Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

Еще через полчаса лес неожиданно стал редеть. Взору открылся пологий склон, очищенный от деревьев и кустарников. Луг был болотистый и желтел от одуванчиков и первоцветов, несколько тощих коз пили воду из корыта.

Неподалеку стояла покосившаяся хижина, сложенная из неотесанных бревен. В луже перед входом двое детей в рваных курточках играли с собакой. Завидев Симона, они испугались и убежали за дом, а собака злобно облаяла незнакомца.

Она успокоилась лишь через некоторое время, когда приоткрылась дверь в хижину. С порога на Симона смотрела пожилая, согбенная женщина, закутанная в рваный шерстяной платок и сшитые волчьи шкуры. Потом она вдруг улыбнулась, показав при этом почти беззубый рот.

– А вы, наверное, новый цирюльник, что помог нашему Мартину, – промолвила она глухим голосом. – Спасибо, что согласились прийти…

Тут женщина сотряслась в приступе сухого кашля. Лицо у нее было худое, изможденное. Наконец откашлявшись, она пригласила Симона внутрь.

– Мартин умирает на глазах, – пробормотала женщина, шаркая впереди. – Может, вы знаете, как ему помочь…

Симон пригнулся и вошел в низкую хижину, состоявшую лишь из одной комнаты. В воздухе стоял резкий запах – наверное, от примыкавшего к хижине загона для коз. В углу чадил жалкий очаг. Отверстие в крыше едва вытягивало дым, и у цирюльника стали слезиться глаза. Поэтому он не сразу сумел осмотреться как следует. Пятеро детей в возрасте примерно от трех до десяти сидели на глиняном полу и опасливо смотрели на гостя. В комнате был шаткий стол, на котором стояла пустая миска, две скамейки и одна большая кровать, заваленная шкурами и рваными одеялами. Оттуда доносились жуткие стоны, от которых мороз пробегал по коже.

Симон шагнул к кровати, приподнял несколько одеял и склонился над дрожащим Мартином. На лбу у того крупными бусинами блестел пот. Юноша метался в горячке и бормотал что-то нечленораздельное.

– Жарко… – шептал он. – Огонь… уберите лампу…

– Долго это у него? – осведомился Симон, вытирая пот со лба Мартина.

– Вот с утра, как его принесли, так и началось.

Женщина потерла костлявые ладони, пытаясь согреться. Беззубая, с прядями седых волос, она выглядела лет на шестьдесят, но Симон полагал, что ей не больше тридцати.

– Мартин у меня старший, – проговорила она тихо. – Йозефа, моего мужа, помилуй Господи его душу, в том году поваленным деревом зашибло. Мартин тогда еще в школу ходил. Но с тех пор пришлось ему стать мужчиной в доме. Он худо-бедно зарабатывает у Майера, чтоб нас прокормить. А теперь… – Женщина запнулась, слезы потекли по ее морщинистому лицу. – Он ведь умрет, да? – спросила она наконец.

– Это ведомо одному лишь Господу, – ответил Симон. – Но я сделаю все возможное, чтобы сохранить ему жизнь.

Он откинул в сторону одеяла, взглянул на перевязанную культю – и в ужасе отпрянул. Повязка была наполовину сорвана, из-под нее проглядывала грязная рана, на которой уже образовался новый гной.

– Кто это сделал? – в ярости спросил Симон. – Кто снял повязку?

– Это… это Майер и его помощники, – нерешительно ответила женщина. – Они полили на рану святой воды и поплевали. Потом Майер нашептал какой-то заговор. Сказали, чтобы задобрить духов горы.

– Заговоры, духи горы! – Симон едва сдерживался от злости. – Вы что, с ума все посходили? Нет никаких духов, есть только безграничная тупость!.. Эту повязку снимать и обновлять могу только я, понятно?

Женщина молча кивнула, и Симон принялся очищать гнойную рану, в которую уже попали грязь и пыль. Потом он достал из сумки горшочек с медом и обильно смазал культю.

– Что… что это вы делаете? – поинтересовалась женщина.

– Пробую медом вытянуть гной из раны. Если не поможет, попробуем плесневелым хлебом.

– Мед… плесневелый хлеб?.. – Женщина растерянно взглянула на Симона. – Похоже на ворожбу какую-то.

– Ворожба – это ваши заговоры и святая вода, – раздраженно ответил Симон. – Тогда как мед и плесневелый хлеб – испытанные средства при гнойных заражениях. Поверьте, еще Диоскорид…

Он не договорил – Мартин снова начал бредить.

– Камни рушатся… лампа… Маркус… Мари… – бормотал он.

– О ком это он? – спросил Симон.

Женщина нахмурилась:

– Вот так целый день. Не пойму, почему он про Маркуса и Мари заговорил. Они оба пропали несколько лет назад. Когда это случилось, Мартин целыми днями отмалчивался. Он был очень привязан к ним.

– Дети просто… пропали?

Симон замер с повязкой в руках. Ему вдруг вспомнилось, что Алоиз Майер тоже упоминал пропадавших детей.

Женщина кивнула.

– Говорят, их забрал Кофель, – прошептала она. – Это злой дух. Время от времени ему нужны жертвы. Тогда он сбрасывает лавины из снега или камней или сотрясает землю.

– Довольно! – оборвал ее Симон. – Ну что за бред! Я ведь сказал только сейчас, что духов не существует.

Однако женщину это не убедило.

– Поверьте мне, когда я была ребенком, земля однажды так задрожала, что в деревне два дома рухнули, – продолжила она торопливо. – И вы разве не чувствуете, как земля стала дрожать в последние дни? Говорю вам, Кофель пробуждается!

– В последний раз говорю…

Симон вдруг замолчал. Он вдруг вспомнил, что вчера и сам почувствовал странную дрожь, незадолго до того, как сошел оползень. Быть может, это действительно было небольшое землетрясение? Ему самому еще не доводилось с ними сталкиваться, но он знал, что в предгорьях Альп то и дело случались такие землетрясения. Когда-то давно близ Пайтинга обрушилась целая гора. По сей день люди рассказывали о той ужасной ночи.

– Хорошо, земля дрожит, – сказал он примирительно. – Такое случается иногда. Даже у нас в Шонгау. Но глупо считать, что гору можно задобрить жертвами.

Женщина тихо рассмеялась:

– Вам, чужакам, этого не понять. Мы тысячи лет живем в этой долине и всегда приносили жертвы Кофелю.

Она показала в окно, занавешенное грязными тряпками. Симон увидел сквозь щели странную конусовидную гору по другую сторону долины. Женщина показала на пологий, расчищенный отрог левее горы.

– Жертвенный холм, про́клятое место. Сначала, в давние времена, там приносили в жертву людей, потом – драгоценности, инструменты, оружие. Теперь народ просто оставляет там цветы или чашу с молоком для духов горы. Но иногда духи все-таки забирают детей… – Голос у нее надломился. – Как моего Мартина сейчас. Господь свидетель, он не первый и не последний. И… и каждый раз это дети бедняков!

– Сколько раз повторять, духов… – начал Симон.

Но потом со вздохом сдался. Ему ни за что не переубедить этот упрямый народ. Фронвизер молча обработал рану медом и заново перевязал. Дети и женщина между тем смотрели на него как на колдуна.

Горный орел кружил над самой вершиной Кофеля. С диким криком он взвился ввысь и скользнул к Сокольему утесу, что высился над долиной почти на две сотни шагов, потом стал плавно снижаться к болотам, готовый схватить добычу.

Его острому взору попалась мышь, высунувшая голову из норки. Она дергала носом, беспокойно смотрела по сторонам. Орел ринулся было на нее, но тут увидел еще одну мышь, потом еще и еще. Их были десятки. Все они выбирались из норок и бежали через кусты в долину.

И не они единственные покидали свои убежища.

Медянки раньше времени пробудились от зимней спячки. Еще вялые и оцепенелые от холода, они ползли по скользким камням к берегам Аммера. К ним присоединились жуки, сотнями сбегая по лугам. Многие из них застревали в комьях снега или тонули в мерзлых лужах, но остальные неутомимо двигались дальше, иногда по телам собственных собратьев. Из расщелин Сокольего утеса хлынули стаи летучих мышей и полетели над долиной. Коровы мычали в хлевах, лошади ржали в стойлах и били копытами по заграждениям.

Орел описал последний круг над долиной и тоже полетел прочь, издав при этом предостерегающий клич.

Кофель пробуждался, и звери чуяли это.

Магдалена вытерла лицо от дорожной пыли и заглянула в ущелье, на дне которого бушевал Аммер.

Она была в пути около четырех часов и за все это время не отдохнула еще ни разу. Мимо то и дело проезжали повозки, но Магдалена никого не просила подвезти. На дороге между Шонгау и переправой Эхельсбах перевозкой грузов занимались местные извозчики. Слишком велика была опасность, что кто-нибудь из них узнает ее. Кроме того, она опасалась, что бургомистр Бюхнер разослал патрули. Один раз мимо пронесся всадник в черных одеяниях, и Магдалена решила уже, что ее разоблачили. Поэтому она не стала снимать платка и с корзиной в руках, как старая торговка, понемногу шагала вперед. Около получаса назад она оставила позади монастырь Роттенбух, преодолев тем самым половину пути.

Магдалена почувствовала легкое головокружение и прислонилась к ограде, отделявшей пастбище от пропасти. Разумеется, столь длительный переход мог плохо сказаться на беременности, но у нее не было иного выбора. Скорее всего это единственная возможность уберечь Барбару от пытки. Магдалена глотнула воды из меха, который держала в корзине, и стала спускаться со склона.