике, а значит, и к суициду были заметны у Аримина и ранее! Мне докладывали! А мы, то есть я сие, так сказать, проворонил! Печально, но факт! Так что это моя ошибка! Меа кульпа! Я должен был просчитать и этот вариант!

Боков хмуро молчал.

– Вот достойный ответ! – вздохнул Култаков. – Только что это еще за «меа кульпа»?

– По латыни – «моя вина».

– Мы не в Ватикане! – раздраженно проговорил генерал. – Давай изъясняться по-русски! И вообще, к чему там у Аримина наблюдались склонности?

– К суициду, к самоубийству то бишь! – пояснил Скачко.

– Вот именно: то бишь! Так и надо говорить: к самоубийству! А то навыдумывали всяких хитрых словечек, а у генерала от них голова пухнет! Ну-ка, давай сюда твой пирамидон! Раньше он мне помогал!

Генерал вздохнул. Скачко передал таблетку Култакову. Тот быстро ее проглотил не запивая. Боков по-прежнему молчал.