Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями) - Род Серлинг

— Иди к нему, Вилли, — говорила она хриплым голосом, заберись к нему на колени. Он тебя не обидит, правда, Сайта Клаус? Иди к нему, Вилли, и скажи ему, что ты хочешь.

С этими словами она снова подтолкнула семилетнего ребенка к Сайта Клаусу. Корвин приподнялся, неуверенно качнулся и протянул руку.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил Корвин негромко икнул.

Он наклонился в сторону, попытался схватиться за ручку своего «трона» и свалился на пол прямо к ногам ребенка. Он сидел там, улыбаясь какой-то жалкой улыбкой, не способный подняться или сделать что-либо еще.

Маленькая горгулья взглянула на Корвина и громким голосом, подобным мамашиному, крикнула:

— Эй, мама! Сайта Клаус нализался!

Торгульина мамаша немедленно заорала: — У вас железные нервы! Вам должно быть стыдно!

Корвин сидел там и только кивал.

— Мадам, — сказал он очень тихо, — мне действительно стыдно.

— Пойдем, Вилли, — она, схватила мальчика за руку. — Я думаю, это не причинит тебе психической травмы.

Глянув через плечо на Корвина, она прошипела: — Алкаш!

Люди, слыша ее голос, останавливались и смотрели.

Мистер Данди заторопился по проходу к секции игрушек. Он бросил всеобъемлющий взгляд, сменил обычный голос на елейный, как любой управляющий в дурном расположении духа.

— Что-то случилось, мадам?

— Случилось, — прорычала в ответ женщина. — Ничего особенного, кроме того, что я в последний раз что-то покупаю в этом магазине. Вы нанимаете Сайта Клаусов в канавах!

Она показала на Корвина, пытавшегося встать на ноги. Тот сделал неуверенный шаг к бронзовому шесту, одному из четырех, на которых держался бархатный канат.

— Мадам, — очень мягко сказал он, — пожалуйста. Это Рождество.

Лицо женщины перекосилось в свете неоновой надписи, которая гласила: «Мир на Земле всем людям доброй воли!». Она походила на Злую Ведьму с Севера и в то же время на женский вариант Эбинизера Скруджа.

— Не травите душу, — кротко ответила она. — Пойдем, Вилли.

Она натолкнулась на двух покупателей, отпихнула их с дороги и потащила ребенка по проходу.

Данди повернулся и взглянул на Корвина, потом на продавцов и покупателей, столпившихся в отделе.

— Все в порядке! — мрачно сказал он. — По местам! Все по местам!

Он направился к Корвину и остановился у бархатного каната. Его тонкие губы скривились, когда он пальцем поманил к себе Корвина.

— Слушаю, мистер Данди?

— Вот что я хочу тебе сообщить, мистер Рождество-маленькая сучка, сказал ему Данди. — Поскольку до закрытия — один час тридцать минут, я с большим удовольствием сообщаю, что магазин больше не нуждается в твоих услугах. Иными словами, ты получил то, что заслуживал. А теперь убирайся отсюда!

Он повернулся к матерям и детям, блаженно улыбаясь.

— Ну что, дети, — фонтанировал он, — свободные лилипуты! Подходите все в отдел сладостей. Идите все за карамельками!

Он улыбнулся, подмигнул, благожелательно посмотрел на расстроенных детей и раздраженных матерей, уходящих от понурившегося Сайта Клауса.

Корвин смотрел в пол, чувствуя взгляды детей, и, повернувшись, направился в бытовку.

— Один совет, — сказал ему Данди. — Будет лучше, если ты вернешь этот потрепанный красный костюм туда, где ты его взял, прежде чем налижешься и порвешь его окончательно.

Корвин остановился и посмотрел на искаженное злобой лицо.

— Большое спасибо, мистер Данди, — тихо сказал он. — Что касается моего пьянства, оно непростительно, примите мои искренние извинения. В последнее время я заметил, что у меня мало выбора для выражения эмоций. Я могу либо пить… или же я плачу. А пьянство менее заметно.

Он помедлил и бросил взгляд на пустое место Сайта Клауса.

— Но что касается моего неподчинения, — он покачал головой, — я не был груб и с той жирной дамой. Я хотел ей осторожно дать понять, что Рождество — это не беготня по всему магазину и не расталкивание людей, стоящих на пути, кроме того, не стоит кричать «обман!», когда нужно раскрыть кошелек. Я только пытался сказать ей, что Рождество — это нечто совсем другое. Оно богаче и прекрасней, правдивей и… нужно делать поправку на терпение, любовь, милосердие и сострадание.

Он глянул на застывшую маску, которая заменяла лицо управляющему.

— Все это я бы сказал ей, — мягко добавил он, — если бы она дала мне эту возможность.

— Да ты — философ! — холодно ответил мистер Данди. — Что до твоего последнего слова, возможно, ты можешь сказать нам, как мы можем пользоваться твоими святочными стандартами, которые ты столь грациозно и самозабвенно обосновал для нас?

На лице Корвина не было ни тени улыбки. Он покачал головой и пожал узкими плечами.

— Не знаю, как объяснить это, — тихо сказал он. — Я не могу ответить на этот вопрос. Все, что я знаю, это то, что я — побежденный стареющий и бесполезный пережиток иного времени. Что я живу в грязном меблированном доме на улице, полной детей, для которых Рождество — это день, когда не надо идти в школу. И ничего больше. Моя улица, мистер Данди, полна потрепанных людей. Единственное, что попадает на Рождество в их дымоходы это еще большая бедность.

Он криво улыбнулся и посмотрел на свой мешковатый красный костюм.

— Вот еще одна причина, по которой я пью. Поэтому, проходя мимо многоквартирных домов, я думаю, что они — Северный полюс, а дети — эльфы, а я — настоящий Сайта Клаус, несущий мешок удивительных подарков для них всех.

Он показал на линялый ватный «мех» вокруг шеи.

— Я хочу, мистер Данди, — сказал он, отвернувшись. — Я хочу, чтобы только на одно Рождество… только одно… я мог увидеть их неимущих, оборванных, ни на что не надеющихся и ни о чем не мечтающих… только один раз… мне бы хотелось увидеть, как смирение будет царствовать на Земле.

Кривая усмешка появилась снова, когда он посмотрел на свои костлявые руки, потом на мистера Данди.

— Вот почему я пью, мистер Данди, и вот почему я плачу.

Он испустил глубокий вздох, странная кривая усмешка застыла на его лице. Повернувшись, он проталкивался по проходу мимо перешептывающихся продавщиц и усталых покупателей, смотревших на этот символ Рождества, который был намного более усталым, чем они.

Генри Корвин шел по авеню мимо 104-й улицы. Он чувствовал холодный снег у себя на лице и отрешенно смотрел на праздничные окна магазинов, мимо которых шел. Когда он дошел до угла, то направился к салуну, идя очень медленно, спрятав руки под мышками.

Он свернул за угол и пошел по переулку к задней двери бара, и именно тогда до него донесся этот звук.