Новый Мир ( № 8 2007) - Новый Мир Новый Мир

поглубже за ушами Все равно

соскальзывает и огромным жерлом

вопящим молча о наставшей смерти

открыт сиротский рот новопреставленной

Ах Боже! Я все сделаю сама!

Сиделка наклонилась и легко

в два счета мертвой подвязала челюсть

И иероглиф смерти проступил

в иглой рисующемся профиле лица

5

Она хотела умереть легко

во сне в покое на больничной койке

чтоб не мешали зеркало комод

портреты на стене

и прикроватный коврик

Там где больничный быт бесстыдно прост

от хвори тела отрешиться проще

уйти на берег мягкий и пологий

спуститься желтою тропинкой в заводь

по щиколотку ноги сунуть в воду

и сесть удобно и считать считать

считать роящиеся паруса

покуда не стемнеет и вернуться

туда где отогреют ливнем слез

в гробу широком съеженное тело

6

Кислым соком зеленого лимона

сбрызни комья миндального шербета

сядь на солнце губительно палящем

и пока оплывать слоями станут

изъязвленные прoедами глыбки

в ров кладбищенский в свежий выруб в камне

помести поудобнее сандальи

С горькой сластью обсасывая ложку

наблюдай налегая на детали

сизых ящериц сип и перебежки

и к тебе обещаю вдруг вернется

ощущение жизни бесконечной

как под пестрой рождественскою елкой

7

Я пялюсь всласть на камень прах песок

но свет дневной мой разум вырубает

и взглядом толщь земную разгребает

и содрогания приходит срок

Бескрайние сплетенья тел змеиных

я вижу на чредах могильных плит

тут жизнь шипит свивается пылит

сквозь мерный ход тысячелетий длинных

Отсюда ящерицы нам несут

телесной мощи траурные знаки

а здесь на солнце память нам сосут

сплетенья змей и склизлые призрaки

8

Хлещет кровь ритуального убийства

В тесном дворике собственного дома

днем зарезана вмиг патрицианка

обвинительница властей растленных

сокрушительница протухших правил

Кровь течет из пророчицы Кассандры

и в соседних домах на редкость тихо

даже слышно как каплют капли крови

9

Я ночью ухожу на острова

где временные падают личины

как зубы в старости где спят слова

зачехлены как мебель в старом доме

где каждый миг чудовищно велик

как у больного в долгой тленной коме

Я там на островах глухой старик

я роюсь в скальных осыпях на сломе

я там трехлетка собственный двойник

валяюсь всласть в иссохшейся соломе

мне каждый остров только миг в пути

и каждый мыс все ближе и знакомей

Дорога ждет Дай дух перевести!

Сентябрь 2006 — январь 2007.

"Где рыскает в горах воинственный разбой..."

Маркелов Николай Васильевич — главный хранитель Государственного музея-заповедника М. Ю. Лермонтова в Пятигорске. Родился в 1947 году. Окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор целого ряда книг о Лермонтове и Пушкине в их связи с историей Кавказа, в том числе «Кавказские силуэты. История Кавказа в лицах» (Пятигорск, 2006), а также более 300 статей и публикаций о русских писателях на Кавказе и о событиях Кавказской войны XIX века.

В «Новом мире» печатается впервые.

Белинский, как никто другой, восхищался «Кавказским пленником» Пушкина и под впечатлением от поэмы называл Кавказ страною широкой, раздольной воли. Однако в одном из пятигорских писем критик обмолвился, что черкес, плен и мучительное рабство для него синонимы. Это же противоречие подметил и Лев Толстой, писавший о Кавказе, что «действительно хорош этот край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противуположные вещи — война и свобода». Но следствием войны зачастую оказывалась как раз несвобода, плен. Наш рассказ — о пленниках гор, реальных и литературных, ибо вымысел всегда порождается жизнью, а жизнь иногда превосходит самую причудливую фантазию.

«Гнездо разбойничьих племен…»

Первая, нечаянная поездка Пушкина на юг подарила читающей России «Кавказского пленника». Почти все лето 1820 года поэт провел на Горячих Водах. Сюда он приехал с семьей генерала Н. Н. Раевского, младшего сына которого, Николая, знал еще в лицейские времена. «Два месяца жил я на Кавказе, — сообщал он в письме от 24 сентября 1820 года брату Льву, — воды мне были очень нужны и черезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальном расстояньи друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор».

Молодой курорт, расположенный близ Константиногорской крепости, имел довольно живописный вид. «Вообще картина, — замечает современник, — которая представлялась взорам новоприбывшего на воды при въезде в Горячеводскую долину, поражала своею необыкновенностию: она зараз напоминала и военный лагерь, и шумную провинциальную ярмарку, и столичный пикник, и цыганский табор»1.

Вид Кавказских гор на горизонте, казавшихся Пушкину «недвижной цепью облаков», произвел на него неизгладимое впечатление. В письме к Н. И. Гнедичу от 24 марта 1821 года поэт с оттенком сожаления вспоминал, что «с вершин заоблачных бесснежного Бешту видел я только в отдаленьи ледяные главы Казбека и Эльбруса». Не имея возможности приблизиться к этим главным исполинам Кавказа, Пушкин все же не упустил случая покорить все доступные ему тогда вершины Пятигорья. Несмотря на летний зной, он проявил себя как неутомимый путешественник и всходил, как сам отмечает в упомянутом письме к брату, «на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной». Подобные экспедиции были в те времена небезопасны и совершались, разумеется, не в одиночку и, как правило, верхом. Семью генерала Раевского в поездке на воды сопровождал, например, надежный казачий конвой.

Здесь же, под сенью покоренного Бештау, Пушкин пережил минуты нового вдохновения. В Посвящении к «Кавказскому пленнику», обращенном к Николаю Раевскому-младшему, он вполне определенно говорит, где возник замысел поэмы.

…Где пасмурный Бешту, пустынник величавый,

Аулов и полей властитель пятиглавый,

      Был новый для меня Парнас.

Забуду ли его кремнистые вершины,

Гремучие ключи, увядшие равнины,

Пустыни знойные, края, где ты со мной

      Делил души младые впечатленья;

Где рыскает в горах воинственный разбой,

      И дикий гений вдохновенья

Таится в тишине глухой?

Работая над «Пленником», Пушкин часто возвращался мыслью к тем дням, что провел среди картин «природы дикой и угрюмой», и перо его не раз выводило на полях рукописи то дорогой сердцу профиль, то очертания крутых, каменистых склонов Бештау. Сюжет поэмы ему подсказала разгоравшаяся на Кавказе война. Русский пленник, которого на аркане приволокли в черкесский аул, едва находит в себе силы, чтобы осмотреться вокруг.

И видит: неприступных гор

Над ним воздвигнулась громада,

Гнездо разбойничьих племен…

Последняя строка, звучащая, казалось бы, как поэтическая метафора, на самом деле приоткрывает реальные обстоятельства, сложившиеся в районе Пятигорья. Еще в 1777 году Екатерина II подписала указ о строительстве Азово-Моздокской укрепленной линии, дабы оградить южные российские пределы от набегов и разбоя. В состав линии первоначально входило десять крепостей. Однако время и первый же опыт пограничной жизни в предгорьях Кавказа заставили сделать незамедлительные дополнения. На имя светлейшего князя Г. А. Потемкина последовал рапорт о необходимости сооружения крепости в районе «Бештовых гор»: