Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

– Мне говорили, мастер Ганс не делает различий, кто перед ним, мужчина или женщина, – продолжал Рансмайер, рассеянно поигрывая локоном своего парика. – Даже детям довелось побывать у него на дыбе. Для него все люди… скажем так, материал. Одной юной ведьме он вырвал все ногти один за другим, потом взялся за пальцы, зубы…

– Свинья… – едва слышно прошипела Барбара.

– Тебе известно, что я, как врач, имею право осмотреть обвиняемую, – невозмутимо продолжил Рансмайер. – Нужно убедиться, нет ли на теле дьявольских отметин. Родимые пятна подозрительной формы. – Он шагнул к Барбаре и тронул пальцем ее грязное, изорванное платье. – Дьявольские отметины скрыты в самых необычных местах. На шее, на груди, порой даже в паху…

Барбара замерла. Не только отвращение стиснуло ей горло, но и страх, что Рансмайер при осмотре найдет записку Магдалены. Если он узнает, что она отправилась в Обераммергау, все пропало! Когда доктор скользнул пальцем по ее животу, Барбара уже не могла сдержаться. Она врезала Рансмайеру между ног, причем сильнее, чем в прошлую их встречу у кладбища.

Рансмайер согнулся пополам и повалился на пол. Барбара понимала, что совершает ошибку, но злость затуманила ее рассудок. Она наклонилась к самому уху доктора и прошипела:

– Что вы такое замышляете с Бюхнером? О чем вы говорили тогда в церкви? – Барбара пнула его еще раз. – С кем вы встречались на кладбище? Уж если я и должна умереть, то скажите хотя бы за что!

Доктор застонал. Потом с трудом поднялся на колени, с ненавистью взглянул на Барбару и, несмотря на боль, по-волчьи оскалился:

– Как бы ты хотела об этом узнать, верно, дрянь? Ха, никогда тебе этого не узнать! Зато я скоро раскрою все твои тайны, все до одной. На дыбе и не такие поддавались!

Барбара с ненавистью плюнула ему в лицо.

– Я прежде повешусь в камере. Прежде, чем вы увидите, как я…

– Стража! – завизжал вдруг Рансмайер тонким голосом. – На меня напали! На помощь!

Дверь отворилась, и Андреас просунул голову в камеру.

– Что здесь происходит? – в недоумении спросил он, когда увидел Рансмайера, стоящего на коленях.

– Похоже на внезапные колики, – ответила Барбара еще в ярости. – Господину доктору нехорошо. Ему самому нужен лекарь.

– Она… она ударила меня! – пожаловался Рансмайер и снова согнулся, как побитая дворняга. – Займитесь ею!

– Чтобы юная, слабая девица вас ударила? Хм, даже не знаю… – Андреас склонил голову набок, при этом глаза у него насмешливо сверкнули. – Вы точно уверены, что это не колики?

– Черт возьми, вы… вы об этом пожалеете! Все вы! – Рансмайер поднялся и заковылял к выходу. В дверях он еще раз оглянулся на Барбару: – Ты подписала себе смертный приговор! Я не пожалею лишнего гульдена для мастера Ганса, чтобы тот не спешил.

Дверь захлопнулась, и Барбара снова осталась одна.

Злость понемногу улеглась, и на смену ей пришел страх.

10

После того как Куизль ушел, Симон еще долго сидел за столом в цирюльне, погруженный в раздумья.

Перед ним стояли все лекарства, которые он приготовил к завтрашнему допросу. Кроме мази из календулы и высушенного тысячелистника, он отыскал в горшках старого цирюльника коробочки мака и семена белены. Фронвизер размолол их в ступке и сделал несколько пилюль. Быть может, ему удастся незаметно скормить их Ксаверу, чтобы хоть как-то облегчить его мучения. Будучи цирюльником, Симон знал, что обвиняемому, если он вынес несколько ступеней пытки и не сознался, не выносили приговора и отпускали его. Но даже если раны и заживали, человек оставался сломленным. Он жил – но при этом был уже мертв. Симон неоднократно наблюдал такое. Теперь он сам впервые станет соучастником подобного.

Измотанный за этот долгий день, Фронвизер потер глаза и попытался поразмыслить. Но сколько он ни раздумывал, решения найти так и не смог. Если он откажется помогать в допросе, Лехнер скорее всего запретит ему работать в качестве цирюльника и его семья погрязнет в нищете. Сейчас помочь ему могло только чудо.

Симон невольно подумал о Куизле, которого впервые увидел в минуту слабости. Палач отправился обратно в Этталь, чтобы подготовить все для предстоящей пытки. Куизля пытка тоже тяготила, но он в отличие от Симона научился со всем этим жить. Вот только какой ценой? В последнюю пару лет палач становился все более хмурым, все чаще брался за бутылку. А тут еще Лехнер грозился, что Георгу никогда не позволят вернуться в Шонгау. Что, если бы его собственного сына…

«Петер!» – внезапно пронзило Симона.

Он встряхнул головой, как после дурного сна. За всеми мрачными раздумьями Фронвизер совершенно позабыл о сыне! Ему стало немного совестно, что он сегодня так резко обошелся с мальчиком. Но Петер должен понимать, что у отца сейчас есть дела куда как более важные, чем выслушивать истории о приключениях. Столько людей здесь нуждалось в его помощи, а теперь еще этот проклятый допрос! Когда Петер станет чуть старше, он обязательно все поймет. А сегодня вечером – Симон твердо это решил – они с сыном полистают старые книги, он расскажет мальчику пару историй и все свое внимание посвятит ему.

Хотя тяжело будет не думать о завтрашнем дне…

Тут кто-то постучал в окно, и Симон вздрогнул – так, словно пытка ожидала его самого. Он тихо выругался. «И зачем я только согласился на эту сделку, зачем подменил местного цирюльника?»

Но теперь было слишком поздно.

– Да? – спросил он раздраженно. – Кто там?

– Это я, Алоиз Майер из Лайнеталь.

Симон со вздохом поднялся и открыл окно. Послеполуденное солнце ослепило его. Он потер глаза и наконец узнал пожилого лесовода, с которым познакомился после несчастья в долине. Майер добродушно ухмыльнулся, демонстрируя пеньки зубов.

– Бледный вы, господин цирюльник, – приветствовал он Симона. – Слишком мало вы, ученые, бываете на солнце.

– Вам тоже хорошего дня, – сдержанно ответил Симон. – Что случилось?

Майер вновь стал серьезным:

– Я по поводу Мартина, которому вы отняли ногу. Его мать отправила меня. Лихорадка, видимо, усиливается, парень бредит и мечется во сне… – Тут лесовод понизил голос: – Может, он одержим?

– Вашими карликами, наверное.

Майер хмуро взглянул на Симона:

– Не насмехайтесь над тем, чего не знаете. В этой долине происходят странные вещи. То и дело проносятся всадники, черные как ночь, бесследно пропадают дети, и… – Он запнулся. – Да что я вам рассказываю! Меня только просили передать, чтобы вы сходили к хижине на лугу, еще раз взглянули на парня. Счастливо!

Он развернулся и пошел прочь.

– Эй, а проводить вы меня не хотите? – крикнул Симон ему вслед. – Я даже не знаю, где этот чертов луг!

– Следите за словами. Господь карает сквернословов. – Майер вновь обратил на Симона суровый взгляд: – Луг находится у подножия Лабера. Просто следуйте вдоль Лайне, перед долиной отходит тропа направо. Там уж хижину нетрудно найти. Вы все-таки ученый, ведь так?

С этими словами старик скрылся за поворотом.

Симон выругался вполголоса. Эти люди были еще более упрямыми и немногословными, чем его упрямый тесть! Фронвизер впервые задумался, не в этих ли местах брал начало весь род Куизлей. Первой его мыслью было вообще отказаться и никуда не ходить. Но ему, с одной стороны, было жаль покалеченного парня, а с другой – немного отвлечься тоже не помешало бы. Иначе он, наверное, весь день проведет в мыслях о предстоящем допросе.

Симон спешно собрал сумку, запер дверь и направился к Лаберу, что высился, как немой брат Кофеля, по другую сторону долины.

Через полчаса цирюльник дошел до развилки, о которой говорил Майер.

Вязкая, узкая тропа вела вправо от Лайне, бурной и стремительной в этой части долины. Темные сосны загораживали вид, Симон с трудом мог различить обрывистую вершину Лабера, частично скрытую в тумане. По склонам змеились серпантины, на которых еще белели остатки снега.

Симон поправил сумку на плече и приступил к восхождению. В скором времени по лицу его заструился пот, дыхание заметно участилось. Ему подумалось, что местные жители, вероятно, проходили этот путь по нескольку раз в день. До недавнего времени это касалось и Мартина. Теперь мальчишка был обречен жить калекой на вершине горы.

«Если в ближайшие дни он не умрет от гангрены», – мрачно подумал Симон.

С верхушек деревьев с криками поднялась стая ворон. Они слетели в долину, каркая у Фронвизера прямо над головой, словно высмеивали цирюльника. Ему стало не по себе; казалось, кто-то наблюдает за ним из зарослей. Но сколько он ни оборачивался, видел только темные сосны и пятна снега. Симон зябко поежился. Все-таки удивительно, до чего долго держалась зима здесь, в горах.

Еще через полчаса лес неожиданно стал редеть. Взору открылся пологий склон, очищенный от деревьев и кустарников. Луг был болотистый и желтел от одуванчиков и первоцветов, несколько тощих коз пили воду из корыта.